Однако способной обернуться в чьих-нибудь подходящих руках серьезным могуществом.

========== Интермедия 3 ==========

Душа и сердце – за весну?

Не так уж мало, только, знаешь…

Не понимаешь, что теряешь,

Но быть по слову твоему!

Джем «Сделка»

Your heart turns to stone

She comes at night when you are all alone

And when she whispers

Your blood shall run cold

You better hide before she finds you

Ice Queen (Within Temptation )

Народные легенды лгали – они никогда никого не звала и, тем более, не заманивала в свои владения. В общем и целом, Зимерзла вообще ничего против людей не имела. Гасить огонь, а значит, и нести погибель всему, в чем мерцала оброненная Драконом искорка, делающая живое – живым, было для хозяйки Зимы так же естественно, как для самих людей, например, дышать. И уж точно, без всяких враждебных намерений.

Колдунья не претендовала на жизни тех, у кого хватало ума скрываться от нее в домах, у горящих очагов. Иначе столь хрупкая защита их не спасала бы. Но тем, кто по любым причинам шагнул в пределы ее мира, таким людям дороги назад не было, даже если казалось, что некоторым удалось вырваться.

А были и действительно странные люди, приходившие добровольно, сами не желающие покидать ее владения. Те, кому по каким-то причинам становилось невыносимо человеческое общество, те, кто искал даже не другой жизни, а просто освобождения от прежней. Второе получали все, первое – действительно особенные, те, кто потом сопровождал ее в обличье огромных белых волков, те, кто действительно нашел для себя новую жизнь в тонком мире, где все со стороны было подвластно лишь гибели. В таких не было больше искры драконьего огня, но иная сила, сила даже более древняя и изначальная позволяла им оставаться живыми, пусть и не в совсем привычном новому миру значении.

По иным законам мироздания Зимерзла должна была когда-то стать справедливой. Но мироздание изменилось, правила были переписаны – поэтому стала только лишь равнодушной. И была названа злом, потому что противоречила самой душе нынешней вселенной – живому Огню. Но в природе все равно оставалось достаточно холода для нее, и людской страх, он же тоже был холодом, пусть и несколько иного вида. Это было одной из причин, по которым колдунья поселилась все же не в каком-нибудь мертвом застывшем мире, а бок о бок с людьми.

Второй причиной было то, что люди помогали иногда развеивать скуку. Когда испытываешь равнодушие ко всему, скука превращается в серьезную занозу. Не всегда удачно, в сущности, род человеческий был довольно однообразен, но иногда, наблюдая за людьми, можно было мимолетом увидеть что-нибудь действительно интересное. И, безусловно, поселившийся среди людей ангел был достаточно интересен – Зимерзла не обманывала его, сказав, что часто следила за ним. Его мотивы, его чувства, в том числе и адресованные ей самой, были преимущественно непонятны. Вероятно, это было чуточку больше, чем просто восхищение, восхищение колдунья как раз понимала, как и чувство прекрасного – все признавали красоту хрупких произведений ее искусства: причудливые скульптуры метелей и снегопадов, рисунки морозов, ледяные драгоценности. Все признавали, что она сама прекрасна, даже когда боялись и ненавидели, никуда не могли деться от этого восхищения, что уж говорить о ангеле Ярисе, который не умел ненавидеть, а боялся только за других. Хозяйке Зимы нравилось видеть свое отражение в золотых зеркалах его глаз, нравился, при всей его чуждости и непонятности, этот чудаковатый ангел, нравилась даже его близкая к абсурду вера в то, что даже к такой, как она, следует относиться с привычной для него позиции. Света. С огнем отношения у Зимерзлы не ладились, но против света она, в сущности, ничего не имела. Хотя это было и не совсем естественно, но Яру колдунья искренне желала долгой жизни, ее поразило его сумасбродное решение отказаться от крыльев и от ангельского бессмертия, заперев себя в несовершенное человеческое обличье, и – в этом не было ни малейших сомнений – она совершенно не желала бы чем-то навредить ему. Поэтому и предпочитала держаться подальше, пока это было возможно, ведь ничего поделать со своим воздействием на все живое Зимерзла не могла, а укорачивать его жизнь, которой и без того теперь оставались жалкие десятилетия, не хотела.

