– Что ты расстраиваешься? – сказал Волков. – Было бы с чего! Да Барсучиха сама хороша: в комсорга из восьмого «Б» втрескалась – вот и лезет из кожи вон, лишь бы рядом с ним в президиуме посидеть. А чёрных кошек, между прочим, боится! Я видел: через левое плечо плевала и вокруг себя три раза поворачивалась.

Теряев заметил: в пустом сквере, на лавочке, глядя вверх, сидела девочка с огромными, тёмными, печальными глазами и длинными косами, уложенными над ушами в «баранки».

Теряев остановился.

– Да ты на остальных посмотри, – говорил Волков. – Ситников все контрольные списывает. Дадыкин вообще спит на уроках, а Тимаченко мало, что врёт безсовестно и постоянно, так она ещё иногда с крашеными ногтями ходит. И ничего, приняты в пионеры, и тебя примут. Куда они денутся?

– Ты извини, – сказал Теряев, – меня ждут. У меня свидание.

– У тебя?!

– У меня, – и Теряев пошёл к девочке в сквере.

Волков еще некоторое время стоял, разинув рот от удивления и приглядываясь к девочке.

– Добрый вечер, – сказал Теряев. – Можно я рядом сяду?

– Присаживайся, – буркнула девочка, взглянув искоса.

Теряев сел. Девочка все смотрела вверх. Он тоже посмотрел, но ничего особенного не увидел.

– Как тебя зовут?

– Ирка.

– Дырка, – вырвалось у Теряева. – Прости, – смутился Теряев, – вырвалось. И, поскольку девочка нахмурила брови, добавил: – Вообще-то ты не Ирка какая-нибудь, а Ирина, Ира… А меня Теряевым зовут, – и он протянул ей руку.

Ира усмехнулась, но руки не подала.

Помолчали.

– А меня в пионеры не принимают, – сказал Теряев.

– Тоже мне беда! – фыркнула Ира. – Соверши чего-нибудь героическое – сразу примут.

– Что я могу? – сказал Теряев.

– Детей среди бела дня на улице отнимать можешь?

– Понимаешь… – встал Теряев.

– Понимаю. Садись! Тоже мне!

Теряев сел и стал виновато чертить носком ботинка песок у лавочки.

– Ты куда пропал-то? Уж всякую надежду потеряла.

– Я в Африку ездил.

– В Африку?!

– Да-а, – поморщился Теряев.

– Ну, правильно, – скрипнула зубами Ира и смахнула с носа злую, холодную слезу. – А я все лето в лагере сидела, а и то спасибо – будьте любезны. Люди, люди! – она снова взглянула на Теряева. – А в Африке звёзды хорошо смотреть?

Теряев не понял вопроса и пожал губами.

– Ты хоть вспомнил меня или нет?

– Вспомнил. Я хотел твою куклу с собой в Африку взять, а потом… передумал, потому что…

– Ладно, замолчи уж! Ни одного разумного слова от тебя не дождёшься. Тоже мне. А сам туда же – перевоспитывать! В пионеры его не принимают! Жалкий ты человек, Теряев. И фамилия у тебя жалкая, – Ира поёжилась от вечерней сырости и обхватила себя руками за плечи.

– А ты чего домой не идёшь? – спросил Теряев.

– У меня день рождения. К нам гости пришли.

– Я тебя поздравляю! Что же ты не с гостями? Они обидятся.

– Нужна я им! Они к родителям пришли… Век бы их не видела! Гости называются. Набились, как сельди в бочку, надрались и поют.

– О чём поют?

– О том, что ромашки спрятались и поникли эти самые, как их…

– Я понял, – сказал Теряев. – А у твоей куклы своя комната, и стол, и книги, и камин, и шкура на полу. Лютики…

Ира искоса взглянула на Теряева.

– Как же её теперь зовут?

– Пока никак не звали, – сказал он. – Теперь назову Ирой.

Ира в первый раз с неба на землю опустила голову и посмотрела прямо в глаза Теряеву, неожиданно покраснела и сказала по возможности небрежно:

– Ну, ну. Валяй.

– Что ты всё время вверх смотришь?

– На небо смотрю.

Теряев тоже посмотрел, но опять ничего особенного не увидел.

– А что там такое?

– Скоро звёзды зажгутся, – удивленно сказала Ира. – Ты что, никогда не смотришь на звёзды?

Теряев поднял голову и замер.

Ира смотрела на Теряева.

– Если забраться на чердак, – сказала она, – звёзды лучше видно. Но у меня дома нет чердака.

