Поля подошла к верстаку, ощупала веревки. Сделаны на совесть! Да и немало этих веревочных кругов. Еще больше кудели. Видно, тянется народ к мастерам за веревкой. В Нарыме без веревки шагу не шагнешь ни зимой, ни летом.
В Полиной половине дома густо пахло дегтем, но этот запах не угнетал ее. Она с детства привыкла в летнее время, когда гнуса становилось столько, что нельзя было дышать, носить на голове продегтяренную сетку, обильно смазывать дегтем кисти рук.
Тепла в доме было достаточно. По-видимому, печка топилась круглосуточно, не загасая. Березовые дрова лежали у верстака навалом.
Для спанья Поля решила приспособить широкую скамейку, стоявшую вместе со столом в переднем углу. «Хоть обычно на этом месте лежат покойники, а только таскать да переставлять мужиковское имущество я не буду, — подумала Поля и усмехнулась: — Живую на кладбище не утащат».
Осмотрев внутренность дома, Поля подошла к окну и присела на кончик скамейки. Перед ней лежала та самая продолговатая поляна, которую она недавно увидела с поворота дороги, раньше, чем дом, оттесненный в угол и слегка загороженный мелкими островками молодого ельника. На поляне то там, то здесь виднелись прикрытые снегом перекладины, опиравшиеся на столбы и разделенные деревянными пальцами на равные промежутки. Вдали из сугроба торчала часть большого колеса. Поле не приходилось видеть, как вьют веревки, но она поняла, что именно на этой поляне, с помощью этих перекладин и колеса и совершается хитрая работа, в результате которой на верстак ложатся круги веревок. «А там, на берегу озера, чернеет дегтярня», — сообразила Поля.
Начало смеркаться. Снег ненадолго порозовел, потом подернулся нежной синевой и наконец накрылся темно-серой тенью. «Забыли, должно быть, про меня», — подумала Поля, прикидывая, как ей лучше из дохи и шубы сделать постель. Она чуть отодвинула скамейку от стены и принялась расстилать доху.
— Ни-ни, девка. Ешь-ка пока. Сейчас я подушку и перину притащу, — пропищал возле Поли один из мужиков.
Поля обернулась. Мужик держал в руках широкий деревянный поднос. На нем — чашка с пельменями, кружка чая, березовый туесок с сотовым медом, серый хлеб из муки крупного помола.
— Спасибо. Я бы и сама могла принести, — засмущалась Поля.
— Ешь на здоровье. И не обессудь. Агап у нас за стряпку. Умеет, варнак, покормить. Спробуй. — Хозяин засмеялся тоненько, протяжно, и Поля не поняла, говорит ли он всерьез или шутит. Мужик вышел, но сейчас же вернулся в обнимку с периной и подушкой.
— Спи сколько влезет! — пропищал он, бросил перину и подушку на пол и скрылся за дверью.
«Кто же он — Агафон или Агей? А может быть, сам Агап?» — подумала Поля и присела к столу, чтоб успеть с ужином до потемок.
Пельмени в самом деле оказались вкусными. Поля и сама была мастерица стряпать их, но в этих таился какой-то секрет. То, что они были сделаны из хорошо натертого теста, фарш приготовлен из разного мяса, смешанного в нужных пропорциях, — это Поля почувствовала сразу. Но особый вкус пельменей все-таки занимал ее. «Э, вон в чем дело. В фарш к говядине, баранине и свинине добавлено мясо сохатого… В самом деле, этот Агап отменно стряпает», — подумала Поля, с удовольствием уплетая пельмени.
Чай у писклявых мужиков тоже оказался приятным, пахучим. Но над этим Поле гадать не пришлось. Дедушка Федот Федотович частенько баловал ее таким напитком: густой навар чаги с черносмородиновым листом… Ах, как такой чай напоминает лето, запахи тайги в самую жаркую июльскую пору!
Отужинав в одиночестве, Поля приготовила себе постель. Она не захотела ложиться на пол и втащила перину на скамейку. Широкая скамейка вполне заменяла кровать. Правда, от окна тянуло холодом, но Поля быстро с этим справилась, приладив на подоконнике свою шубу.
Чтоб не загасла печка, Поля заправила ее крупными, тяжелыми поленьями и решила укладываться спать. Непривычно так рано ложиться, но сидеть в темноте без дела и нудно и тоскливо. Да и притомилась Поля в дороге, хотелось вытянуться, расправить суставы.