Вот только сам Яр отчего-то считал иначе, и этого колдунья тоже не могла, да особенно и не старалась, понять. Он истово, всей душой ждал встречи, она почти слышала это устремление. Даже летом, когда Зимерзла уходила подальше от человеческих поселений высоко в горы, а сам бескрылый ангел, казалось, полностью погружался в какие-то скучные человеческие заботы, даже тогда не было дня, когда он не вспоминал бы о ней. Что уж говорить о зимах, когда сам воздух был наполнен ее дыханием, а у людей появлялось больше свободного времени, особенно по вечерам… Это бесконечное чувство, когда тебя ждут, безмолвно зовут – раздражало. Всему должен быть предел, даже легкомыслию! Ведь Ярису оказывалось недостаточно просто видеть ее, если Зимерзла все-таки появлялась – хотя он знал, что каждое ее прикосновение укорачивает жизнь, знал, что для хозяйки зимы ровным счетом ничего не значат все эти стандартные человеческие знаки внимания… глупо было даже утомлять бесконечным напоминанием, он и сам прекрасно все понимал. Но вел себя так, словно все это ничего и не значило – всего-то раз уточнил, не неприятно ли это ей самой. Ей самой было все равно, однако, наверное, стоило солгать, сделать вид, что будто человеческое тепло ее раздражает, если это заставило бы его быть сдержанней… но в голову почему-то не пришло. Обманывать из соображений заботы, как это не так уж редко делали люди – да и одна из ее сестер неплохо это умела – тоже казалось ведьме совершенно бессмысленным. В общем-то, в ее планы и не входило о ком-то заботиться: если Яру не жаль жизни, как не было жаль бессмертия, что же, это его право. А она… ей не были неприятны его чувства. Ведьма как-то слышала сказку о художнике из мира Мелоди, ухитрившемся полюбить собственную работу – не то картину, не то статую. Наверное, этим любящим не так уж важно, способен ли объект ответить на их чувства. Не Зимерзле было обо всем этом судить.

– Ты как будто бы грустишь, Зимушка…

– Понятия не имею, с чего ты это взял! – кончиками пальцев в рукавице отводя ладонь мужчины от своего лица, ведьма встретилась с ним взглядом. Яр все еще был красив, хотя минувшие пять лет состарили его как десять, если не пятнадцать: волосы утратили цвет густого золота и стали бледно-русыми, вокруг янтарных глаз разрасталась паутинка морщин, выветренных вьюгами и морозным воздухом. Впрочем, даже морщины выдавали в Яре человека, который улыбается гораздо чаще, чем хмурится, а сами глаза и не думали расставаться с солнечной ясностью, словно где-то внутри его сохранился свет утерянных крыльев.

Зимерзла никогда ни о чем не грустила. Если она правильно понимала значение этого чувства, оно было сродни сожалению, в принципе, знакомому ей, хотя и довольно редкому впечатлению. Колдунье не столь уж о многом имело смысл сожалеть, разве что о божественной силе, которая предательски ускользнула от нее и ее сестер – и то лишь потому, что не удалось отомстить тем, из-за кого это произошло, лишь потому, что больше ничего не оставалось. Но даже об этом она никогда не стала бы грустить.

Наверное, Ярис просто был в чем-то сумасшедшим. Даже для ангела. Других причин того, чтобы платить огромной силой и бессмертием за жизни людей, которые все равно, даже если повезет, двух-трех десятков лет не протянут, того, чтобы вдохновенно искать встречи с собственной смертью, чтобы смотреть ей в лицо с таким счастьем, как на мечту – быть просто не могло. Иногда люди искали смерти, считая, будто жизнь к ним еще менее милосердна, но ведьма и таких не могла бы назвать нормальными, кроме того, Яр точно не принадлежал к их числу. Он совершенно искренне любил жизнь, любил мир, любил этих своих людишек – пожалуй, куда сильнее, чем жизнь, мир и, особенно, люди того заслуживали. Абсурдом было сильнее всего этого полюбить смерть. Но постоянное, ровное свечение все равно оказалось слабее лихорадочных вспышек.