Такой ход сопровождался рядом трудностей, но сам Корнель невольно подыграл Ришелье. Он уже единожды проявил свой раздражительный нрав, резко высказавшись о своих завистниках в авторском обращении, предпосланном его первой пьесе «Мелита» (Mélite). Хотя некоторые наши источники — памфлеты и пародии — имеют несколько скандальный характер, мы можем не сомневаться в том, что Корнель славился своей жадностью. В памфлетах Мере и некоторых других, возможно принадлежащих перу сатирика Скаррона, говорится о том, что Корнель, учитывая кассовый успех, потребовал около 20 января дополнительной платы. Он, разумеется нарушал обычай предоставлять труппе на четыре недели монопольные права на пьесу, ссылаясь на исключительную привилегию, позволяющую ему продать эти права издателю уже 21 января. Кроме того, Корнель опубликовал в феврале или начале марта Excuse à Ariste, основанное на некоем сочинении на латыни, написанном им три года назад; в нем он с непростительным высокомерием заявлял о своем превосходстве над другими драматургами.

Болезненное самолюбие Корнеля спровоцировало яростную отповедь Мере, коротавшего свои дни в одном из домов Белена в Мэне наедине со своей бедностью и тускнеющим авторитетом в театральном мире. Мере приписывал успех Корнеля тому, что он воспользовался испанским оригиналом. Эти сугубо личные нападки не имели никакого отношения к морали «Сида». Текст циркулировал в Париже на протяжении марта и апреля и подтолкнул Корнеля на прямой и нелицеприятный ответ — Rondeau, — в котором Мере, который был старше его, презрительно назван «юным новичком».

Эта склока, которой Ришелье не мог предвидеть и которая позорила обоих драматургов, тем не менее подогрела интерес публики к вопросам, поднимаемым в «Сиде». Было напечатано около тридцати шести листков — по одному в неделю, хотя многие ограничивались лишь полемикой между Корнелем и Мере, всерьез не затрагивая морали «Сида». Хотя Корнель и покинул группу «пяти авторов», Ришелье продолжал платить ему жалованье, но Мере заставил ждать до смерти Белена и стал выплачивать ему небольшую пенсию только после того, как Буаробер, Ротру и Шаплен попросили за него. Именно 23 марта — в день выхода в свет текста «Сида» — Ришелье пожаловал дворянскую грамоту отцу Корнеля. Она была подписана королем и зарегистрирована податным судом Нормандии и счетной палатой соответственно 24 и 27 марта. Из этого явствует, что Ришелье лично, по крайней мере поначалу, не считал, что Корнель нарушил нормы порядочности или вкуса.

Тем не менее Ришелье, несомненно, вдохновил Скюдери на написание «Замечаний о „Сиде“» (Observations sur Le Cid).[221] На Пелиссона в этом вопросе полностью полагаться нельзя, но можно поверить его гипотезе о том, что Скюдери писал по просьбе — если местами даже не под диктовку — кардинала, и что Ришелье был доволен возможностью вынести вопрос о соответствии пьесы нормам морали на суд Академии. Члены Академии были сдержанны и старались не брать на себя задачу, которая неизбежно повлечет за собой придание самой Академии официального статуса, но Ришелье отмел все их возражения, за исключением пункта, запрещавшего академикам рассматривать произведения тех авторов, которые не входят в ее состав. Этот запрет можно было обойти, получив согласие самого Корнеля, — эту задачу с большим трудом выполнил для Ришелье Буаробер.

Корнель возражал против этого рассмотрения, но Буаробер «дал ему достаточно, для того чтобы он пошел навстречу желаниям его господина», и Корнель согласился, проявив при этом минимальную учтивость. «Господа из Академии могут делать что им угодно. Поскольку вы пишете, что Монсеньору было бы приятно услышать их суждение и поскольку это развлечет Его Преосвященство, мне нечего сказать». Из письма Шаплена явственно следует, что это рассмотрение было целью согласованной кампании, дирижером которой был Ришелье. Пелиссон замечает, что письма Корнеля, датированного 13 июня, было достаточно, для того чтобы возложить на Академию соответствующие полномочия, «по крайней мере, с точки зрения кардинала». Впервые Академия обсуждала «Сида» 16 июня. 9 июля парламент зарегистрировал ее патент. Ришелье, наконец, добился создания собственного инструмента для контроля над культурой.

