– Свои любимые песни вместо Иезекииля и Откровения Иоанна? – допытывался Фернандо.

– Да, – признался Антоний.

– Боже праведный, значит, ты обрел покой.

– Прикажите снять кандалы! – попросил священник. – Моя душа перестанет болеть, когда наступит мир.

– Ох, нежности! – вздохнул шурин. – У праведника душа болит… Он нас, злодеев, будет обличать, пока арестанты не поднимут черный флаг и не утопят его за бортом.

– Я вам верил, пошел с вами, а вы…

– Я не забыл лиссабонские вечера, – ответил адмирал, усаживаясь за стол, – не забыл и подготовку экспедиции в Севилье, когда все могли умереть, не выйдя в океан. Не забуду, как чуть не лишился кораблей на пути к островам, и не допущу нового мятежа! Вы зря спорите. Вы оба правы. Излишняя строгость вредна, как неразумная добродетель. Люди устали, начали роптать. Наши союзники жалеют их, подкармливают. Думаешь, я не замечаю, как на твоем корабле помогают заключенным? Как у Мескиты выносят на палубу подышать свежим воздухом доминиканца? Как за спиной Серрана сменяют у помп провинившихся? Вижу и жду, когда наказание превысит разумный предел. Человек должен раскаяться, но не обозлиться. Иначе нас уничтожат. Мы обязаны показать зубы, запугать, пресечь в зародыше бунт, сделать моряков послушными.

Где разумный придел наказания? Антоний призывает покончить с расправой, ты – жаждешь крови. Тебя боятся, его любят, но уважают одинаково. Каждый из вас ошибается, полагая, будто его путь исправления людей истинный. Если дать вам волю, то одного убьют, а над вторым будут смеяться. Механизм власти заключается в сочетании крайностей. Вы оба нужны. Я понял это в Индии. Ругань и мордобой не поведут солдат в сражение.

Я освобожу людей, когда начнем вытаскивать корабли на берег. Среди осужденных есть плотники, конопатчики, кузнецы – без них не обойтись. Мне нужны работники, а не лошади. Сначала раскуем мастеров, это успокоит народ, даст надежду товарищам. Желая сбросить цепи, они станут расторопнее, услужливее. Зависть к друзьям вытеснит злобу по отношению к нам. Бунтари превратятся в послушных моряков.

– Серран жаловался – течь усиливается, – напомнил Дуарте, – а разгрузка продлится два-три дня.

– Он просил твои помпы?

– Пока справляется своими механизмами.

– Пусть поставит арестантов круглосуточно качать коромысла, свободных – на перевозку!

– Давай при отливе положим каравеллу на грунт и по дну перетащим товары? – предложил шурин.

– Не спеши, – возразил Фернандо. – Такелаж не сняли, переборки не выдержат нагрузки. Чего стоишь? – обратился к священнику— Садись ужинать!

– Я пойду, – застеснялся Антоний. – У вас дела…

– Не помешаешь. Тебе полезно подкрепиться вином.

– Я…

– Садись! – приказал хозяин.

– Фернандо, вели рабу слушаться меня! – попросил шурин. – Я твой родственник, в одном доме живем. Говорю ему: неси ужин! А он отвернулся, стоит, как статуя.

– Разве Энрике должен подчиняться кому-нибудь еще, кроме меня? – улыбнулся адмирал.

– В Испании он слушался Белису.

– Вы грубо разговариваете с ним. Он зол на вас, – промолвил францисканец.

– Какой обидчивый! – усмехнулся Барбоса. – Я наловлю сотню рабов и отправлю на рынок.

– Энрике принял христианство, отчего заслуживает иного обращения.

– Он – раб! – воскликнул Дуарте. – Этим все сказано.

– Он – человек! – не уступал Антоний.

– Давно стал им?

– С момента крещения святой водой.

– Матерь Божья! Так все дикари превратятся в людей и откажутся подчиняться!

– Мы воспитаем в них покорность Господу и белым наместникам, – пояснил Фернандо.

– Антоний будет обличать и наместников.

– Что в том плохого? Пусть лучше капелланы ругают власть, чем туземные князьки. Мы всегда договоримся со священниками.

– Зачем вы так? – обиделся монах.

– Сделаю тебя архиепископом, затем кардиналом, – пообещал Фернандо.

– Я служу Господу не ради красной шапки.

– Одно другому не мешает, – заметил адмирал. – Мы построим на островах новое царство. У Колумба не получилось, а мы сделаем. Ты бы, Дуарте, не кричал на Энрике… Он рожден свободным человеком, не привык к грубому обращению.

– Вот те раз, – недовольно пробормотал шурин. – Просил покарать раба, а оказался виноват!

