– Да, – сказал Теряев.

– А ты не думаешь, что считать себя героем не слишком скромно?

– Почему? – пожал плечами Теряев. – Если у нас с Витей получился подвиг, значит мы герои. Разве нет?

– В общем, конечно, – замялась журналистка. – А как ты думаешь, на твоём месте так поступил бы каждый? – с надеждой спросила она.

– Не знаю. Может, кто-нибудь и не поступил бы, а упал бы и разбился. Мы тоже могли упасть и разбиться, и подвиг бы не получился.

– Ты боялся разбиться?

– Я не успел. Всё как-то очень быстро произошло.

Ответ журналистке понравился.

– Скажи мне, как вы пришли к решению забраться на балкон и спасти ребёнка?

– У нас не было другого выхода.

– Как это не было? – оторопела журналистка.

– Он был заперт. Нас заперли на чердаке, – пояснил Теряев, – за то, что мы лазали смотреть на небо.

– И всё?

– И всё. А что? – обеспокоился Теряев. Он видел, что журналистка расстроилась, и ему было её жалко.

– А кем ты хочешь быть?

– Всем понемножку, – сказал Теряев.

– Это как же?

– Превращаться во всё по очереди. Сейчас я – Теряев, потом я – кенгуру, потом я – астероид, еще потом – я – берёза или, например, дуб, а ещё потом…

– Понятно, понятно, – остановила его журналистка.

Она уже не улыбалась так лучезарно. У нее было озадаченное лицо. Она посмотрела на попугая Августа и спросила:

– Я знаю, что твои родители в Африке. Ты очень по ним скучаешь?

– Нет.

– Но ты, конечно, хочешь, чтобы твои родители приехали и были с тобой, – сообщила журналистка.

– Не знаю… Я ведь тогда не смогу ждать от них писем.

Журналистка усмехнулась, а потом и вовсе начала смеяться.

Глядя на неё, Теряев тоже заулыбался.

– Ты пионер? – спросила она, уже записывая ответ.

– Я хотел, – грустно сказал Теряев. – Но меня не приняли.

Журналистка испугалась и уронила ручку.

– Почему?

Теряев подумал, хорошенько припоминая всё, и перечислил:

– Я не осознаю своих ошибок. Я несерьёзно отношусь к жизни, хожу в баню и плохо воспитан.

– При чем здесь баня? У вас что, душа нет?

– Есть…

– Ну и ну, – пробормотала журналистка.

– Скажите, пожалуйста, вы всё-всё про меня в газете напишете?

– Баня, подвиг, кенгуру, – сказала журналистка, – винегрет какой-то. Цельности не хватает.

– А я люблю винегрет, – сообщил Теряев.

– Я тоже, – прошептала журналистка, – а вот наш редактор не очень.

Она задумчиво посмотрела в окно, потом на Теряева и спросила:

– Скажи, Теряев, чего тебе недостаёт до полного счастья?

Теряев долго думал и смотрел вокруг себя, а потом сказал:

– Мороженого.

Шёл классный час.

Теряев сидел за партой, нахохлившись и стискивая от волнения руки. Не отрываясь, смотрел на Барсукову – председателя совета отряда, не очень, однако, понимая, что она говорит.

А Барсукова стояла возле учительского стола и говорила:

– И поскольку Тарасюк по-прежнему прогуливает уроки, не готовит домашнее задание и грубит учителям, мы не можем принять Тарасюк в ряды пионерской организации. Садись, Тарасюк.

Тарасюк была длинная, тощая девочка.

– А ну вас всех, – беззлобно сказала она, сдув со лба челку, и села.

– Теряев! – вызвала Барсукова.

Теряев вскочил так, что едва не опрокинул стул.

– А вот с тобой, Теряев, дело обстоит совсем иначе, – расцвела улыбкой Барсукова. – Ты оправдал доверие товарищей. И принимая во внимание совершённый тобой героический поступок – спасение ребенка на пожаре, мы нашли возможным не дожидаться конца испытательного срока, данного тебе, и принять тебя в ряды…

– Ур-ра! – закричал Теряев, выбивая барабанную дробь по крышке парты.