Изложенное письменно мнение Академии — Sentiments de l’Academie, документ, написанный в основном Шапленом, — просмотрел сам Ришелье, сделав на полях пометки. Он добавил «несколько пригоршней цветов» в этот черновик, а из последующей версии убрал их. Sentiments — тяжеловесный, высокомерный, резонерский и многословный документ, поддерживающий высказанное Скюдери мнение о безнравственности этого брака и его мысль о том, что вещам правдоподобным и приличным следует отдавать предпочтение перед исторически точными фактами. «Отцеубийство» Химены, которая вышла замуж за убийцу своего отца, следует замаскировать, либо скрыв исторический факт замужества, либо обнаружив, что убитый был не настоящим отцом Химены или что он не умер от нанесенных ему ран.

В следующем году Скюдери написал «Тираническую любовь» (L’Amour tyrannique), посвященную герцогине д’Эгийон, для того чтобы продемонстрировать, как следовало написать «Сида», с двумя героинями, представляющими полную противоположность Химене и чья страсть заключена в законные рамки брака. «Любви разумной» (L’Amour raisonnable) отдается предпочтение перед «любовью тиранической» (L’Amour tyrannique). В пьесе, как следовало ожидать, не было ни крупицы от свойственной Корнелю силы воображения, только навязчивое подражание его стилю и отголоски его слов, но с немотивированными поворотами судьбы, переодеваниями, кинжалами, заточениями, отравлениями, ошибками и небылицами. 3 апреля 1639 г. герцогиня д’Эгийон с помощью Мондори ставила для кардинала детский спектакль, в котором участвовала сестра Паскаля, Жаклин, игравшая роль Кассандры. После представления Ришелье усадил тринадцатилетнюю Жаклин к себе на колени и реабилитировал отца Паскаля, скомпрометировавшего себя участием в протесте руанских держателей акций 1638 г. Успешная работа над созданием основ того, что Кольбер превратит при Людовике XIV в культурный абсолютизм, не мешала неофициальным проявлениям душевной теплоты.

Врач Ришелье Ла Менардье в официальном обращении к Академии по случаю его принятия в ее члены в 1655 г. (текст опубликован в 1656 г.) сообщает, что Ришелье в последние недели своей жизни «семь или восемь раз» приглашал навестить его в Нарбонне, во время последнего из своих бесконечных путешествий. Несмотря на мучившую его боль, он хотел обсудить свои планы основания в Париже «большого коллежа» с ежегодной дотацией в 100 000 ливров для изучения «les belles sciences». Он хотел привлечь туда величайших людей столетия. Управлять коллежем, по замыслу Ришелье, должна была уже основанная Академия. Таллеман сообщает, что Ришелье даже купил здание для этого учреждения. Члены Академии должны были получать жалованье в соответствии со своими способностями и достоинствами и выбирать «заслуженных» профессоров, которые снискали бы славу новому коллежу. По-видимому, среди этих ученых должны были быть и видные деятели естественных наук.

Королевскому коллежу, в который в 1610 г. была преобразована группа lecteurs royaux («королевских лекторов»), созданная в 1530 г., всегда было трудно отстаивать свою независимость от университета. Незадолго до своей смерти Ришелье, очевидно, планировал (или по крайней мере мечтал об этом) наделить свою Академию гораздо более значительной ролью, нежели та, которую она уже играла при его жизни, — она должна была стать органом надзора над культурной и научной деятельностью во Франции, представляющим угрозу для автономии самих университетов.[222]

Ришелье по-прежнему заботил вопрос об общественном статусе его семьи, и, подобно большинству людей его поколения, он считал, что личные достоинства должны находить выражение во внешних проявлениях. Поэтому он отнюдь не отказывал в них самому себе, собирая коллекции, строя, создавая сады и покровительствуя искусствам и литературе. Он был не чужд стремления приумножать свои богатства, но по характеру оставался аскетом. Веселого Буаробера до его падения держали в основном для того, чтобы он развлекал кардинала, но Ришелье, не отличавшегося ни легкомыслием, ни потаканием своим слабостям, нелегко было развеселить. Обладавший слабым здоровьем, пребывавший в постоянном нервном напряжении и вечном ожидании опасностей, грозящих людям его положения, он не знал иного отдыха, кроме коротких прогулок по своему саду, а удовольствие получал преимущественно от анализа ситуации и удачных политических ходов, будь то в масштабе страны или в более крупном, европейском контексте.