«Проклятие на твою голову, Арчибальд О’Коннел, что с тобой происходит? Анни разорвала вашу помолвку. У нее теперь своя жизнь, а у тебя – своя. К тому же, ты любишь Кенди. Когда она вернется, ты сможешь начать открыто ухаживать за ней и, кто знает, может быть, она ответит на твои чувства и вы будете счастливы? Поэтому выбрось из головы эти глупые бредни и прекрати думать об Анне Брайтон. То, что было между вами, теперь в прошлом, а твое будущее – это Кенди. Думай лучше о ней».
Но думать ни о чем не хотелось. Арчи сильнее прижался щекой к веющему прохладой стеклу, прислушиваясь к мерному стуку колес, медленно и незаметно проваливаясь в сон и с каждой секундой уносясь все дальше и дальше от Нью-Йоркского вокзала и девушки, похожей на друидскую колдунью, с глазами, словно два темных озера, и волосами цвета ночи.
Продолжение следует…
====== Часть 23. Час Волка ======
Нам сегодня последняя ночь отдана
Перед тем, как нагрянет беда.
Посмотри, скрыта тучами ныне луна,
Но печально сияет звезда…
А наутро нас ждет неоконченный бой,
Реки крови, крестовый поход…
Мы с тобою уйдем за Звездой,
Мы уйдем на восход, на восход…
Ведь наутро… Ну, бой. Ну, подумаешь, бой!
Битвы были и будут всегда.
Мы с тобою уйдем за Звездой,
Мы уйдем в никуда…
Кира Сакуйя
Смерть за твоею спиной,
Мрак, тишина и безлюдье.
Сердце простится с тобой,
Сердце простит и забудет…
Ярости нету в аду,
Нету в раю утешенья.
Где же тебя я найду,
Чтоб попросить прощенья?
Полночь не даст мне огня,
Боль не пригреет сердце,
Как, мне скажи, тебя
Отвоевать у смерти?
Дай мне последний вдох –
Пухом в мои ладони,
Дай мне крупицы слов,
Дай мне свой взгляд вороний.
Надо тебя отпустить,
Надо в тебя поверить…
Только… когда уходить
Будешь – не хлопай дверью.
Лучше ее приоткрой –
Чтобы я тешилась ложью,
Темной бессонной порой…
Рогнеда.
Конец октября 1918 года,
Франция.
Ночь была холодной и сырой. Тяжелые черные тучи мрачными клубами затянули небо, скрывая луну и звезды и делая царящую вокруг молчаливую тьму еще более глухой. Где-то в вышине тоскливо завывал ветер. Иногда из клубящейся тьмы начинал моросить промозглый мелкий дождь. В окопе было сыро и царила тишина. Холод и темнота камнем давили на плечи, отбивая желание не то что двигаться, но даже просто вымолвить лишнее слово. Пытаясь удержать ускользающее тепло и защититься от надвигающегося мрака, солдаты небольшими группами сгрудились вокруг едва тлеющих костерков. Большинство дремали, изредка что-то бормоча во сне, кто-то курил.
Дохнув на окоченевшие ладони, Нил протянул их к огню. Умирающее тепло коснулось кожи, пронзив ее тысячами острых иголок, но он продолжал держать. Спустя еще несколько мгновений замерзшие суставы начали отходить и отозвались нестерпимой болью. Подавив вздох, Нил поднял голову и, чтобы хоть как-то отвлечься, медленно обвел угрюмым взглядом окоп. Взгляд темных, затуманенных болью глаз медленно переходил с одного знакомого и в то же время незнакомого лица на другое, всматривался, словно выискивая что-то в этих полных усталости и равнодушия застывших масках, и скользил дальше. Все они теперь были в одной лодке. И каждый день они шли в наступление, держали оборону и умирали. Смерть больше не пугала. Она превратилась в привычку, в обыденность, в неприметную серую тень, бесшумно, но неотрывно следующую по пятам. Так было вчера. Так было сегодня. И так будет завтра. Эта мысль уже не вызывала возмущения своей несправедливостью и жестокостью. Внутри было так же пусто, темно и холодно, как и снаружи. Наконец руки согрелись, боль притупилась. Нил отодвинулся от костра и, сложив руки на груди, сунул ладони подмышки, чтобы подольше сохранить тепло. На лицо упала холодая капля и медленно поползла по щеке.
«Ну, вот. Опять дождь».