– Хвала Господу! – замахал ручками францисканец. – Сеньор капитан-генерал осудил гордыню.

– Гнал бы ты его подальше, – без злобы посоветовал шурин. – Монах хорош на паперти, а не на корабле.

– Хватит спорить, пора ужинать! – услышав звон посуды, воскликнул Магеллан.

Вечерело. Оранжевое солнце укладывалось спать в белоснежную перину холмов, окрашивало их бледно-розовым цветом персидского шелка. Над ним сгустились тучки-одеяла, блиставшие перламутровыми переливами, от холодного чернильно-фиолетового до пышущего жаром алого. Меж ними дымно-золотистыми столбами пробивались лучи, в которых отец Антоний увидел бы ангелов. Рваные мутные клочья облаков шевелились и таяли. Бледно-голубое небо над покрывалом поднималось вверх, сгущалось синевой, наливалось тяжестью. Нетерпеливый месяц карабкался из-за темного горизонта, тащил за собой стальные звездочки-заклепки. Примораживало.

Пламя костра обжигало озябшие руки, отгоняло от набухшей влагой прогалины осевший снег, обнажало дышавшие испариной песок и камни. Сизый дым поднимался над головой, скапливался легкой тучей и понемногу исчезал в наступавших сумерках. Потрескивали сучья, гудел огонь, будоражил голодные желудки. От сырой одежды шел пар, воняло потом.

– Кабы зверя подстрелить да на вертел, – размечтался Сантандрес, шуровавший веткой в золе.

– Ищи теперь… – недовольно пробурчал солдат, смешно выпячивая зад, подставляя спину теплу— Одни вороны летают.

– Не подпали седалище, – предостерег Хинес.

– Промок, – пожаловался бедняга. – Третий час сидим, ждем. Сколько терпеть?

– Пока не вернутся, – в сотый раз ответил матрос— Васко велел ждать до вечера, а потом возвращаться! Чего тебе надо?

– Успеем, – успокоил Сантандрес— Ночь будет ясная, звездная, пойдем домой по следам.

Солдат снял шлем, вскинул голову, внимательно огляделся. Полюбовался закатом, прислушался – не дует ли ветер?

– Лучше пойти встретить, чем мерзнуть посреди равнины, – предложил Эрнандес.

– Васко приказал ждать, – повторил Хинес.

– А если они не вернутся?

– Утром начнем искать.

– Мало нас, – заметил солдат, растирая подсыхающие штаны.

– Зато имеем огненный бой, – похвастался Эрнандес.

– Сила! – ухмыльнулся солдат. – Пять раз бабахнем, полчаса будем заряжать.

– Больше не надо, дикари разбегутся от одного выстрела.

– Эй, вояки, – крикнул солдат матросам, – вы согласны с ними? Столпившиеся у костра люди угрюмо молчали.

– Чего народ баламутишь? – одернул Хинес.

– Ты не командир, не затыкай рот! – огрызнулся солдат. – Я свое дело знаю.

– Может, заночуем на корабле, а утром вернемся? – кто-то робко подал голос.

– Полдня потеряем, – прикинул Эрнандес— Негоже ребят одних оставлять.

– Тогда пошли искать, – поддержал молодой парень в ржавой кирасе. – Холодно на месте стоять.

– Не торопись, – удержал Хинес— Сейчас обсохнем, согреемся и пойдем.

– Вояки! – усмехнулся солдат. – Мы уйдем отсюда, а они вернутся. Так и будем всю ночь друг друга искать.

– Дело говорит, – заспорили моряки.

– Приказ один: ждать либо возвращаться! – продолжил солдат. – Нельзя нарушать дисциплину. Не хватало нам самим заблудиться! Кто знает эти места? Без солнца я заплутаю в холмах.

– Звезды не подведут, – заверил Хинес.

– Вдруг тучи скроют небо, и выпадет снег? – не сдавался солдат.

– Поэтому надо спешить, пока видно следы, – подытожил Эрнандес— К океану в любом случае выберемся.

День догорал вместе с костром. Солнце зарывалось в белоснежную кровать, краснело напоследок, будто молодая девушка в ожидании жениxa. Облака сгустились, нависли над ним, закрыли лазейки желтоватых лучей. На небе появились звездочки. Взобравшийся на небосвод месяц побелел, засеребрился. От холмов потянулись длинные темные тени. Люди жались к теплу, лениво бранились, не желали покидать дымящийся пятачок земли с разбросанными углями и потрескивающими головешками. Все понимали, что назад не пойдут, пока не вернутся товарищи или не отыщутся их останки. Напряженное ожидание и отсутствие дела вынуждали спорить, болтать пустые слова, упрекать друг друга в мелочах, обижаться.