Лазарев, взяв в руку мешочек, взвесил его на ладони, подбросил и коротко сказал:

– Мало!

– Да ты что! Побойся бога, Петька! – с укором вскричал князь.

– Мало! – повторил Лазарев.

Иван Андреевич, тяжело вздохнув, снова полез в сундук, до-стал еще мешочек. Истец быстро спрятал оба мешочка за пазуху, улыбнулся безмятежной детской улыбкой и вышел из палаты.

Ночь в своем крепком стане казаки провели спокойно.

Вот уже зарозовело небо. По реке потянул ветерок, стало свежо. Запели на разные голоса птицы.

На востоке все ярче и ярче разгоралась заря, и вот на землю хлынули потоки щедрого солнечного света.

Заискрилась, заиграла отблесками могучего светила вода.

Местами по реке стелился белый туман, но под потоками теплых весенних лучей медленно таял.

Настал еще один день ожидания каравана. С восходом солнца Степан был уже на ногах. «Скорей бы появились суда», – думал он.

В эту ночь Разин почти не сомкнул глаз. Тревожные мысли неотвратимо навалились на него, не давая покоя и отдыха. Атаман ждал караван, всем существом желал, чтобы он пришел, ибо знал, что в нем спасение его войска. И в то же время боялся его прихода, понимая, что после совершенного нападения прощения ему не будет. Разин находился сейчас между двумя огнями: отступиться от планов – походу не быть, выполнить намеченное – развязать войну с воеводами. Степан хорошо понимал, что старшины и атаман войска Донского, в случае чего, от него откажутся, хотя многие из них и были за поход, помогали его осуществлению, снаряжая казаков. Разин и сейчас был уверен, что Корнило Яковлев ведет двойную игру: и ему помогает, и в Москву грамоты шлет – жалуется на него в Посольский приказ, да еще помощи просит хлебным и денежным жалованием. То, что Корнило ищет выгоды только для себя, Степан знал, так как долго находился подле него. Еще его отец Разя про Корнилу говаривал, что, мол, Яковлев тогда хорош, когда под его дудку пляшешь, а как перестал – обойдет и про тебя забудет. Но со своими сомнениями Разин оставался один. Никто ему в этом деле не советчик. Все надо решать самому! И, проведя бессонную ночь, атаман окончательно решил напасть на караван, тем самым обеспечить существование своего войска и осуществление похода.

Степан стал обходить казацкий стан, заговорил с дозорными:

– Как дела, атаманы?

– Все спокойно, батько, каравана пока не видать. Ты бы шел, Степан Тимофеевич, отдыхать. Что так рано поднялся? Поспал бы чуток, и так захлопотался, готовясь к походу! – с теплотой сказал казак из дозорных – горбоносый, с серебряной серьгой в ухе.

Степан пристально взглянул на него и спросил:

– Ты не из Черкасска будешь?

– Видно, не признал, Тимофеевич?!

– Признать не признал, но больно уж знакомо мне твое лицо.

– Да ты что, Степан! Ай, взаправду не признаешь! – воскликнул казак. – Да мы с тобой соседями в станице Зимовейской были, вместе без штанов мальцами бегали!

– Вот чертяка! Афанасий! – с удивлением воскликнул атаман, обняв друга детства. – Да тебя и не признаешь! Что же ты ко мне не подходил, поговорили бы за чаркой.

– Думал, что еще успею. Чего зря докучать!

– А говорили, что сгинул ты, как ходили отбивать табуны коней у татар.

– Было такое, Степан Тимофеевич, срезала меня татарская стрела тогда, да не насмерть. Выходили собаки поганые и продали персам в рабство. Много я там горя принял, четыре раза принимался бежать из полона, а на пятый все же сбежал.

– И не надоели тебе эти нехристи? – спросил Степан. – Ведь знаешь, куда поход лажу?

– Надоели, Степан Тимофеевич, но что поделаешь! Гол я, как сокол! А рабом быть у своих не хочу, там нагнул спину, ажно вспомнить страшно. А саблю моя рука еще крепко держит, – и, лихо выдернув ее из ножен, рубанул воздух со свистом.

– Батько, батько! Степан Тимофеевич! Идет! Караван идет! – кричал молодой запыхавшийся казак, подбегая к Разину.

Степан быстро взбежал на вершину бугра и поглядел на реку.

