И все-таки осложнение возникло. И не просто осложнение, а угроза полного провала. Произошло это в Або, в порту, в самые последние минуты пребывания Акимова на земле Российской империи.

Через Осиповского, безвыездно обитавшего в Стокгольме, поблизости от Лихачева, охранка хорошо знала о побеге Акимова, знала она и о целях этого побега. Приставить к Лихачеву большевика, да еще такого, которого он любит и ценит, — это значило окончательно оторвать ученого от службы царскому правительству и, более того, при его демократических настроениях, известных многие годы, повернуть его против самодержавия, приобщить его к активной революционной деятельности. Похожие случаи уже происходили! Достаточно вспомнить имя знаменитого русского ученого Ильи Мечникова. Большевики не только проникли в его дом, они сумели поселить в его душу свои разрушительные идеи. А профессор Тимирязев в Москве? Мало того, что проповедует материалистические взгляды на природу, но сочувствует революции, способствует росту ее сил. А попробуй-ка тронь его. Весь мир на дыбы встанет, понесутся со всех концов земли проклятия в адрес русского самодержца как столпа дьявольских темных сил. А трон и без того качается. Да разве Тимирязев один? Большевики, во главе с этим симбирским дворянином Ульяновым, хоть и называют себя партией рабочего класса, а отнюдь не чуждаются союза с интеллигентами. Сколько уже лет на всю Россию трубит голос этого… нижегородского мастерового, писателя Алексея Пешкова, избравшего себе псевдоним с явным намеком… Максим Горький?!

Высокопоставленные чины царской охранки, ненавидя революцию лютой ненавистью, вместе с тем понимали, читая по необходимости сочинения Ленина и газеты большевистской партии, что партия эта всерьез думает о будущем. В отличие от правящих классов, ее теоретики и вожди рисуют отчетливую картину грядущего общественного и государственного устройства, в котором есть свое должное место каждому человеку. Ничто так не заражает людей революционным духом, ничто так не подталкивает их к борьбе с царизмом, как сознание того, что революция принесет обновление всей жизни, она устранит и гнет и несправедливость и даст людям достойное существование…

И не случайно большевики проявляют внимание к таким умам, как Лихачев. Без них не создашь будущего. У них знания. А без знаний, без умения не только новую страну не построишь — обухом топора гвоздь не забьешь в доску.

Высокопоставленные чины решили: не допустить, чтоб Лихачев оказался в объятиях большевика Акимова, пусть лучше сокровища научных изысканий утекут за границу, чем они достанутся партии рабочего класса.

Томское жандармское управление и агент Прошкин за то, что упустили Акимова в Сибири, получили крутую нахлобучку. И начались новые бдения. Прошкин метался по вагонам поездов, идущих из Сибири. Не перелетит же Акимов огромное расстояние от Томска до Петрограда по воздуху наподобие птицы!

И вот встреча в Буе. Прошкин проявил медлительность, и снова Акимов ушел из-под носа. Полетели тревожные депеши в Москву и Петроград…

Акимов словно чувствовал, что охранка привела свои силы в движение. Он присматривался к каждому, кто входил в вагон на станциях и полустанках Великого княжества Финляндского. Царь и его правительство когда-то изо всех сил старались изобразить Финляндию независимой, свободной, но Акимов по горькому опыту многих товарищей знал, что у царской охранки руки длинные и она давно уже протянула их и сюда. Именно поэтому было решено направить его не по железной дороге вокруг Ботнического залива, а через порт Або. Сюда из Стокгольма приходили шведские суда, попутно имея остановку на Аландских островах. Война уменьшила по этому пути движение судов, но вовсе его не остановила.

В Або Акимов еще на станции попробовал выяснить, есть ли в порту шведские пароходы. Извозчики, обычно знающие жизнь маленьких городов лучше любой администрации, сообщили радостную весть: в порту стоит шведский грузо-пассажирский пароход и через час-полтора он отойдет от причала.

Акимов нанял извозчика довезти его до пристани. Извозчик положил тюк в багажник, разместившийся под сиденьем, вскочил на козлы и гикнул на коня.

