– Совершенно верно, – согласился Моралес, почтительно поклонился, спрятал похудевший, но еще круглый живот.

– Почему он тут? – раздраженно спросил командующий.

– Я не могу держать Антония за ногу, – надулся врач и брезгливо поморщился. – Монах не желает лечиться.

– Я заставлю его! – погрозил адмирал, сжал кулаки, упер руки в бока.

– Духовную особу нельзя бить – вежливо напомнил Моралес.

Я не буду калечить Антония, – резко выпалил Магеллан. – Я знаю иной способ заставить его принимать пищу Мартин, – скомандовал стражнику— отбери у монаха книгу!

– Нет! – взмолился Антоний, обеими руками прижимая драгоценность к груди. – Вы подарили ее мне, я не отдам. – Он решительно выпрямился, зло посмотрел на адмирала. – Вы – жестокий человек! Я не хотел…

– Да, я жестокий человек! – оборвал священника Магеллан. – Я не позволю человеку умереть за тысячи лиг от Испании, где рабочие руки дороже золота. Кто починит и поведет корабли? Кто очистит души верующих, окрестит язычников? Де ла Рейна сидит взаперти, как зверь в клетке, Олисио умер в океане, Педро де Вальдеррама лежит в трюме и не узнает друзей. Скоро на каравеллах не останется капелланов, тогда возникнут разврат, бунты, убийства…

– Притесняя других, умный человек теряет разум… А доброму хозяину Господь дает мудрость.

– О, Мадонна, просвети агнца Божия! – адмирал воздел руки к закопченному потолку— Ты не слышал приказа? – строго поглядел на стражника.

– Забрать Библию? – колебался Мартин. – Ее дают злодеям в камеру.

– Возьми! – велел Магеллан и спрятал руки за спину.

– Нет! – жалобным срывающимся голосом закричал Антоний, когда Мартин вцепился в книгу— Лучше посадите меня с доминиканцем, пусть бьет меня, только не троньте Библию.

Францисканец рвался в стороны с прижатой к груди книгой, пытался освободиться из рук стражника. Когда тот уже держал Библию в руках, священник отчаянно повис на ней, упал на пол вместе с сокровищем, свернулся калачиком, спрятал ее у живота. Широко расставив ноги, Мартин склонился над скрюченной фигуркой. Моралес не выдержал, отвернулся. Матросы осуждающе глядели на командующего.

– Не тронь его! – смутился Магеллан, не ожидавший упорного сопротивления. – Пусть читает.

Стало тихо. В печи потрескивали угли, у двери на улице слышались разговоры. Магеллан на миг растерялся.

– Поднимите Антония, отведите ко мне в каюту! – распорядился он, всматриваясь в лица мастеровых. – Пусть Энрике принесет еду, запрет его, никуда не выпускает.

– Вставай! – Мартин осторожно потрепал капеллана по плечу— Отогреешься, выспишься, сладко поешь… Пойдем! – позвал францисканца, поглаживая по спине.

– Не мучайте себя, святой отец, – поддержал Фодис, – полечитесь! Иисус поднимал мертвых из гробов, очищал тела от проказы. Грех – лишать себя жизни, дарованной свыше.

Антоний не шевелился.

– Помоги ему, Ричард! – Магеллан кивнул плотнику.

Вдвоем они легко подняли священника, вынесли наружу.

Несостоявшийся капитан Хуан Себастьян Элькано, разжалованный из штурманов в рядовые, вместе с сорока мятежниками выполнял в цепях самую тяжелую, грязную работу. Для офицера и дворянина, это было вдвойне унизительно. Вчерашние подчиненные нагло смотрели на кормчего, насмехались, отталкивали от котла с похлебкой. Не обошлось без драк. Сломить баска не удалось. Судьба не раз смеялась над ним, возносила на гребень удачи, швыряла в бездну, откуда благодаря незаурядным способностям, завидной воле и тщеславию ему удавалось выбраться, по горло наглотавшись мерзости. Элькано не выделялся физической силой, но был жесток в драках, отчего у врагов не возникало желание издеваться над ним. Как подобает настоящему моряку, офицер оказался хитрее и выносливее вчерашних мужиков. Его авторитет среди лишенных должностей и званий колодников возрос. Так сильные собаки подчиняют себе слабых животных.

