Я парень не впечатлительный, да и повидал за последнее время всяких кошмаров. Но вид собственной крови, а в данном случае даже не вид, а только ощущение, всегда частично лишал меня рассудка. Еще в детских драках более сильный противник мог запросто меня побить при условии, что не разобьет мне нос. У того, кто пускал из моего носа кровь, шансов на победу не было никогда.

От ощущения стекающей по шее крови слегка темнеет в глазах и одновременно в рассудке. Крутанув в воздухе ногами, попутно заехав Савину по запястью и выбив саблю, подбрасываю тело в воздух и оказываюсь лицо к лицу с горбоносым заговорщиком. Мне бы не мудрствуя зафутболить ему между ног, но почему-то решаю повандамить и, крутанувшись на левой ноге и не дотянувшись до челюсти боярина, втыкаю пятку ему в предплечье. Все же удар получается хороший, и Залесского сносит на холопа, который все еще трет засыпанные трухой глаза. Вдвоем они падают под ноги второму холопу, спешащему от печки, и тот, споткнувшись, летит через них.

Однако во время пируэта я намотал на ногу волочащуюся сзади веревку, чем не преминул воспользоваться Евлампий.

— Не рубить! — слышу его крик и, оглянувшись, непроизвольно зажмуриваюсь, видя занесенный надо мной клинок.

Повинуясь окрику, бандит отступает, а Евлампий дергает за поднятый конец веревки, и я в очередной раз падаю. Тут же со всех сторон начинают сыпаться удары. Из-за связанных за спиной рук нет возможности закрыть голову. Получив несколько чувствительных пинков, теряю сознание.

— Не могу я ждать. Надобно поспешать в столицу, — услышал я голос Залесского, как только сознание вернулось. — И ты, Евлампий не тяни. Уходи, покуда Петька гвардейский полк для облавы не снарядил.

Через несколько секунд тишины половицы начали содрогаться под шагами выходящих людей. Но кто-то еще остался, ибо я отчетливо слышал недовольное сопение.

Я бы и дальше продолжил притворяться, но тут сопение стихло, скрипнула половица, меня пнули, и раздался голос Евлампия:

— Остап, волоки эту падаль во двор. Там вроде морозец крепчает. Вот и полей его водичкой. Да так, чтобы сухого места не осталось.

Не успел я ничего сообразить, как подчиненный Савина схватил меня за ноги и поволок.

— Эй-эй! — поняв, что притворством не спастись, я решил немедленно прийти в сознание. Дернув ногами, вырвал их из рук, Остапа, и попытался встать. Однако со связанными руками и ногами сделать это оказалось затруднительно. Через мгновение, получив сапогом по ребрам, я был прижат бандитской ногой к полу.

— Очнулся, говорун, — констатировал факт бандитский генерал.

— Да отдам я вам это золото, — поспешил я заверить Евлампия. — Нешто оно мне дороже жизни?

— Ай, не верю. Мыслю, опять что-либо учудишь, бисов сын.

— Ежели пытать не будете, не учужу. Говорю же, боюсь я боли. Как только больно мне делают, так сразу хочется поубивать всех вокруг.

— Погодь, Остап, — распорядился Савин, бандит снял с меня ногу и я смог отстранить лицо от грязного пола и посмотреть в сторону Евлампия. Тот сидел на лавке и задумчиво смотрел на меня.

— Ну, и где то золотишко?

— Прикопано в снегу, недалеко от того места, где вы устроили засаду на княжеский обоз. Пока нового снега не навалило, могу легко найти. Только мне нужны гарантии.

— А вот такой гарантии не хочешь? — с металлическим шелестом сабля покинула ножны, и кончик клинка тускло блеснул перед моим носом.

— Да не вопрос, — я постарался изобразить ухмылку, хоть внутри все сжалось от страха, — без головы я наверняка буду менее разговорчив, и молча отведу тебя к кладу.

— Чего хочешь? — Савин все же убрал саблю.

— Жизнь, естественно, — и видя презрительную ухмылку бородача, добавил: — и Алену Митрофановну отпустить.

О том, жива ли девушка, и что с ней сделали бандиты, я старался не думать.

— Ежели золото найдешь, отпущу обоих, — после недолгой паузы заявил Савин и бросил подручному: — Покарауль этого пройдоху.