И была Красная площадь. Голуби, иностранцы, милиционеры и молодожёны.

Теряева принимали в пионеры в здании Исторического музея.

Бабушка, Ира и Витя стояли в пёстрой родительской толпе. Они видели, как Теряев вышел на ковёр к красному знамени с тяжелыми золотыми кистями.

– Я, вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации, – закричал Теряев, – перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий ленин, как учит Коммунистическая партия, всегда выполнять Законы пионеров Советского Союза.

Забили барабаны.

Комсомолец, застенчивый долговязый юноша, подошёл к будущему пионеру повязать пионерский галстук.

Пальцы плохо слушались его. Теряев ему помог.

– Спасибо, старик, – сказал юноша, вручил Теряеву барабан и отошёл.

А потом Теряев в пионерском галстуке, одуревший от радости, с барабаном на ремешке через плечо стоял среди остальных, уже принятых в пионеры, и ласково прикасался пальцами к барабану.

Теряев вдруг поморщился, как от нефизической боли, или острой жалости, или горечи прощания, и прослезился.

А над головами людей, в коридорах и залах музея, над тачанками и пулемётами грохотали детские голоса:

– Я, вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации имени Владимира…

Ира и Витя стояли неподалёку от здания музея, возле Витиного фургончика.

– Все, – сказал мрачно Витя. – Теряев превратился в пионера. Теперь ему будет не до нас. Накрылась теперь наша баня.

Ира внимательно посмотрела на Витю и сказала:

– Хочу куклу.

– Чего?!

– Куклу хочу, – у Иры стало отчаянное, тоскливое лицо. – Должен же быть кто-то, кому ты нужен, кто нужен тебе.

– Я подарю тебе куклу! – испугался Витя. – Ирочка, ты только не плачь!.. Едем! В «Детский мир». Здесь совсем рядом, – и он взял Иру на руки и посадил в машину.

Ира засмеялась.

Обходя фургончик и садясь за руль, Витя пробормотал:

– Уж мне эти женщины! Никакой логики!

Был яркий, осенний день. Улетали птицы. Их клин был так высоко над землёй, что совсем не было слышно голосов. Зато был слышен голос Теряева. Он пел:

– Корни не повреди, – предупредил Витя. – Бабушка сказала, что главное – это здоровые корни, хоть и слабые.

На крыше Теряев и Витя извлекали берёзку из плена штукатурки и железа. Они осторожно, пальцами и совками освобождали тонкие берёзовые корни.

– Бедная ты моя, бедная, – бормотал Теряев.

Во дворе, глядя вверх, стояли бабушка и Ира. У ног – ведро. Ира держала лопаты.

Суровый Сосед приблизился взглянуть в ведро.

– Навозная болтушка, – строго сказала бабушка.

Суровый Сосед брезгливо шарахнулся в сторону и тоже посмотрел вверх.

– Опять?! – мрачно сказал он.

На крыше передвигались Теряев и Витя, сидел Карлсон с биноклем и летал попугай Август.

Теряев и Витя, освободив березку, собрались уходить.

– Вы без меня идите, – сказал Карлсон. – Я здесь на посту посижу. За Землёй посмотрю. Вдруг опять пожар случится или ещё чего.

– Ну, извини! – простился Витя.

Витя и Теряев в лифте опускались вниз. Витя держал в руках деревце, а Теряев стоял у застеклённой створки и глядел, как у самого его лица мелькают металлические перекрытия и сетки шахты. Не оборачиваясь к Вите, он сказал:

– Ты знаешь, а я больше в Африку не поеду.

– Это ещё почему? – искренне удивился Витя.

Теряев обернулся к нему и посмотрел на березку в Витиных руках долгим нежным взглядом:

– Я за Ирой в лагерь поеду, – сказал Теряев. – Пропадёт она там без меня.

– А-а-а… – протянул Витя. – Ну, извини.

…Они сажали берёзку во дворе в заранее приготовленную для посадки ямку.

Витя вбивал в ямку колышек, чтобы потом привязать к нему деревце.