Елена плохо помнила те две недели, которые шли следом. Все, что еще совсем недавно вызывало улыбку и привлекало, все, что еще совсем недавно имело хоть какое-то значение, в какой-то момент превратилось в единый безликий серый поток, словно какой-то стеной отгорождавший от внешнего мира. В какой-то момент в жизни Елены остался лишь лучик, который удерживал ее в реальности, не давал потерять себя, — Никки. С дочерью и для дочери Елена изо всех сил старалась быть такой, как прежде, но как никогда ясно сейчас видела: такой, как раньше, она уже не станет. С усмешкой она порой задавала себе вопрос: такой, как раньше, — это какой? Такой, какой она была в юности? Такой, какой она была, выходя замуж за Стефана? Такой, какой она сама привыкла себя видеть? Какой она сейчас хотела быть? На этот вопрос Елена могла ответить, не задумываясь. Она хотела быть такой, какой она была рядом с Деймоном. Так любящей улыбаться, искренне смеющейся, мечтающей, как ребенок, о каждом новом дне… Счастливой? Да.

Суетливо собирая чемодан и мельком иногда поглядывая на часы, чтобы не потерять ориентацию во времени, которого до рейса оставалось не так много, Елена почему-то старалась складывать в него вещи как можно быстрее, словно на автомате, не глядя ни на них, ни вокруг — будто не знала, что скрыться от своих воспоминаний все равно не сможет.

Чемодан был уже почти собран, когда взгляд Елены зацепился за ежедневник в коричневой кожаной обложке, куда она, зная свою забывчивость, накануне иногда записывала что-то из того, что ей необходимо было сделать на следующий день. Елена хотела положить его в свою сумку, но в какой-то момент заметила несколько небольших длинных карточек, выпавших из нее. Подняв их с пола, девушка замерла: на серии фотографий из фотобудки были изображены она и Деймон. Они смеялись, строили друг другу рожки, корчили рожицы, и казалось, что они знают друг друга уже сотню лет. Елена несколько секунд смотрела на фото, не отрывая взгляд, и в памяти оживала та безумная ночь, в которую они были сделаны.

— Деймон, подвинься. Ты загораживаешь меня!

— На половине фотографий у меня вообще лицо в твоих волосах, и я не жалуюсь. Кстати, как думаешь, мне пойдет борода?

С этими словами Деймон коснулся щеки Елены своей щекой и приладил несколько ее каштановых прядей к подбородку.

— Деймон, отстань от моих волос!

Неизвестно, каким чудом, но камере удалось запечатлеть этот поистине великолепный момент, когда Деймон усиленно делал себе бороду из волос Елены. В эту минуту он казался ей таким дурашливым, таким забавным… Таким… Ребенком. И в тот момент, так ясно, как никогда раньше, в Деймоне Елена видела человека, очень похожего на нее саму. Быть может, именно поэтому ее к нему так тянуло.

На следующих двух фото позирующих было уже трое: Елена, чем-то явно недовольный Деймон и… Удобно устроившийся между ними мистер Принглс, с которым теперь так часто любила играть Никки. Елена и сама не знала, чем в ту ночь ее так привлек этот, казалось, совершенно обычный медвежонок, но тогда ей почти всерьез казалось, что жизни без него уже не будет.

— Елена, я не знаю, из чего сделан этот мистер Принглс, но клянусь, от него так жарко, будто ему в задницу кто-то засунул батарею! Давай положим его в пакет, и пусть он с миром там доедет до дома.

— Ты офигел?! А если тебя в пакет засунуть, тебе будет приятно?

— Он занимает мое личное пространство!

— Просто это личное пространство у тебя слишком большое!

По губам Елены скользнула улыбка, когда она вспомнила их с Деймоном диалог в автомобиле такси. Деймон злился, что-то недовольно бормотал, но одолеть Елену и отправить-таки мистера Принглса в пакет так и не смог. А может, и не хотел.

На одной из фотографий у Елены было оголено правое предплечье, на котором красовалась та самая татуировка, из-за которой Джереми грозил неплохо получить от Деймона.

— Ты что натворил, мелкий засранец?! — орал Деймон, и Джер, не выдержав, прыснул со смеху.

— А что случилось? — рассеянно пробормотала Елена, взглянув на одну из своих «татуировок».