Повернувшись, он взглянул на сидящего рядом Креста. Расслабленно привалившись спиной к земляной стене окопа, тот смотрел на отчаянно извивающееся пламя костра неподвижным отрешенно-застывшим взглядом и, казалось, не чувствовал ни холода, ни сырости. Черные глаза были так же бездонно холодны и пусты, как и клубящееся тучами ночное небо над их головами, и от этого жуткого, немигающего, словно бы мертвого, взгляда Нилу стало не по себе, а внутри зашевелилось какое-то смутное, безотчетное беспокойство. Протянув руку, он легко коснулся плеча Креста.
- Что с тобой?
Тот не вздрогнул, а лишь медленно перевел на него зияющий черной пустотой взгляд, изломленные брови чуть приподнялись.
- Ничего.
Его голос был таким же, как всегда: звонким, четким и совершенно невозмутимым, а лицо не изменило своего выражения, но Нила это не обмануло. Каким-то почти неуловимым чутьем он ощущал, что что-то не так. Беспокойство усилилось. И источником этого беспокойства был мужчина, который совершенно спокойно и неподвижно сидел сейчас рядом с ним в свободно накинутой на плечи грязной шинели и смотрел на умирающее пламя.
- Врешь, – констатировал Нил, незаметно для себя переходя на такой же холодно-невозмутимый тон. Крест не сделал ни единого движения, даже не взглянул на него, и ничего не ответил. – Тебя что-то беспокоит, – продолжил Нил, переводя взгляд на костер. – И очень сильно. Что-то не так?
Крест вздохнул и, запрокинув голову, посмотрел в беспросветное чернильное месиво.
- Завтрашний бой, – наконец, спустя почти минуту, ответил он.
- Завтрашний бой? – Нил не смог скрыть удивления. Меньше всего он ожидал услышать это. В отличие от многих, Креста, казалось, совершенно не волновало то, что они находятся на войне и могут погибнуть в любую минуту. Он относился к боям, как к нудной, но неизбежной обязанности, работе, которую нужно было выполнять. Иногда с тоскливым терпением, иногда с шутливой снисходительностью, но чаще всего с ледяным безразличием. И никогда со страхом. Словно ему было все равно – погибнет он или вернется. Тем более удивительно было слышать, что причиной столь сильного беспокойства стало именно это. – И что не так с завтрашним боем? Он будет таким же, как и позавчера, вчера и сегодня. Они все одинаковы.
- Может быть. Но… – Крест снова перевел взгляд на огонь и задумчиво прищурился. – Ты не замечал, что с каждым днем они становятся все ожесточеннее и ожесточеннее. Сегодня было жарко, завтра будет еще жарче. Мы снова примем удар, и, кто знает, выдержим ли мы его?
- Ты боишься?
- Боюсь? – француз усмехнулся, как если бы услышал нечто очень забавное, но тут же вновь посерьезнел и чуть склонил голову, словно прислушиваясь к чему-то внутри. – Нет, это не страх. Скорее… – он помолчал мгновение, подбирая нужное слово, – …предчувствие, – наконец закончил он.
- Предчувствие? – непонимающе переспросил Нил.
- Да.
- Предчувствие чего?
Крест не ответил, а внезапно нахмурился и, закутавшись в шинель, лег на землю, повернувшись на бок и подложив согнутую руку под голову.
- Не знаю, – тихо пробормотал он, закрывая глаза. – И, если честно, не хочу знать. Ложись-ка лучше спать, Кардинал. Завтра будет трудный день.
Нил хмуро посмотрел на него, но не стал больше задавать вопросов, а покрепче завернулся в шинель и лег возле догорающего костра.
- Здесь каждый день – трудный, – тихо возразил он и провалился в сон.
С трудом разомкнув тяжелые веки, Крест моргнул несколько раз, прогоняя остатки сна, и, чуть приподняв голову, оглянулся по сторонам. Костры уже прогорели, и воздух был холодным и сырым. Вокруг царила тишина, изредка прерываемая сонным бормотанием. Не желая вставать, он снова откинулся на спину и уставился в небо. Оно было бледно-серое, почти белое, и какое-то мутное, словно затянутое дымом. От него веяло холодом и… тоской. Вздохнув, Крест заставил себя подняться и потянулся, разминая затекшие мышцы и чувствуя, как кровь быстрее заструилась по одеревеневшему телу, неся с собой долгожданное тепло. Набросив на плечи шинель, он подошел к краю окопа и посмотрел на восток. Свинцово-серые, похожие на грязные куски ваты тучи тяжело нависли над черной, распаханной взрывами землей, и лишь по самому краю горизонта, вспарывая серо-черную муть, растекалась тонкая, пока еще бледно-розовая полоса зари, похожая на свежую, начинающую наливаться кровью открытую рану. Словно вездесущая рука войны дотянулась и до неба, безжалостно вскрыв его белесую плоть гигантским невидимым мечом.
