И Регулус, издав тихий рык, расстегнул ширинку и высвободил из белья возбуждённую до предела плоть. Он сам чуть громко не застонал, когда, не отрывая жадного взгляда от медленно ласкавшей себя Гермионы, обхватил ладонью член и слегка потянул. Чувствуя, как пот уже крупными каплями стекает со лба к виску, Регулус смотрел, как Гермиона пальцами скользит по влажной коже вниз, к животу, как одной рукой гладит себя по бедру, а другой… Чёртов свет… Другой гладит себя там, и он осознал, что ещё никогда оргазм не был так близок, а затем, так ярок, как сейчас, когда было достаточно всего пары движений, чтобы он постыдно кончил, наблюдая, как последний извращенец, за девушкой, ради которой сегодня едва не убил, а может, и в самом деле морально убил человека… Девушкой, которая сводила его с ума, которая ему искренне нравилась… Хотя нет. Которую он, похоже… любил и с которой поступил самым отвратительным образом, позволив низким инстинктам взять верх.

Видимо, не Джек был чудовищем. Регулус сам был чудовищем, которое не способно совладать с гормонами.

Он резко дёрнулся, зажмурившись, и едва не упал, зацепившись ногой за какую-то корягу, а потом заставил себя бежать прочь, на ходу натягивая бельё и брюки. Ускоряя темп, он тщетно пытался выкинуть из головы образ обнажённой Гермионы, которую теперь хотел так, что потребовалась небывалая сила воли, чтобы не броситься в обратную сторону и не овладеть ею прямо там, под водопадом. Он снова возбуждался и снова корил себя за это, чётко осознавая, что после такого поступка просто не сможет посмотреть ей в глаза. Он просто не сможет с ней нормально разговаривать, потому что будет так сильно её хотеть, что это станет очевидно тут же, стоит лишь опустить взгляд на его топорщащуюся ширинку.

А потому Регулус следующие три дня, мучаясь стыдом и чувством вины, как мог, избегал её. Не приходил на сияние, не ночевал в хижине и не появлялся на ужинах у костра. И, несмотря на то, что ему хотелось поговорить с Джеком, у него всё же не получалось заставить себя появиться в многолюдном месте, где был риск встретить Гермиону.

Но на четвёртый день она нашла его сама в глубине леса. Нашла и сказала, едва сдерживая слёзы:

– Джек ушёл за сияние.

День шестьдесят седьмой

Гермиона ушла искать Регулуса, а нашла бутылку с огневиски, оставленную на берегу озера. И, конечно, первый, кому она об этом сообщила, был Флавиус. Он как раз затачивал перочинным ножиком сук, на котором было бы удобно жарить фрукты, и с беспокойством от странного предчувствия смотрел на алевшие облака, когда услышал отчаянный крик Гермионы:

– Джек пропал!

Они искали его целый день, во время которого прошерстили весь остров. Они обогнули каждое почерневшее от скорби дерево Мёртвого леса, утопавшего в такой же мёртвой, сухой почве, но не нашли ничего. Они проверили дно всех, даже самых мелких озёр, исходили вдоль и поперёк заросли деревьев и диких кустарников, а ещё заглянули в каждую, даже самую непригодную для того, чтобы спрятаться, пещеру.

Но тщетно.

От взгляда Флавиуса не укрылось, что болезненней всего весть о пропаже Джека воспринял Регулус, который даже после того, как все остальные сдались, продолжил поиски и вёл их до самого утра следующего дня. Гермиона не отставала от него ни на шаг, вот только, по её словам, Регулус ни разу даже не взглянул на неё. Он словно замкнулся в себе, обронив лишь однажды, что «в этом» его вина.

А потому Флавиус не удивился, когда, проснувшись, обнаружил возле своей хижины сидевшего на земле Регулуса, воспалённым взглядом уставившегося вдаль. Его щёки были влажными, и это был второй раз за двадцать лет, когда Флавиус увидел его слёзы, а затем услышал в его голосе такую боль, что сомнений не оставалось: он искренне считает, что совершил нечто ужасное, в чём теперь раскаивается.

– Он просто шутил, Флавиус, – еле слышно говорил Регулус, – он ведь перебрал, а потому перегнул палку, а я… Я вспомнил Дороти, его «бейби Ди».