– У меня есть чердак! Только он всегда заперт.

– Ну! Замок – это не проблема.

И они посмотрели друг на друга, как заговорщики.

– Лезем? – спросила она.

– Лезем, – сказал он.

Они встали и пошли.

– Твои родители волноваться не будут? – спросил Теряев.

– Да я помру, они не заметят. Им даже легче будет. Расходов меньше, – пояснила Ира. – Мама говорит, я им в копеечку встаю. А твои будут волноваться? Ты им тоже в копеечку?..

– Не…Я с бабушкой живу. Я её предупрежу, что погуляю подольше – и всё. Про чердак ей говорить нельзя. Бабушка нас одних не пустит, вместе с нами полезет, а она старенькая, ей трудно.

– Потрясная у тебя бабка! – завидуя, изумилась Ира. – Моя мамаша истерику бы закатила – и все дела, – и Ира подобрала с асфальта железную ржавую палку. – Пригодится.

Они вышли из лифта на последнем этаже теряевского дома.

– Вон он, – кивнул Теряев на винтовую лестницу.

Ира мигом взлетела по лестнице.

– А чердак-то открыт! – сказала она сверху, слетела так же быстро, как взобралась, и вцепилась в Теряева. – Там кто-то есть! Как думаешь? А кто там может быть, а? Леший, да? Как думаешь?

– Лешие только в лесу живут, – со знанием дела объяснил Теряев. – В домах живут домовые. На худой конец, привидения.

– Привидение, привидение! Это оно! Я чувствую!

– Разберёмся, – сказал Теряев и пошёл.

– Может, в другой раз?

– Подожди меня здесь.

– Нетушки! Мне без тебя страшно.

Когда проникли на чердак через люк, они обнаружили неяркий свет в глубине, за балками, шорохи и стуки. Теряев и Ира медленно, осторожно, держась друг за друга, стали продвигаться на свет.

Это горела толстая, белая, заплывшая воском свеча в консервной банке на столе, совершенно скрытом под обилием книг, брошюр, тетрадей. У стола стояло привидение, большое, чёрное, в ватнике, валенках и вязаной шапочке на голове.

– Привидение, а привидение, – позвала Ира и на всякий случай подняла палку, приготовившись ударить.

Привидение вздрогнуло так, что уронило под стол очки с розового носа, и жалобно попросило:

– Ребята, только, пожалуйста, ничего не ломайте!

Теряев поднял очки, отдал их привидению:

– Зачем нам что-то ломать?

– Не знаю. Многие любят ломать.

– Мы не любим, – заверила Ира. – А что ты здесь делаешь?

– Я – астроном. Наблюдаю перемещение планет. Только, пожалуйста, не надо надо мной смеяться.

– Разве это смешно? – удивился Теряев.

– Многие смеются, – астроном вздохнул. – Одиноко жить.

– И тебе? – спросила Ира.

– Я толстый. Я в очках. Я рыжий, я… – он снял вязаную шапочку, чтобы показать, какой он рыжий.

– Ты похож на Карлсона, который живет на крыше, – сказала Ира. – В натуре.

– Очень дразнят? – посочувствовал Теряев. Он рассматривал карты на столе. Это были карты звёздного неба.

– Не очень. Но всё время дают понять, что я не такой, как все.

– А ты им в морду! – посоветовала Ира.

– Я не могу! Это неэстетично… Пожалуйста, осторожнее! – попросил Карлсон Теряева, обнаружившего и рассматривавшего телескоп у окна:

– Можно я в него посмотрю?

– Ты ничего не увидишь. Ещё слишком светло.

– Я пока на Землю посмотрю.

– На Землю? – удивился Карлсон. – Тогда тебе лучше взять бинокль. Но что интересного может быть на Земле?

Теряев рассматривал в бинокль Землю. Он увидел Волкова, поедавшего мороженое на лавочке на бульваре; старушку, прогуливающую петуха на веревочке; Сурового Соседа, который пытался выгнать со двора двух собак, теряевских друзей, а собаки только бегали от соседа, но со двора не уходили, и Сосед злился.

Теряев увидел коляску на балконе, в которой благим матом орал младенец, а на балкон никто не выходил; чахлое деревце, прорастающее среди железа.

Между тем Ира разговаривала с Карлсоном.

– Ты занимаешься в астрономическом кружке?

– Я – астроном-одиночка. У нас в школе только кружок бальных танцев…

– Это красиво, – пробормотала Ира. – Все во фраках.