2001 Застольная беседа с действительным статским советником Гавриилом Державиным Един есть Бог, един Державин. Гавриил Державин Шекснинская стерлядь, и щука с пером голубым, Какой-нибудь лимбургский сыр примечтаются сдуру — И вот уже кубок искрится вином золотым: Действительный статский советник не пьет политуру. Река по туманным болотам струит времена И в пропасть уносит обломки горящего царства, Да только вода в ней от крови невинной красна И водоворот синеват от чужого коварства. Сегодня для русских Эзопа язык как родной: С улыбкой не скажешь про истину, что охмурила, Поэтому и разговорец почти что пустой: – Ну что, брат Евгений? – Да так как-то все, брат Гаврила! В Румянцевском садике флейтовый свист снегирей: Кому – ярлыкастая брань, а кому – переклич молодецкий. Есть ценник на памятной злат-табакерке твоей И нет, слава Богу, на лире твоей мурзамецкой. А в праздник над крепостью гром с серебром пополам Гремит от турецкой луны до крестов монастырских. Палит и палит артиллерия по воробьям, Прицеливаясь в самозванцев (подсказка – симбирских!). Но словом алмазной резьбы не гранят обелиск: Сегодня победы – по ветру, а славу – на сплавы. Куражась в кружалах, поэты спиваются вдрызг, Покинув забрало, идут на бульвар Ярославны. Ах, белая скатерть, ах, черный грузинский коньяк: «Табэ – половина, и мнэ, дарагой, половина». А любо на стол уронить стопудовый кулак: «Един есть Господь, посему и держава едина!». «Служить самодержцу, что Богу служить, господа! И злат-табакерку не стыдно принять по секрету…» Вздыхает Фелица: «С пиитами просто беда — Притворных навалом, одначе придворного нету». Заглазно, заушно не рай предрекали, а крах: «Царю да царице нейти сквозь игольную прорезь». Над синею пропастью Русь удержал Мономах, Над синею пропастью вздыбил ее Медный Конязь. Гвардейский поручик: «Ужо, – восклицает, – ему!». Звенят на плечах золотые подковы сомнений. Полцарства – в огне, а другие полцарства – в дыму. – Ну что, брат Гаврила? – Да так как-то все, брат Евгений! Шекснинская стерлядь не плещется в мутной воде, Спешит в балаганчик народный трибун и наветник. Стихов не читает никто, никогда и нигде. И пьет политуру действительный статский советник. Октябрь 1993
Элегия Моя душа коростяная… Владимир Нестеровский Коростяная душа, бессребреник, нищий, Алчущий пищи земной, а паче небесной, Чем приглянулась, создатель азбуки града, Эта ограда турецкой ковки чудесной? Чем прилюбился тебе, бродяжка вселенский, Преображенский собор – гранитная нега, Светоблистанная высь, кресты золотые? Здесь литургия нежнее первого снега. Здесь всякий грош – полновес любви и заботы; Медные годы считает старый калека, У голубей, почтальонов Елизаветы, Просит ответы на письма тайного века. А ты сидишь у ограды ковки турецкой: Счастье то решкой сверкнет, то птицей двуглавой. В солнечном воздухе снег искрится и тает — Вновь сочетается цесаревна со славой. Видишь, дуга золотится знаком покоя, У аналоя мерцает сталью кираса — Значит, трепещут опять ботнийские воды, Помня походы на запад русского Спаса. Там никогда не поймут молитву о чуде: Боже, да будет последней эта победа! Но возвращается все – по кругу, по кругу: В белую вьюгу любовь стяжает полсвета. И ты не знаешь, создатель азбуки улиц, Чем приглянулись заморцам с дальнего брега Русская Греция, лед, гранит, ветродуи? Здесь поцелуи нежнее первого снега. С елизаветинских кружев этот морозец — Чересполосица сна, тумана и блесток. И, оставляя следы на россыпи вьюжной, Отсвет жемчужный уходит за перекресток. 1995 Видение грозы над Михайловским замком Гроза, византийская змейка, Зеленая молния камня, Скользящая между деревьев По мраморной лестнице замка, А в темном Михайловском замке У светоначальной иконы Пылает слеза восковая И спит на полу император, Укрытый медвежьей ровдугой, Под шорох ночного дождя. И снится всю ночь государю, Как пунш голубой пламенеет И жгут янычары присягу: Идет всеоружие бесов, Идет всеоружие бесов, Идет всеоружие бесов На розовую Византию! Но варварам призрачный всадник Один выезжает навстречу: Бог знает, кто здесь победит! Волшебным резцом заключенный В блистающем сумраке меди, Он звонким конем управляет, Он едет на верную славу К распахнутым настежь столетьям, Где синий Азов и Полтава, Стрельцы, ледяная царевна, А главное – на море город, Низринутый осью железной Однажды с полночных небес. И вот над пустым Петербургом Забрезжили павшие звезды, Истлевшие стяги восстали, Взошли прошлогодние травы Из тьмы летописной брусчатки, А мертвая птица-синица Зажгла вечный пламень на небе, Где шла непрестанная битва: За правнука ратовал прадед, За сына сражался отец! А тех, кто бежал или предал, Топили в Лебяжьей канавке И сверху землей засыпали: Ни памятника, ни надгробья. Едва ли они заслужили Последнего доброго слова В предутреннем сне государя, Когда византийская змейка, Сверкнув над Михайловским замком, В моем отразилась окне. |