– Наконец-то! – радостно вырвалось у него, когда увидел вдали белые паруса. – Успеем встретить, – прикинул атаман. Засунул два пальца в рот и резко, по-разбойничьи, свистнул.

– Всем вниз к стругам! – скомандовал Разин.

Весь лагерь поднялся на ноги. Вокруг все завертелось. С первого взгляда казалось, что кругом неразбериха, но на самом деле каждый казак твердо знал свое место в сотне, в десятке, знал, что он должен делать. В какой-то миг стан опустел. Остались только дозорные, с завистью смотревшие вслед товарищам, спешащим к лодкам. Казаки кубарем скатились по крутому берегу, быстро сели в судна и отплыли.

Степан командовал на головном струге. По его знаку часть лодок зашла за остров, надежно скрылась в густой листве ивняка. Другие суда выгребали к середине реки.

Во всех маневрах маленьких лодок, уверенном ходе стругов чувствовался порядок, твердая власть атамана. Команды выполнялись беспрекословно, быстро, четко.

Ничего не подозревавший караван ходко плыл к крутому повороту реки. Все ближе и ближе подходил он к роковому месту. И вот из-за поворота выплыл первый струг, за ним еще и еще выплывали насады, весельные и парусные суда.

Охрана каравана, заметив казаков, засуетилась у медных фальконетов, стараясь навести их на врагов. Стрелецкие сотники и полусотники забегали по палубе, отдавая приказы.

Степан Разин, помолодевший, с непокрытой головой, в легкой котыге красного цвета, с обнаженной саблей стоял на носу струга.

Иван Черноярец, взглянув на своего друга, невольно залюбовался им. Сколько решительности в лице атамана! Орлиный взгляд темных очей горяч, движения быстры, во всей фигуре чувствуется неиссякаемая сила. Красная котыга к лицу Степану и сочетается с его черными кудрями.

Глядя на атамана, казаки улыбались, говорили друг другу: «Смотри-ка: батько-то сам в бой идет! Ох, и красив, дьявол!» И это приободряло робких, а смелым придавало больше храбрости.

Иван с любовью еще раз оглядел Степана, подошел поближе к нему, чтобы в схватке быть рядом, помочь в трудную минуту. Атаман, резко взмахнув саблей, крикнул:

– Вперед, ребята! Пощекочем боярских людишек!

Стремительно ринулись наперерез каравану разинские струги и лодки. Крутой поворот реки и быстрое, стремительное течение не позволили купеческим судам развернуться боевым порядком, и их выносило прямо в руки нападающих.

Грянул пушечный выстрел, второй, третий, но было уже поздно: лодки тесно обступили насады и струги каравана. Казаки крючьями цеплялись за борта, лезли на палубу. Кое-где завязались жестокие схватки, но сопротивлялось стрелецкое начальство да старые стрельцы-служаки. Остальные же без сопротивления ждали своей участи, поняв, что от такого множества нападающих им не отбиться.

Только на головном струге стрельцы не давали подняться казакам на палубу, пиками сталкивали их в воду, рубили по рукам цепляющихся за борта разинцев.

С большим трудом головному стругу все же удалось развернуться и вырваться из кольца лодок. Ударили весла по воде, и струг, а за ним несколько насадов быстро стали уходить. Однако не успели бежавшие поравняться с островом, как из-за ивняка их стремительно атаковали новые, скрытые до поры до времени лодки. Разинцы вмиг окружили убегающих, быстро полезли на палубу. Степан первым вскочил на судно; сверкнув очами, крикнул:

– Бросай оружие! Боярские прихвостни!

Стрельцы побросали оружие, сбились в кучу. Решительный вид атамана нагнал на них неимоверный страх.

Подойдя к рулевому, Разин скомандовал:

– А ну-ка, правь к берегу!

Довольные богатой добычей, казаки гоготали, хвалили батьку, хвастались друг перед другом своей удалью в бою, весело балагуря, подводили к берегу тяжело груженные хлебом и разным добром насады и струги.

Всех караванных людей вывели на берег. Были среди них и боярские приказные люди, сопровождавшие караван, и купеческие приказчики, и служилые люди. А с одного из насадов свели колодников. Они, обросшие, бледные и голодные, еще не верили своему нежданному освобождению: кто плакал, кто смеялся.