— И куда ж подашься, коли один сбежишь? — с усмешкой спросил князь.

— Да в первую попавшуюся деревеньку. Найду там какую-нибудь добрую вдовушку, жаждущую мужской ласки. Я ж всю жисть в монастыре провел. У меня этой ласки знаете сколько нерастраченной? Ого-го!

— Ишь ты, раскатал губищу, — прервал Федор. — Хлебни вон водицы да поостынь.

— При упоминании о водице я ощутил сильную жажду и облизнул пересохшие губы. В стороне, куда кивнул боярин, заметил темный силуэт, напоминающий бочонок. Подойдя на четвереньках, наклонил — действительно водица. Рядом не находится ни ковшика, ни какой другой мелкой посудины, поэтому напился прямо из бочонка, наклонив так, чтобы вода была у самого края.

— А кто такой этот Евлампий Савин, — спросил, отерев ладонью губы.

— Лет десять назад государь Федор Борисович лишил его и весь его род дворянского звания, — после некоторой паузы заговорил Светлейший Князь. — Под началом Савина южное порубежье находилось. Так он, вступив в сговор с крымским ханом, продавал в полон русских людей целыми деревнями.

— Это как же так?

— Пропускал крымчаков, а потом отправлял погоню по ложному следу, заранее подготовленному.

— И за это его только дворянства лишили?

— Поймали бы, так повесили, аки вора. Да только не слышно о нем ничего было доселе.

— Ясно. А как же вас-то живьем взяли, после того, как этот, кх-м, Александр врезал мне в челюсть?

— Услышав, что меня нужно взять живым, я договорился с Савиным, мол, сдамся, ежели остальным тоже жизни сохранят, — пояснил князь. — Любопытный я, понимаешь ли. Захотелось очень узнать, зачем это Бельские меня живым видеть захотели. Так это оказывается твоя выдумка?

— Тише ты, Петр Александрыч, — шикаю, кивая на дверь.

— Ты еще будешь Светлейшему Князю указывать?! — изловчившись, Алексашка пнул меня в плечо, и я кубарем отлетел в сторону.

Князь что-то крикнул денщику, но я не расслышал, ибо мое внимание сосредоточилось на внезапной идее. Идею гениальной не назвать. Она, скорее, крайне авантюрная. Но не ждать же покорно уготованной нам учаси, аки овцы неразумные?

Через четверть часа князь с одним из гвардейцев притаился слева от входа, Федор с другим гвардейцем — справа. Меньшиков, встав напротив меня, начал бить кулачищем по левой ладони, сопровождая сочные шлепки громкой руганью. Я же, опершись спиной о дверь и колошматя в нее ногой, заорал классическое:

— А-а! Спасите! Помогите! Хулиганы зрения лишают! А-а!

Снаружи послышались крики и скрип снега под быстрыми шагами. Наконец, кто-то грохнул прикладом в дверь, дабы привлечь внимание.

— А ну, геть от дверей, не то стрелять будем! — послышался крик пана Чиниги.

Мы с Алексашкой отощли в сторону. Он перестал дубасить ладонь, но я продолжил жалобно скулить, будто побитая собака.

С той стороны выбили подпиравшее дверь бревнышко, и та отворилась. В ярко освещенном проеме тут же появились два черных ствола, направленных в глубину сарая ружей. Бандиты слепо щурились, ничего не видя внутри после яркого солнца. Я тоже мало что видел после темноты, но, понимая, что все зависит от скорости действия, всматривался наружу до рези в глазах. Сквозь выступившие слезы все же различил стоящих напротив генерала и пана Чинигу. К ним и шагнул, согнувшись, жалобно поскуливая и слепо шаря перед собой.

— А-а. Они мне глаза выбили-и. А-а-а, — размахивая руками, будто боясь на что-нибудь наткнуться, как бы невзначай отвел стволы ружей в стороны, и за них тут же ухватились цепкие руки товарищей и вдернули ружья вместе с владельцами внутрь сарая.

Я в это время уже сделал шаг к генералу, опять же, словно сослепу оттолкнув Чинигу.

— А-а-а, я ничего не ви-ижу-у. А-а-а, — продолжив изображать слепоту, будто случайно наткнулся вытянутыми руками на Евлампия, схватил левой за правый рукав полушубка, правой — за меховой воротник и, дернув на себя, бросил генерала через бедро в сторону дверного проема, где уже застыл в ожидании гостя княжеский денщик.