Садясь в санки, Акимов заметил, что неподалеку от него проделал то же самое еще один мужчина. Он торопился не менее Акимова и вскоре обогнал его. И вот бывает же так: всю дорогу Акимов был настороже, без устали ко всему присматривался, все мысленно взвешивал, был внимателен при выходе из вагона, а сейчас никакого значения не придал этому торопящемуся мужчине, внешний вид которого как-то мелькнул и не запечатлелся в сознании Акимова.

Акимов был поглощен сейчас одной мыслью: не отстать от парохода, попасть на него во что бы то ни стало.

— Поторопись, пожалуйста. Боюсь не успеть, — попросил Акимов извозчика, вытягивая шею и желая скорее увидеть и порт и пароход, на котором ему предстоит уплыть в Швецию.

— Нет, нет, не беспокойтесь, Успеем! — на ломаном русском языке сказал извозчик-финн и снова загикал на коня.

Едва санки остановились, Акимов выскочил и побежал в кассу купить билет и исполнить все формальности, связанные с переездом границы. Извозчика он попросил поднести тюк к трапу и там дождаться его. Судя по тому, что на палубе парохода прохаживались люди, а на причале было тихо, Акимов понял — погрузка закончена и ему следует не терять ни одной минуты.

Оформление документов потребовало не больше четверти часа и прошло без всяких заминок. Акимов заспешил к трапу, убежденный, что он встретит здесь извозчика с тюком. Но извозчика на условленном месте не оказалось. Что же произошло? От места остановки извозчика до трапа ходу было не больше трех минут. Тревожно заколотилось сердце Акимова. Горькие предчувствия перехватили дыхание. Осторожными и вместе с тем стремительными шагами Акимов выскочил с причала и в тот же миг кинулся назад.

Извозчик с тюком стоял возле санок, но не один, а в окружении трех полицейских. Между финном и полицейскими шел ожесточенный спор. Вероятно, те хотели забрать тюк, а извозчик его не отдавал.

«Что же делать? Как поступить?» — проносилось в голове Акимова, и пот выступил у него на висках. Решение созрело в одну секунду: «Нужно немедленно зайти на пароход».

То и дело оглядываясь, Акимов вытащил билет и паспорт и предъявил их шведским чинам. Через минуту он стоял на лестнице судна, отделанной красной медью.

Теперь, когда он сам оказался в безопасности, чувство раскаяния охватило его. А правильно ли он поступил, оставляя бумаги дядюшки на произвол по-лицейских? Может быть, пока не поздно, выбежать на берег, и, спасая тюк, добровольно сдаться врагу? Пусть везут в тюрьму, пусть снова судят, но зато будет в целости материал научных изысканий ученого, добытый долгими годами труда.

Было два-три таких мгновения, когда Акимов с трудом сдержал себя от порывов, не суливших, в сущности, никому никакого выигрыша. Он подбегал к трапу, резко останавливался и сразу же уходил назад.

Но вот раздался оглушающий свисток, задрожали дощатые переборки кают, и послышалось сильное шуршание колотого льда о стальные бока парохода.

Прощай, Россия! До скорой встречи!

Стокгольм встретил Акимова оттепелью. Над городом сияло солнце, по-весеннему блестели лужи, с крыш серых каменных домов скатывались, посвечивая всеми цветами радуги, тяжелые, продолговатые капли. Над бухтой стоял визг и грай. Кипевшие тучи чаек заполонили все небо, и потемневший горизонт предвещал приближение новых стай.

«Тут весна, а там, у Кати, трещат морозы и буйствуют вьюги», — щурясь на солнце, подумал Акимов и не спеша зашагал к извозчикам. Стокгольма он не знал, не знал и адреса Лихачева. Во всем этом большом городе жил лишь один человек, который был осведомлен о побеге и ждал его, — детский доктор Сергей Егорыч Прохоров. Адрес Прохорова Акимов помнил наизусть, не однажды и вслух и мысленно повторял его в Дальней тайге, чтоб как-нибудь вдруг не улетучился из памяти.