Только тут Регулус осознал, что до сих пор держит на весу руки с занесённым топором, а потому тут же расслабил их, сбросив вниз, и позволил топору выскользнуть из пальцев.
– Я же говорил, придёт день, – подошёл к Джонатану Флавиус и с улыбкой коснулся его плеча. – Она пришла в себя, видишь?
Они смотрели друг на друга так, словно у них был какой-то общий секрет, а затем Флавиус притянул Джонатана к себе и по-отцовски обнял.
Регулус увидел, как сморгнул слёзы Джонатан, растрогавшись, и ему стало неуютно. Каждый мужчина хоть однажды в жизни плакал, и едва ли найдётся тот, кому пришлось бы по душе присутствие в этот момент других людей рядом. Поэтому Регулус произнёс, почесав затылок:
– Я, пожалуй, прогуляюсь немного. Спина совсем затекла.
– А-й-й-й-я пойду отлить, – заметив его многозначительный взгляд, тут же протянул Джек, который, к счастью, хоть был и мертвецки пьян, но понимал: сейчас лучше оставить Джонатана и Флавиуса наедине.
Регулус побрёл по лесной тропинке прочь, задумавшись, сможет ли он когда-нибудь полюбить кого-то так же сильно, как Джонатан любил Элен? Когда он невольно вспомнил о Гермионе, ему показалось это возможным. Ведь после смерти Рона, после того, как она пережила практически то же самое, что и он, ему до дрожи хотелось оберегать её, заботиться о ней так, как никто никогда не заботился о нём. Да что говорить! Если бы такое было возможно, он бы и вовсе хотел никогда не отпускать Гермиону из рук, потому как с некоторых пор она стала для него необходимостью, источником, который подпитывал в нём жизнь и давал силы бороться.
– Эй, Регги, что, снова задумался кое о ком? – было ощущение, словно эти слова ущипнули Регулуса за зад, и он, остановившись, обернулся к Джеку, который, оказывается, всё это время брёл за ним. – Наш малыш наконец нашёл, кому засадить? – хрюкнув от смеха, не унимался Джек, и Регулус сам не заметил, как резко припечатал того к ближайшему дубу.
– Какого чёрта ты говоришь? – яростно выплюнул он, уставившись в мутные от алкоголя глаза Джека.
– Я лишь намекаю, – обдал его лицо перегаром тот, обнажив в хмельной ухмылке неровные желтоватые зубы.
– Твои намёки страдают ожирением, – прошипел сквозь зубы Регулус, ещё сильнее вдавив в дерево плечи Джека, при этом прекрасно осознавая, что при желании тот отбросит его самого в сторону, словно беспомощного котёнка.
Но Джек ничего не делал. Видимо, он просто опешил от реакции Регулуса, которая его в то же время забавляла.
– Эй, малыш, я же просто шучу. Ну? – вскинул тот руки в примирительном жесте, но уже в следующую секунду совершил роковую ошибку, добавив: – И вообще, если ты не хочешь её трахать, мог бы уступить её мне.
Если у Регулуса ещё оставались крохи самообладания, то последней фразой Джек просто выклевал их все до единой, словно дурная курица. А потому лицо Джека в этот же миг с характерным для ломающегося носа хрустом встретило кулак Регулуса, а уши – поток слов, проговорённых яростной скороговоркой:
– Во-первых, я никакой тебе не «малыш», сукин сын, – Регулус опять замахнулся, а второй рукой взял за грудки пошатнувшегося Джека и вновь пригвоздил к дубу. Он не знал, откуда в нём столько силы. – Во-вторых, я не желаю больше никогда слышать из твоего поганого рта и слова в таком духе о Гермионе, усёк? И, в-третьих, что же ты никогда не вспоминаешь свою милейшую Дороти, когда говоришь о желании «засадить»? Помнится, раньше ты всюду сновал с её фотографией, рыдал на плече у Флавиуса, рассказывая о своей сопливой любви. Или что, пропил «любовь» вместе с мозгами?
– Хватит, – еле слышно произнёс Джек, отвернув окровавленное лицо, скорчившееся в гримасе боли.
– Хватит? – слегка опустил кулак Регулус. – Почему хватит? Тебе не нравится слушать про свою «бейби Ди», с которой ты поругался перед тем, как попасть за Арку? Может, поэтому она тебя выгнала из дома: она знала, что ты, кроме как пить и сыпать идиотскими словечками, ни на что не способен?
– Хватит, Регги, прошу, – с мольбой посмотрел на него Джек и чуть сполз по дереву, но Регулуса уже было не остановить. Было ощущение, будто чудовище, которое уже не могло причинить вред самому Регулусу, нашло новую жертву и навёрстывало упущенное, изрыгая через его рот то, что обязательно ранит, ударит больнее, чем самый сильный кулак на свете.
