Теряев несколько раз спросил, который теперь час, несколько раз присаживался на лавочку рядом с девчонками и горестно вздыхал, несколько раз становился рядом с ними у стендов читать газету, но ничего у него не получалось.

Тогда Теряев стал наблюдать, как весна проходит у других, у взрослых и юных, у старых и совсем молодых. Кроме Теряева, казалось, все счастливы, все влюблены и любимы, все радуются и смеются – и прохожие, и птицы, и милиционеры…

Шатаясь по бульвару, Теряев набрел на Гоголя.

Гоголь улыбался, глядя, как кипит жизнь на площади.

Теряев обратился к Николаю Васильевичу:

И Гоголь разделил печаль Теряева. Он сел, закутавшись в плащ, и понурил голову. Совсем как его памятник на Суворовском бульваре.

…Теряев сидел на лавочке и гладил по голове знакомую собачку.

Мимо шла энергичная девочка с открытым, волевым и радостным лицом.

– Здорово, Теряев! – она села рядом.

– Здравствуй, Барсукова.

Она вздохнула.

Теряев покосился на нее и отодвинулся.

– Как жизнь? – спросила Барсукова.

– Нормально.

– Нормально! – передразнила она. – Не чувствуешь разве: весна.

– Ну и что? – отвернулся Теряев. – Сговорились все…

– Разве ты не замечаешь ничего? – нежным голосом спросила Барсукова.

– Замечаю. Что все начали носами шмыгать! – ответил Теряев и шмыгнул.

– Фу, дурак ты какой-то!

Тут уж Теряев совсем расстроился, и весёлая словоохотливость ему изменила:

– Дура сама, – неумело отозвался он.

Шёл урок. Юная учительница с неустоявшеюся строгостью во взгляде успокаивала ребят:

– Тише, дети, не разговаривайте, сидите молча…

А дети хихикали и шептались.

Тогда Теряев сказал, как бы ни к кому не обращаясь:

– Тише, мыши: кот на крыше кошку за уши ведет. Кошка драна, хвост облез, кто промолвит, тот и съест.

– Теряев! – подняла его учительница.

– Я, – встал Теряев.

– Ты что там бормочешь?

– Я вам помогаю.

– Это как же?

– А чтобы никто не болтал, надо молчанку сказать.

– Кто тебя научил?

– Бабушка.

– Внимание, дети! – сказала юная учительница. – Сейчас Теряев представит нам типичный пример устного народного творчества. Представь, Теряев.

– Сорок амбаров сухих тараканов, – радуясь, сказал Теряев, – сорок кадушек моченых лягушек – кто промолвит, все это съест.

Весь класс захохотал.

– Ну ты даёшь, Теряев! – крикнули с «камчатки».

Теряев не понял, почему над ним смеются, пожал плечами и сел.

Была весенняя распутица, и на остановке застрял троллейбус.

Водитель вывел всех мужчин из салона в грязь, и они все толкали, но машина с места не трогалась.

Теряев бросил портфель на скамейку и тоже пристроился толкать. И тогда троллейбус двинулся.

Все ринулись обратно в салон, а Теряев – за портфелем.

Но двери закрылись, и ему пришлось ехать одну остановку, прицепившись сзади, и сетовать:

– Вот делай после этого добро троллейбусам!

Когда, возвращаясь домой, Теряев подходил к подъезду, к дому подкатил и остановился фургончик с трафаретной надписью на боку: «КОНТРОЛЬ ЧИСТОТЫ АТМОСФЕРЫ». С водителем фургона, очень молодым и всегда небритым Витей, у Теряева были приятельские отношения. Витя жил в соседнем подъезде.

– Са ва! – выйдя из фургона, приветствовал Витя.

– Сова! – отозвался Теряев.

Это у них было вроде пароля.

– Ну как? – спросил Витя.

– В смысле?

– Чем пахнет весенний двор, чуешь?

Теряев запрокинул голову, потянул носом и сказал:

– Весенний двор пахнет берёзовыми вениками.

– То-то, – сказал Витя.

– А как там насчет атмосферы? – поинтересовался Теряев, кивая головой в небо.

– В смысле?

– Ну, вообще… Жить можно?

– В пределах допуска. Но пора на электромобилях ездить.