— Ты понимаешь, что она меня теперь прикончит? — прошипел Сальваторе.

— Да успокойся ты, — со сдавленным смехом, так же, шепотом, протянул Джереми. — Эта хна смоется еще быстрее, если на запястье месяц сто процентов продержится, то у этой неделя — самый большой срок.

— Дей-мон, — по слогам удивленно прочитала Елена, и Деймон закрыл лицо ладонями, предвкушая ее реакцию. — Деймон, это в честь тебя, что ли? Забавно, — хихикнула она.

— Вот видишь, девушка довольна, — хохотнул Джереми.

— Это сейчас она довольна, потому что она несколько шотов текилы выпила, млин!

И пусть от этой татуировки на предплечье, вспоминая о которой, Елена неизменно улыбалась, сейчас остались только фото, как напоминание, с ней навсегда осталась другая, отзывавшаяся внутри какой-то необъяснимой теплотой. Елена взглянула на запястье, на котором аккуратными буквами было выведено: Dum spero, spiro.

— Ты сильная, Елена. Я знаю это. Я знаю тебя, как никто другой. Ты можешь это побороть.

Эти слова Деймона, сказанные в невообразимо нужный момент, до сих пор звучали в Елене звонким эхом. Он верил в нее. Что бы ни говорил, что бы ни делал, что бы между ними ни происходило. И, возможно, именно когда Елена чувствовала эту веру, в себя начинала верить и она сама.

Елена медленно перебирала фотографии, подолгу рассматривала их, не в силах сдержаться от улыбки, и мысли уносили ее не только в ту ночь — они возвращали ее к каждому дню, который они провели вместе.

— Спасибо тебе. Я, правда, и представить не могла, насколько Чикаго… Потрясающий.

— Обращайся.

— Деймон, это калорийная бомба.

— Доктор Гилберт, Вы — зануда.

— У тебя к сорока годам разовьется ожирение.

— А ты так и будешь занудой. Елена, просто попробуй! Я тебе тут не героин предлагаю, а всего лишь бургер.

— О чем эта песня?

— О любви, о чем же еще? О том, как больно терять и какое одиночество наступает после этого.

— Но, знаешь, она почему-то всегда вселяет в меня веру в лучшее. Очень люблю ее.

— Кажется, ты влюбил в нее и меня.

Время в какой-то момент словно замедлило свой ход, когда Елена будто снова вернулась в те дни. Она смотрела в серо-голубые бездонные глаза Деймона, которые даже на фотографии отливали невероятно ярким оттенком, и ей казалось, будто все это происходит не с ней, не здесь, не сейчас.

— Интересно, это лечится? — усмехнувшись, вслух произнесла она, а затем, вновь взглянув на фото, уже тихо сама себе ответила: — Наверное, нет.

Сейчас, все еще так отчаянно пытаясь убежать от прошлого, Елена хотела избавиться ото всего, что там, дома, в Сент-Огастине, могло хоть как-то связать его с Деймоном, напомнить о нем, подарить хотя бы малейшую надежду на то, что когда-нибудь они увидятся вновь. Она удалила его телефонный номер из списка контактов на мобильном, и сейчас, словно полыхающий жар, будто мимолетная вспышка, в ней загорелось желание разорвать все эти фотографии до единой. Это было так глупо и по-детски. Но если это могло подарить хотя бы шанс на то, чтобы избавиться от этого безумия, Елена была готова на это.

Елена взяла несколько снимков дрожащими пальцами и стиснула их что есть силы, собираясь порвать. Однако шли секунды, но в ее руках по-прежнему оставался целый и невредимый глянец, и она понимала: сделать это она уже не сможет.

Елена выдохнула, поджав губы, чувствуя, как внутри словно натягиваются тугие струны, убрала фото в ежедневник. В этот момент она увидела на пороге комнаты Никки, которая, прижимая к себе мистера Принглса, через пару секунд подошла к ней.

— Куда мы едем? — с интересом спросила малышка.

Елена улыбнулась и поцеловала девочку в лоб.

— Мы едем домой.

Никки молчала несколько секунд, внимательно глядя на Елену.

— К папе?

Елена почувствовала, как к горлу моментально подступил ком. Кажется, она даже вздрогнула, но постаралась, насколько это возможно, быстро взять себя в руки, чтобы не показать вида дочери.