Рядом, кроме привычно офигевшего пана Чиниги, никого нет. Однако по всей обширной поляне бродят не менее десятка вражеских солдат. Поэтому поскорее возвращаюсь в сарай. Уж теперь-то с таким заложником шансов на освобождение всяко больше.

Но вот же незадача, как только попытался захлопнуть за собой дверь, в нее тут же вцепился, выпучивший глаза вислоусый.

— Це ж пан генерал, — бормотал Чинига, словно бы пытаясь меня образумить. — Вин же мине голову снесе.

— Да? Ну, заходи и ты, — отпустил дверь, вовремя схватив за шиворот потерявшего равновесие пана, и затолкал его вслед за генералом в темноту сарая. Там чье-то, скорее всего Алексашкино, хэканье слилось с глухим ударом.

Я наконец-то закрыл дверь, приветливо махнув остановившейся троице бандюков, среди которых узнал незадачливого Панаса.

Глаза отвыкли от темноты, и мне опять ничего не видно. Только слышно возню и усердное сопение — пленники вяжут пленителей.

Попытался сообразить, как запереть дверь, но ничего в голову не пришло — открывается наружу, значит изнутри не подпереть, а вместо ручки используется какой-то косой сучок.

К сараю подошли. Судя по звуку шагов, несколько человек. Постучали в дверь.

— Пан Чинига, — послышался чей-то встревоженный голос. — Вы там, чи не?

— Нет его тут, — ответил раздраженно. — Они с генералом через другой вход ушли.

— А-а, — понятливо протянул голос за дверью, но тут же понятливость сменилась недоумением: — Через який другий? Це хто гутарит? Пан Чинига, вы здесь?

Дверь попытались открыть, но я, вцепившись в заменяющий ручку сучок, уперся ногой в косяк.

— Панас! — заорал, вспомнив, что видел знакомое лицо. — Панас!

— Чого? — парень действительно оказался рядом.

— Пан Чинига наказал, чтобы ты встал у дверей и никого не впускал, покуда они с генералом не выйдут. Понял?

Снаружи начали о чем-то переговариваться. В голосах сквозило явное сомнение. Похоже, никто не заметил, как я бросил генерала, иначе действовали бы решительнее.

— Ну что там? — я обернулся к товарищам, продолжая удерживать дверь.

— Алексашка малость перестарался, — ответил князь. — Не можем Савина в чувство привести.

— А Чинигу?

— Этот вроде стонет, — теперь сообщил Федор.

Глаза уже вновь привыкли к темноте, и я увидел, как боярин склонился над вислоусым. После пары звонких пощечин пленник задергался, засучил ногами. Судя по открывшемуся рту, хотел было заорать, но внушительный кулак, нежно приплюснувший нос, пресек необдуманный поступок.

Растолковав Чиниге, что от него требуется, поставили его у дверей, развязав руки, но привязав за ногу, чтобы не ощутил лишней свободы. Один из гвардейцев упер ему в спину ствол трофейного ружья. Все остальные, дабы не мозолить лишний раз глаза, снова рассредоточились по обеим сторонам от входа.

Федор еще раз поинтересовался, понял ли пан, от чего зависит его жизнь, и тоже отошел в сторону.

Теперь, отпустив дверь, я толкнул ее ногой наружу и скрылся в тени, глядя под ноги на освещенный пол сарая, чтобы дать глазам привыкнуть к свету.

Вислоусый молчал. Из темноты послышалось многообещающее покашливание. Гвардеец сильнее вдавил ствол в спину пленника.

— Мы-мыкола, — промычал Чинига.

— Чого?

— Вже все зробыли, шо я накозав? — в голосе пана наконец-то проявились командирские нотки. — Чи шо?

— Дык, о це…

— Шо, о це?! Зробыли, чи шо, я пытаю? Чи ты вже став атоманом и будешь мэнэ пытати, о моих заботах? Чи шо?

— Дык… Як же… — послышался сконфуженный голос. — Во ций Панас казав, шо…

— А-а. так то Панас ныне атаманом став? О це дило. О це добре. А я як же? Мэнэ можно отдыхаты? — похоже пан Чинига разошолся не на шутку. — А ну геть уси готовиться. Панас, стой тут. Да никого не пускай. Уразумив? Зачиняй двери.

Сарай снова погрузился во мрак.

Вот и зачем приучал глаза к свету? Опять ничего не видно…, кроме трех, изгибающихся по присыпанному соломой полу, тоненьких лучиков, проникающих сквозь доски дверей.