– Не очень-то на них наездишься! Я вот сегодня из школы на троллейбусе… – начал было Теряев, но Витя перебил:

– Слушай, дай рубль до завтра.

– Нету, – сокрушился Теряев. – Завтра у нас пенсия.

Теряев вошел в лифт и нажал кнопку третьего этажа. Лифт пискнул, но ехать отказался.

Теряев опять нажал. Лифт сердито заурчал, но все равно не двинулся с места.

Тут дверь лифта распахнулась, и перед Теряевым предстал Суровый Сосед с первого этажа. Он был в кухонном переднике, с ножом и бледным телом потрошенной курицы в окровавленных руках.

– Так всегда! – закричал Суровый Сосед. – Сперва на лифте катаемся, а потом в подъезде курим! – и он замахнулся на Теряева куриным телом.

Брызнула жидкая птичья кровь.

Перепуганный Теряев ткнул пальцем в бог знает какую кнопку, и лифт, счастливо взвизгнув, не обращая внимания на открытые дверцы, помчался бог знает куда с почти реактивным воем.

Так Теряев оказался возле чердака.

На последнем этаже квартир не было. Там было сумрачно, гулко и пыльно.

Тусклые ступени винтовой лестницы в углу площадки привели Теряева к квадратному люку чердака с огромным, новеньким, блестящим замком.

Теряев его потрогал: замок был ещё в масле.

Во всем этом была какая-то тайна.

После обеда теряевская бабушка мыла посуду.

– Ба! А когда веники режут?

– Надо бы после Троицы. Через три недели. Да не получится. Тебе летом не за вениками ехать, а к родителям. Небось, скучают по тебе.

Теряев пожал плечами.

– Опять же, – говорила бабушка, – не куда-нибудь едешь, а в Африку. Посмотришь, какая она.

– Посмотрю, – согласился Теряев. – Но вот если бы с тобой в Африку поехать. И с Витей. Тогда было бы совсем хорошо… Ба! А моя сестрёнка, которая появилась в Африке, она согласится со мной играть?

– Не думаю. Она ведь ещё очень, очень маленькая.

Теряев вздохнул.

– Ба! Я в прачечную схожу.

– Куда ж ты пойдешь, у тебя еще сапожки не просохли.

– Пойду в ботинках.

– Так ты хоть галоши бы тогда надел.

– Не, галоши не модно.

– Что это ещё за «не модно»! Насмотрелся телевизора. Не пущу без галош!

Теряев исчез за дверью.

Бабушка вытирала посуду. Уронила тарелку в мойку, и та разбилась.

– К счастью, – сказала бабушка самой себе.

Теряев появился: из ботинок широкой каймой виднелся целлофан.

– Это что?

– Галоши наоборот. Внутренние.

– Заболел?

– Может, я первый так придумал, а за мной уж будет такая мода.

– И как же это, по-твоему, называется?

– Авангард.

– Пороть тебя некому. Надевай галоши!

Но след Теряева уже простыл.

Весна совсем уже распоясалась. С крыш капало. По дорогам текло. Сугробы становились немощны и неказисты. Деревья были ещё черны, но уже радовались, предвкушая грядущую жизнь, и махали Теряеву ветками.

Он помахал в ответ.

Теряев шёл себе и шёл из прачечной со внушительным пакетом в руках, пока не услышал:

– Спи, проклятая!

Остановился, оглянулся: у дверей продовольственного магазина стояла девочка с огромными, тёмными, злыми глазами и длинными косами, уложенными над ушами в «баранки». У ног девочки громоздились сумки, раздувшиеся от всевозможных товаров, и игрушечная коляска, которую девочка трясла так яростно, что беззащитная кукла едва не вылетала из коляски.

– Спи, проклятая! – шипела девочка.

Теряев подошел ближе.

Девочка взглянула высокомерно, но увидела целлофановую кайму над ботинками и спросила с любопытством:

– Это чего?

– Внутренние галоши, – сказал Теряев и пояснил: – Авангард.

Девочка не поняла, но на всякий случай обиделась и сказала:

– От такого слышу, – и тут же забыла о Теряеве, выхватила куклу из коляски и шлепнула ее по лбу. – Сил никаких нет. У людей дети как дети, а эта?! Изверг рода человеческого! Не пришей кобыле хвост!

– Не смей бить ребёнка, – сказал Теряев.