– Регулус… – с лёгкой укоризной протянул Флавиус, покачав головой.

– Я хотел его задеть. Хотел, чтобы он почувствовал, каково это…

Облако плавно отплыло в сторону, обнажив яркое кровавое солнце, и Флавиус мысленно проклял его. Но Регулус, поморщившись не то от луча, упавшего на лицо, не то от боли как ни в чём не бывало продолжил:

– Каково это, когда затрагивают что-то столь важное для тебя, что ради этого ты готов убить. Но я не подумал, что… задел в нём то, ради чего он готов умереть.

Воцарилось такое молчание, что все звуки, издаваемые природой, казались оглушающе громкими, и Флавиус подумал – пора.

– Какой же ты глупый, Регулус, – вздохнул он, положив руку ему на плечо. – Ты в самом деле уверен, что Джек погиб?

Регулус замер, а затем медленно поднял на Флавиуса изумлённый взгляд.

Флавиус слегка улыбнулся.

– Ты помог ему, ты сделал то, чего я не смог когда-то: ты до него достучался, разбудил в нём злость, которую Джек трансформировал в смелость, ведь в этот раз, вместо того чтобы всё крушить на своём пути, как он делал раньше при упоминании Дороти, он решился на другой шаг. Он выбрал жизнь и, думается мне, выбрал её осознанно, раз не бросился в Арку, а захотел уйти за сияние. Он решился сделать шаг вперёд, а не назад, понимаешь?

Флавиус видел, как понимание действительно постепенно отражалось в глазах Регулуса, и не мог удержаться от ухмылки, услышав вопрос:

– Но почему он не сделал этого раньше, если всегда верил тебе? Почему…

– А почему Элен заговорила только вчера, впервые за многие годы? Почему Гермиона только несколько дней назад честно призналась самой себе, что ты ей небезразличен? Почему ты позволил себе полюбить её и опять впустить в сознание мысль, что спасение возможно?

Регулус будто застыл, вдохнув, но забыв выдохнуть. И Флавиус ответил за него:

– Потому что любая рана затягивается, дай ей только время. И когда это происходит, ты снова начинаешь во что-то верить и снова находишь в себе смелость жить, но уже не можешь довольствоваться малым. Ты уже не хочешь просто существовать на этом перевалочном пункте, потому что стал другим – и тебе нужно идти дальше. И это толкает тебя к реке, а затем за сияние, потому что ты уверен: там спасение. И если ты усвоил урок, то обязательно спасёшься, поверь мне, и всё оставшееся тебе время будешь смаковать каждую секунду жизни, которой теперь знаешь цену. Подумай, разве не этому учит нас место, где всё сломанное – чинится, всё испорченное – восстанавливается, всё больное – выздоравливает? Мы не меняемся физически, но, если нам хватит внимательности остановиться и прислушаться к себе, мы поймём, что меняемся морально, становимся сильнее, пока мы живы и готовы преодолеть любые трудности, которые, по сути, ничто по сравнению со временем, которое залечит любую рану. В этом и заключается великая мудрость, которую нам преподносит существование здесь.

В этот день Регулус, Гермиона и Джонатан с Элен решили уйти за сияние, переждав последние сутки.

Флавиус не мог поверить, что он всё же вот-вот завершит главное дело своей новой жизни.

Он чувствовал себя впервые по-настоящему счастливым.

***

Когда она пришла, чтобы провести последнюю ночь под небом, сотканным из сияния, Регулус был уже там. Как обычно сидел, обхватив колени руками, и смотрел вверх. Необычным было другое: впервые во время сияния он выглядел таким… одухотворённым? Таким спокойным и расслабленным, что Гермиона боялась: сделай она шаг – разрушит этот момент, полный гармонии. А потому она просто вглядывалась в него и тихо любовалась лёгкой полуулыбкой, которая делала и без того симпатичное лицо Регулуса до невозможности красивым, пока сияние освещало его кожу бледным, но тёплым светом.

– Так и будешь стоять или составишь компанию? – не сводя взгляда с небосвода, внезапно поинтересовался Регулус, и Гермиона еле заметно вздрогнула.

– Прости, я, наверное, помешала… – неловко заправила она прядь за ухо, сделав пару несмелых шагов в его сторону.