Победители щадили самолюбие Себастьяна, помнили его происхождение, считали своим, хотя и оступившимся, а не «человеком с бака», что на языке знати характеризовало простолюдина. Перейти с бака на ют – не пробежать сотню шагов по палубам и лестницам, нагибаясь и перескакивая через канаты. Для этого часто не хватало целой жизни. Если кто-нибудь поднимался на мостик, то в первую очередь тот, кто уже стоял на нем. Баск обладал завидной способностью ладить с людьми в любом положении. Выказывал уважение офицерам, был исполнителен и трудолюбив, не раздражал осужденных, умел повелевать, заставить сделать по-своему. Его назначили десятником, поручили наблюдать за колодниками, распределять продукты. Последнее имело особое значение, ибо командовал кормилец.

Иногда заключенных использовали на общих работах, где они трудились наравне со всеми. Когда на «Консепсьоне» открылась течь, адмирал принял решение вытащить корабли на берег, очистить от водорослей, раковин и древоточцев, просмолить, проконопатить корпуса. Начинать следовало с каравеллы Элькано, грозившей затонуть прямо в бухте, и «Сант-Яго», чтобы с весенним теплом послать его на разведку к Южному полюсу.

Читателю нужно обратить внимание на необходимость капитального ремонта судов для продолжения экспедиции. Исследователи упускают из виду, что если бы партии Картахены удался мятеж, то корабли, в том состоянии, в котором достигли бухты Сан-Хулиан, могли не дойти до Испании, погибнуть в океане. Отчасти зимовка объяснялась потребностью ремонта судов. Здравый смысл осуждал торопливость, безрассудный риск. Часть офицеров и моряков понимала это, встала на сторону Магеллана или заняла нейтральную позицию, способствующую победе командующего.

Под присмотром канониров кандальники снимали тали. Из рымов по бокам лафетов и портов вытаскивали блоки с гаками, жирно мазали салом веревки, чтобы не гнили от влаги. Мощные тросы – брюки, удерживающие орудия у бортов после выстрела при откате, – свивали в бухты, укладывали в пустые бочки от провизии. Освобожденные от пут пушки разбирали на части. С цапф, цилиндрических приливов на стволах орудий, утопленных в щеках лафета, на которых качались стволы при наводке на врага, снимали железные накидки полукруглой формы. Навалившись скопом, кряхтя и ругаясь, поднимали стволы над лафетами, укладывали в ряд на палубе. Затем на тросах, накинутых петлями на дуло и насмерть закрепленными за цапфы, осторожно опускали за борт в ожидавшую лодку, где с полдюжины бунтарей гремели цепями, тянули вверх руки.

Плескалась холодная вода, гулко стучали по промерзлым доскам палубы окованные железом дубовые колеса лафетов. Таяли в тумане резкие крики чаек, пытавшихся прорваться сквозь сеть поникшего такелажа. Из трюма через люки слышались отдельные слова, скрежет укладываемого в ящики железа, удары молотков плотников, менявших на плаву подгнившие доски, – шла обычная работа.

Ганс Варг попыхивал трубкой у опустевшего лафета, наблюдал за матросами, укладывавшими ствол на дно лодки.

– Я плаваю двадцать лет, – сказал он Элькано, – но такой суеты не встречал. То мы куда-то спешим, забываем набить зверя и всласть помолиться; то чиним корабли под парусами, рискуем испортить товары; то воюем друг с другом, а потом, не успев помириться и залечить раны, принимаемся за работу. Отец Антоний правильно говорит: «Все – суета!» Пришла пора подумать о душе.

– Тебе бы проповедником стать, а не канониром, – пожелал ему баск. – Мне в такую погоду хочется есть, а не молиться.

– Погода – дрянь, – согласился немец. – Заготовители вернутся с пустыми руками, зря гоняют шлюпку. Сейчас она бы нам пригодилась.

– Дядя Ганс, что делать с лафетом? – подскочил юнга в распахнутой на груди ватной куртке.

– Смажь жиром! – велел канонир и неторопливо сунул желтый костяной мундштук в прокуренные зубы, притянул юношу к себе, зашнуровал куртку— Не суетись, а то простынешь, как Глухой! Господи, спаси его и помилуй!

– Жарко, – дернулся в сторону Педро. – Глухой на охоте упал в воду, возвращался домой в сырой одежде.