Из-за стены, в дверь, заделанную какой-то плотной дерюгой, доносился невнятный говор. Мужики пищали почему-то хором, а Епифан, по обыкновению говоривший высоким, звонким голосом, то и дело переходил на низы и басил, как шмель на оконном стекле.
Закинув руки за голову, Поля то вспоминала Никифора, то мысленно разговаривала с отцом, то тревожно думала о своем будущем житье-бытье в криворуковском доме. «Не очень-то завидная жизнь будет у меня, если Епифан Корнеич начнет возить с собой, а Никишу в город с обозами гонять. Вот и папаня с дедушкой останутся без призора… И что у него здесь за дело? Неужели целую неделю будем торчать на этой заимке?»
Наступил поздний вечер, и следовало бы уснуть, но уснуть Поля не могла. За стеной кричали, передвигали какие-то тяжелые предметы и несколько раз опьяневший Епифан принимался базлать песни, безбожно перевирая и мотив и слова. Как все это не походило на привычки ее отца, Федора Терентьевича. Тот так берег, бывало, ее покой, что по утрам стряпке громко не велел говорить.
Угомонились за стеной глубокой ночью. Поля тоже попыталась заснуть, ко долго еще ворочалась с боку на бок, расстроенная своими невеселыми думами.
Перед рассветом сквозь сон Поля услышала скрип двери. Она открыла глаза и в блеклом свете месяца, вливавшегося в окно, увидела Епифана. Он держал в руках портфель.
— Палагея, слышь, Палагея, я поехал с братьями по делам, а ты посмотри-ка книгу. Чтоб, значит, по всем правилам: приход-расход. И отдыхай, отдыхай, не торопись. Сейчас тебе Агап принесет еду на весь день. — Епифан успел уже, по-видимому, опохмелиться. Он пошатывался, говорил сбивчиво, от него наносило водочным перегаром.
— Все уезжаете? — спросила Поля с беспокойством. Оставаться одной на заимке ей показалось боязно.
— Все едем. Такое дело, что всем надо. А ты не страшись. Никто тебя пальцем не тронет… Братья… Ты не смотри, что они искалеченные… Ни мужики, ни бабы… Они отпетое варначье, их заимку стороной обходят… Никто тебя не тронет…
Епифан и пьяный никогда головы не терял. Он понял, что Поля боится.
— А когда вернетесь, батюшка? — От слов Епифана ей становилось еще тревожнее.
— А как справим дела, так и возвернемся. Может, вечером, а может, и по утрянке завтра…
— И чего далась вам эта заимка братьев-разбойников? — не скрывая своего неудовольствия, сказала Поля.
Епифан заговорил доверительно, шепотом:
— А ты погоди с такими словами. Вот как дело справим да деньгу в карман положим, совсем по-другому запоешь. Домок новый, двухэтажный, с парадным ходом вам с Никишкой справлю. Вся Парабель обзавидует.
Полю мечта Епифана не тронула. Ей хорошо было и в отцовском пятистенном доме. И дай бы бог поскорее вернуться туда вместе с Никишей. Жить вместе с отцом и дедушкой, летом и зимой ездить на рыбалку, осенью шишковать в кедровниках, по чернотропью промышлять пушного зверя. А там, гляди, и мальчонка или девчонка родится… Поле хотелось больше дочку. Только вот незадача — намеков на это она не чувствовала.
— Ну, ладно, поезжайте, батюшка, раз иначе нельзя. Проживу как-нибудь. Небось не умру, — сказала Поля, видя, что Епифан не уходит, ожидает от нее каких-то слов в ответ.
Потом из-за стены донеслись говор и стук посуды. Поля поняла, что хозяева с гостем сели завтракать.
Когда совсем рассвело, дверь снова раскрылась, и появился Агап.
— Пельмени, девка-баба, в мешке. Найдешь в сенцах на кляпе. Сыпнешь вот в чугунок, сколь захочешь. Хлеб в сенях, в ларе. И чайник, вот он.
Со стуком Агап разместил чугунок и чайник на столе и, не сказав больше ни одного слова, удалился.
Вскоре с улицы донесся скрип саней. Поля вскочила, приблизилась к окну. По дороге через поляну вразнопряжку двигались в сторону леса две подводы. В первом коне Поля узнала Епифанова рысака. Второй конь был не Криворуковых. «Своего братья-разбойники запрягли. У нашего, видно, ноги короткие», — усмехнулась Поля и снова улеглась на перину, в прогретое ее же телом углубление.
