В его голосе послышались нотки грусти, и Гермиона сочувственно произнесла:

– Должно быть, вы действительно очень давно здесь.

Флавиус помолчал пару секунд, после чего кивнул:

– Очень давно, – он медленно повернулся к Гермионе, – но не это главное. Вот, что ты должна знать…

Спустя пару часов Гермиона прогуливалась по окрестностям и пыталась переварить и утрамбовать новую информацию, которая непереносимой тяжестью лежала на дне желудка.

«Несварение», – безрадостно поставила она себе диагноз и спрятала лицо в ладони. Да и, в конце концов, разве можно c аппетитом прожевать новость о том, что ты уже не жив, но ещё не мёртв? Можно ли проглотить тот застревающий в горле факт, что даже если ты останешься здесь насовсем, то никак не изменишься? Ты не повзрослеешь, твои волосы не отрастут ни на дюйм, а на лице не появится ни морщинки, пусть ты будешь всё время хмуриться или, наоборот, безудержно смеяться, что вряд ли. Синяки и царапины, которые были на теле до падения в Арку, никуда не исчезнут, а если тебя угораздило пораниться ровно за секунду до этого, то, можно сказать, тебе суждено истекать кровью изо дня в день. Таким образом, Гермионе словно представлялась невесёлая перспектива пробарахтаться в формалине вечность, даже не живя – существуя.

«Здесь нельзя умереть. Ты можешь соорудить петлю, затянуть на шее и повеситься, но так и будешь висеть и биться в предсмертной агонии, пока тебя кто-нибудь не снимет. Ты можешь пойти камнем на дно озера, попробовать захлебнуться, но вместо этого будешь ощущать, как вода хлюпает в лёгких, а ты не дышишь, но живёшь, по-прежнему живёшь. Ты можешь изрезать себя вдоль и поперёк, истекать кровью, но через сутки раны затянутся, как на бездомной дворняге. Единственный способ прекратить существование – броситься в Арку. Тогда ты разлетишься на тысячи невесомых частиц, но не факт, что попадёшь в лучшее место…»

Гермиона снова и снова прокручивала в голове эти слова, примеряла на себя, как новую неказистую мантию, и брезгливо отбрасывала в сторону.

Разумеется, она не собиралась покончить с собой. Она лишь хотела покончить с существованием в этом странном мире за занавесом, а посему была твёрдо намерена выбраться отсюда во что бы то ни стало.

– Смирись, – сказал ей Джек, покачивая бутылку с огневиски на уровне глаз и всматриваясь в жидкость на донышке, когда Гермиона пришла попросить тот самый, единственный кусочек мыла и пригоршню зубного порошка, которые никогда не иссякали. – Теперь ты будешь торчать здесь вечно.

– Я найду выход, – гордо вскинула подбородок Гермиона, обернувшись на пороге его не отличавшейся опрятностью хижины. – Вот увидишь.

Насмешливое «ну-ну» стукнулось ей в затылок, но Гермиона только сильнее сжала в кулаке несессер и пошла прочь, думая, что с пьяным спорить бесполезно.

– Это точно, – отозвался Джонатан, когда она, не рискнув зайти в воду, освежилась прямо на берегу, а потом, решив вернуть мыло и зубной порошок их законному владельцу, пришла в гости к новым соседям.

Заросшая лозой хижина Элен и Джонатана находилась совсем недалеко от водопада и была словно продолжением самого леса. Внутри всё благоухало: пахло травами, мятной свежестью и уютом так, что совершенно не хотелось уходить. Сейчас Джонатан как раз быстрыми, наработанными движениями измельчал в небольшом котелке какие-то листья и лепестки цветов, от усердия прикусив кончик языка, и внимательно слушал Гермиону, изредка отпуская скупые комментарии.

– Он попал за Арку, будучи навеселе, так что это состояние у него перманентно, – после довольно продолжительной паузы сказал Джонатан, смахнув пот со лба и посмотрев на Гермиону поверх очков.

– Что? Так он не может протрезветь?

Изумлению Гермионы не было предела.

– Под поздний вечер, если не будет пить, – грустно усмехнулся Джонатан, а затем несколько помрачнел. – Но ничем хорошим это не заканчивается, поверь.

Гермиона охотно верила, а потому не стала уточнять, что случится, если Джек расстанется на целый день со своей «второй половиной», как он сам в шутку говорил о бутылке с огневиски заплетавшимся языком.

– А где… Элен? – осторожно поинтересовалась Гермиона, и лицо Джонатана просветлело.

– Собирает травы и фрукты. Кажется, сегодня она хочет приготовить на ужин что-то особенное.

В его голосе чувствовалась такая неприкрытая нежность и забота, правда, разбавленные грустью, что Гермиона невольно вспомнила Рона. Она задумалась: как он там, без неё? Ох, он же наверняка сходит с ума, как и Гарри. А Гарри? Мерлин, бедный Гарри! Неужели он это заслужил: потерять ещё одного близкого человека за сводами Арки?

В носу защипало, когда Гермиона начала вспоминать всех, кто был ей дорог: родителей, Рона, Гарри, Джинни и всю свою вторую семью – Уизли… Они ведь думают, что она мертва! И самое ужасное – есть шанс, что у неё не получится убедить их в обратном. Никогда…

Внезапно Гермиона осознала, что по щекам текут слёзы, и она больше не стала сдерживаться. Действие успокаивающего отвара прошло, и она наконец заплакала: горько, надрывно, так, как будто оплакивала уже закончившуюся жизнь. А ведь так и было: они с Роном хоть и помирились после продолжительного расставания, так и не успели подарить друг другу первый в их обновлённых отношениях поцелуй. Хоть Гермионе с Гарри и дали в Министерстве первое самостоятельное задание по изучению волшебных свойств Арки смерти, которое они выбивали несколько лет, Гермиона так и не довела начатое до конца. А Джинни? Джинни, которая ждала первенца и мечтала, чтобы Гермиона стала крёстной матерью? Такого, вполне вероятно, уже никогда не случится. Ведь Гермиона, находясь в мире живых, как будто закинула удочки сразу в несколько озёр, даже не сомневаясь, что везде поймает по крупной рыбине, а в итоге сама пошла ко дну лишь с призрачной надеждой на спасение.

– Пожалуйста, Гермиона… Не плачь, – в какой-то момент услышала она расстроенный голос Джонатана и почувствовала знакомый терпкий запах успокаивающего отвара.

– Пусть поплачет, – донёсся до неё нежный женский шёпот, когда она, так и не совладав с рыданиями, выпила отвар и позволила себя увести на широкую софу.

За секунду до того, как провалиться в глубокий сон, Гермиона увидела сочувствующий взгляд Джонатана, мягкую улыбку Элен и стоявшего в дверях со скрещенными на груди руками парня, которого не встречала со вчерашнего дня.

Кажется, его называли Рег.

Третий день

Регулусу Гермиона сразу не понравилась. Слишком смелая, слишком острая на язык, а ещё слишком надоедливая. Потому он её и избегал, пока она ходила туда-сюда, пыталась везде засунуть свой любопытный нос, старалась навострить слух, как только улавливала что-то, казавшееся ей полезным. Будто это смогло бы ей помочь выбраться с острова… Как же!

По словам Флавиуса, у него было предчувствие: скоро всему этому придёт конец. Не в том плане, что они все сдохнут, помрут в итоге от безнадёги или сойдут с ума – нет. Скорее, наоборот: он полагал, что есть выход.

– Ты сумасшедший, – раздражённо говорил ему Регулус, помогая рубить дрова для костра.

– Ты знаешь, что нет, – спокойно отвечал Флавиус.

– Ты правда считаешь, что есть выход? – насмешливо спрашивал его Регулус, вскинув бровь.

– Ты знаешь, что да, – спокойно отвечал Флавиус.

– Только не начинай снова про сияние, хорошо? Ты крупно ошибаешься, если полагаешь… – отчаянно говорил ему Регулус, отбросив топор.

– Ты знаешь, что нет, – спокойно отвечал Флавиус и продолжал работу как ни в чём не бывало, будто не замечая, что у Регулуса лицо от злости зеленее травы, а из ушей разве что не идёт пар.

Раздражало. Регулуса, помимо прочего, раздражало, что все были без ума от новенькой. Даже Элен вчера, купившись на типичную девчачью истерику, произнесла пару слов, пытаясь успокоить… Гермиону. Гермиона – да что за имя-то вообще такое?

– Это была последняя воля бабушки, – пожала плечами Гермиона, сидя у костра во время ужина, – она всегда мечтала назвать дочь Гермионой, но у неё родился сын, и мечта осталась неосуществлённой. Когда она умирала, то попросила родителей, чтобы они дали внучке это имя. И вот – теперь я Гермиона, – улыбнулась она в ответ на вопрос Регулуса, озвученный Джеком.