– Так вот: ты действительно ни на что не способен. Ты просто трусливое животное, Джек, ведь вместо того, чтобы попытаться отсюда выбраться с самого начала, что делал ты? – брезгливо окинул его взглядом Регулус. – Ты пил, жаловался на несчастную любовь и старался самоутвердиться за счёт своего грязного рта, изрыгающего одну фразу глупее другой. И знаешь что? – понизил тон Регулус и, отпустив Джека, сделал ещё маленький шажок к нему. – Мне тебя жаль. Потому что рано или поздно мы все выберемся отсюда, а ты по-прежнему будешь гнить здесь заживо, вечно, жалея самого себя за то, что сдался, не начав бороться, хотя где-то там тебя ждала единственная женщина, а может, и вовсе единственный человек на свете, который тебя всё же любил.
Регулус едва успел отшатнуться в сторону, потому как Джек с отчаянным рёвом кинулся на него и наверняка бы избил до полусмерти, если бы не был так пьян. Поэтому он просто неуклюже повалился на землю, а после совсем не по-мужски зарыдал. И только когда Джек, захлёбываясь слезами и кровью, даже не попытался встать, Регулус понял, что натворил.
Он с ужасом смотрел, как содрогаются плечи Джека, как грязные пальцы врезаются в кожу, силясь закрыть лицо, с которого на шею всё равно сочились смешанные с кровью слёзы, и ему вмиг стало так плохо, как будто все эти слова касались его самого. Регулус склонился к Джеку, но когда дотронулся до его плеча рукой, тот резко её скинул и яростно проорал:
– Убирайся прочь, сволочь! Убирайся!
И он отшатнулся, сделал пару широких шагов назад, а затем побежал, что есть сил, будто это могло помочь скрыться от кошмарного чувства вины, сдавившего грудную клетку и выворачивавшего душу наизнанку. Ему было тошно от самого себя, больно от своих слов, которые крутились в голове, противно звенели, а затем трансформировались в вопросы: «Зачем ты это сделал?», а ещё: «Что ты натворил?!», и Регулус мчался прочь, иногда спотыкаясь, иногда и вовсе падая, но тут же поднимаясь и продолжая бежать.
Он сам не понял, как оказался у озера с водопадом, служившего общей купальней, и резко остановился, когда увидел на поросшем мхом валуне, покоившемся слева на берегу, простенькое жёлтое платьице. Конечно, он сразу узнал его, ведь оно когда-то принадлежало Элен, пока та не подарила его … Гермионе.
Всё внутри будто оборвалось, и все мысли о Джеке вылетели из головы Регулуса, словно перепуганные птицы из гнезда. Он приказывал себе не смотреть, приказывал просто отвернуться и уйти прочь, но не мог. Судорожно дыша, он сжал ладони в кулаки и зажмурился до белых кругов, будто это помогло бы его и без того воспалённому воображению перестать выдумывать, вырисовывать во всех подробностях, как сейчас, стоит только открыть глаза и повернуть голову немного вбок, он увидит обнажённую Гермиону, по телу которой стекает вода, очерчивая каждый изгиб, прикасаясь к таким местам, до которых Регулус даже и не мечтал дотронуться.
Над губой выступили капельки пота, и Регулус нервно слизал их, ощущая, как больно сдавливают брюки его возбуждённую плоть, которую нестерпимо хотелось сжать пальцами. Он, должно быть, извращенец, раз способен всего через минуту после того, как едва не уничтожил человека, думать о сексе.
И эта мысль была столь чудовищна и неприятна, что Регулус невольно открыл глаза и, прежде чем успел подумать, наткнулся взглядом на Гермиону.
Она стояла всего футах в сорока, под струями водопада, вполоборота к нему и, как Регулус и предполагал, была совершенно нагая. Ничего не замечая и немного прогнувшись в спине, она с закрытыми глазами мягко массировала запрокинутую голову и еле заметно улыбалась. Регулусу казалось, вся кровь прилила к паху в момент, когда он прошёлся взглядом по женственным линиям её бёдер, когда увидел небольшую красивую грудь, которая прекрасно уместилась бы в его ладони, и почти идеально плоский нежный живот, к которому нестерпимо хотелось прикоснуться, а затем скользнуть пальцами ниже… Он не заметил, как сжал набухший член сквозь брюки, понял это лишь в миг, когда признал, что просто не сможет сдержаться, ведь Гермиона слегка повернулась в его сторону и провела ладонями вниз, по шее к груди, которую слегка сдавила, издав лёгкий, едва слышный стон, влетевший к нему в одно ухо и окончательно выбивший через другое любые понятия о приличиях и воспитании.