— От мэне не сбегит, пан генерал, — заверил Остап и, ухватив меня за шиворот, отволок в угол помещения и для вразумления еще раз врезал ногой в бок. — Ось тут сиди, вражина.

Я согнулся от удара и завалился на бок. Влепил он мне действительно крепко, но на самом деле я упал, чтобы накрыть блеснувший в сметеном к стене мусоре осколок зеленого бутылочного стекла. Повозившись и постонав для вида, уселся так, чтобы мусор оказался скрыт от посторонних глаз, а связанные за спиной руки нащупали стекло. Осколок оказался достаточно острым, и я, захватив его пальцами правой руки, тут же порезал ребро левой ладони. Пытаться разрезать стеклом связанные за спиной руки дело и так-то под стать только какому-нибудь Копперфильду, а тут еще и перетянутые веревкой кисти затекли. Но по немногу, получив еще несколько порезов, я приноровился — прижав стекло к бревну сруба, начал елозить по нему веревкой.

Не знаю, как Алену, а меня, понятно, в живых никто оставлять не собирался. Да и девушку, если она знает об участии Залесского во всем этом беспределе, тоже. Жива ли она еще? Может как раз в этот момент бандиты насилуют ее, прежде чем убить.

Наконец путы на руках, мокрых от сочащейся из порезов крови, ослабли и спали. Разминая кисти, я размышлял над тем, как на виду у охранника развязать ноги.

В это время бандит достал из-за пазухи сложенный цветастый платок и принялся его разглядывать.

— О це гарный платочек, — бубнил он, — Ось туточки юшка мабудь отмоется, и буде Роське добрый подарочек.

Продолжая разглядывать трофей, мужик вытянул перед собой руки, отгородившись от меня, словно занавеской. Воспользовавшись моментом, я потянулся было к путам на ногах, но понял, что вряд ли бандит долго будет держать перед собой платок. И тогда, сев на ноги, я с силой оттолкнулся и прыгнул вперед. Сбив татя на лавку, с замахом из-за головы врезал ему двумя кулаками в лоб, отчего тот ударился затылком о дубовую столешницу. Глухо звякнула лежавшая тут же обнаженная сабля. Растолковав звяк, как намек, я схватил ее и полоснул хрипящего мужика по горлу.

В глазах потемнело то ли от вида хлынувшей из перерезанного горла крови, то ли от того, что моей отбитой голове были противопоказаны столь резкие движения и тем более прыжки. Едва не потеряв сознание, я упал на коленки и какое-то время так и стоял, приходя в себя. Первое, что увидел, когда зрение прояснилось, собственные окровавленные руки. Не сразу дошло, что это моя же кровь от порезов бутылочным стеклом.

Поднявшись и стараясь не смотреть на запрокинувший голову труп и лежавший на его коленях заливаемый кровью платок, я прислушался. Вроде бы, на шум никто не спешил. Я осмотрелся. В помещении две двери. Одна, судя по снежным следам у порога, ведет на улицу. К ней и поспешил, как только перерезал путы на ногах, но, услышав приближающиеся голоса и скрип снега, отпрянул и ринулся к противоположной двери. Но и за ней слышались голоса.

Я затравленно осмотрелся вокруг — спрятаться негде. В отчаянии поднял взгляд кверху и увидел лаз под крышу. Собственно, назвать эту щель лазом можно было только находясь в столь отчаянном положении. Потолок в помещении был под наклоном, вероятно доски нашивались прямо на стропила, и вдоль всей внутренней стены под потолком тянулась щель не более четверти метра шириной, выходящая, как оказалось, на чердак дома.

Встав на лавку, ухватился за балку, забросил поочередно ноги в щель и с большим трудом протиснулся сам. Благо был в легком стрелецком кафтане, который мне выдал оскольский воевода.

Скатившись с верхнего бревна простенка в густую паутину, я утешил себя мыслью о том, что зимой все пауки спят, заныкавшись по щелям, и затих, вспомнив, что нахожусь как раз над теми, чьи голоса слышал за внутренней дверью.

А тут и наружная дверь заскрипела, отворяясь, и сразу прозвучал удивленный возглас:

— Цэ шось такэ? Петро, побачь, це Остап, чи не?

Прогрохотали поспешные шаги, скрипнула дверь подо мной и уже другой голос заорал: