Литмир - Электронная Библиотека

В досаде плюнул, прикрикнул на кобылку: «Ну, пошла, милая!» – и легонько нажал на соху. Лошадь с трудом двинулась с места, но, упираясь дрожащими ногами, все-таки пошла вдоль борозды. Пахарь шел за сохой и, сосредоточенно следя за тем, как отваливается пласт земли, срезанный железным наконечником, думал свою невеселую думу.

Кое-как нынче пережили зиму, своего хлеба хватило только до ползимы, а там ели, что попало, лишь бы не умереть с голоду. Лошади своей не дал сдохнуть, зная, что без нее в хозяйстве будет трудно, поэтому всю зиму ходил в лес, добывал из-под снега сухую траву, сдирал кору с деревьев. Хотелось Ефиму, чтобы его лошадка погуляла по лугу, поела вволю травы, набралась сил, но проклятый приказчик Евдокимов заставил пахать господскую землю на его, Ефима, лошади, хотя у самого на конюшне стояло без дела немало добрых коней.

Мужик огляделся по сторонам: приказчика на поле нигде не было видно. Вдали маячили светлые рубахи крестьян, согнувшихся над сохой. Они вспахивали помещичью землю. Мужик прикрикнул на кобылу, направил ее к своей пашне, думая про себя: «Видно, приказчик прилег отдохнуть после сытного обеда. Дамка и я моей кобыле погулять, вволю поесть травки».

У раскидистой толстой березы, в тени, Ефим разнуздал лошаденку. «Если приказчик вдруг появится, скажу, что лошадь поил». Поглядел на тихую речку, которая протекала возле его поля. Прилег в тенечке отдохнуть, а лошадь, тяжело вздыхая, торопливо щипала траву, словно знала, что нужно спешить и времени у них с хозяином в обрез.

Пахарь уже задремал, как вдруг услышал треск сухих сучьев в кустах, что подступали к самой березе, под которой он лежал. Приподнял голову, прислушался, пытаясь увидеть, кто же находится в кустах, и уловил шепот:

– Эй, мужик, а мужик!

Вглядевшись в кусты, Ефим увидел трех человек, одетых почти в лохмотья. Один – темноволосый, похожий на цыгана, другой – рыжий с кудлатой бородой, кривой на один глаз; третий – высокий, горбоносый, с тонкими насмешливыми губами, на которых блуждала ехидная улыбка.

– Что вам, мужики? – спросил с удивлением Ефим, вставая с земли.

– Тут стрелецкой заставы поблизости нет? – спросил темноволосый.

– Нет, но вчера видел, как по нашей деревне проезжали служилые, а куда – не ведаю.

Оглядевшись, мужики осторожно вышли из кустов, сели под березу. Рыжеволосый спросил:

– А есть ли, мужик, у тебя хлебец или еще какая снедь, уже третий день во рту крошки нет, – зеленоватые глаза его зажглись голодным огнем, когда он поглядел на жбан с квасом и котомку с краюхой хлеба, что находились у березы, чуть прикрытые травой.

– Есть у меня квас да хлеб с мякиной; если будете есть, то садитесь, – сказал крестьянин, выставляя на круг свой нехитрый обед.

– Да хоть собаку с шерстью, – ответил черноволосый, торопливо садясь рядом с хозяином скудного сбеда, словно боясь, что тот передумает.

Ефим не спеша развернул холстину, где лежал черный хлеб с крупной солью, поставил квас.

Новые его знакомые, как одержимые, накинулись на еду, ломали хлеб грязными, заскорузлыми руками, жадно запивая кислым квасом.

Ефим так и не успел отломить себе кусочек хлеба. Доев последние крошки, мужик с тонкими губами сказал, улыбнувшись:

– Ты уж нас не осуждай, голодны мы. Видно, и тебе, мужик, не сладко у своего помещика живется, коли хлеб с мякиной ешь.

– Несладко, ребята, нынче кое-как зиму пережили, а эта, наверное, еще трудней будет. Не дает помещик работать на нашей пашне, пока у него на поле не управимся. А хлеб не вовремя посеешь да не вовремя уберешь – урожая не жди, – печально ответил Ефим.

– Это ты верно говоришь, – поддакнул рыжий.

– И куда ж вы путь держите, сердешные? – поинтересовался Ефим.

– Бежим от лютых помещиков на Дон за волей. Там, сказывают, атаман Стенька Разин народ для похода собирает. Будто хотят казаки двинуть за море за богатством, – ответил черноволосый.

– Айда с нами, мужик, – обратился к пахарю рыжий, – там на Дону, говорят, нет помещиков и их приказчиков. Воля там! Все решают сообща – кругом.

– Я бы пошел с вами, надоела мне бескормица да работа без просвета на барина. Вот только жалко земельку свою бросать и семью: умрут они без меня с голоду, или помещик продаст их кому-нибудь, а потом где я их сыщу.

– Ну, тогда оставайся. Спасибо тебе за хлеб за соль. Идти нам надобно, как бы кто не увидел, – сказал черноволосый, и новые знакомые Ефима так же осторожно, как и пришли, нырнули в кусты.

Черноволосый обернулся, крикнул:

– Айда с нами, мужик! Господской работы не переработаешь!

Ефим молча смотрел вслед уходящим: «Носит нелегкая сердешных по белу свету. Нет у них ни поля, ни дома, ни жены, ни детей».

Снова вывел он кобылу на борозду и стал пахать, радуясь небольшой передышке в работе. Но вот невдалеке раздался жалобный крик. Ефим поднял голову и увидел, что приказчик, не слезая с коня, бил кнутом крестьянина. Тот упал на колени и, протянув к нему руки, кричал:

– Прости, господин, мою нерадивость! Буду лучше работать!

Ефим потоптался на месте, не зная, что делать, крик раздражал его, хотелось вступиться, но он знал, что за это забьют на конюшне батогами.

Прикрикнув на свою лошадку, стал пахать и в расстройстве, что нельзя ничем помочь несчастному, так подналег на соху, что его кобыла, вконец отощавшая за зиму, стала идти медленно, с трудом, потом зашаталась и упала в борозду. Ефим подошел к лошади, стал ее поднимать, но она смотрела на него жалобными глазами, а из них от бессилья текли слезы. В это время над головой хозяина лошади раздался крик:

– Почему не работаешь, лодырь ты проклятый!

Приказчик со злостью стал хлестать кнутом кобылу, оставляя вздувшиеся полосы на хребте у лошади.

Ефим, никогда ранее не возражавший своим хозяевам, крикнул:

– Что же ты делаешь? Она от бессилья упала! Заморенная она!

– Это ты ее заморил, чтобы она не работала на господском поле! – зашелся приказчик и стал еще сильнее хлестать лошадь кнутом. Кое-где на ее хребте стала сочиться кровь.

Не помня себя, Ефим ухватил сильной рукой за кнут и дернул на себя: приказчик вылетел из седла, а он повернулся и пошел прочь с барского поля. Шел медленно. «Натворил я дел, теперь приказчик на мне выспится, теперь житья не будет».

Ужеподходя к своей неказистой избушке, Ефим увидел четырех дворовых с барского двора. Приказчик сидел верхом на коне, что-то кричал, давая указания своим помощникам. Из избы вывели упирающуюся жену его, Марию, с детишками – Семеном и Никитой, посадили их на телегу и повезли на господский двор.

Несчастный побежал за телегой, закричал:

– Стойте! Стойте! Куда вы их повезли?

Его ударили чем-то тяжелым по голове; когда он упал, навалились, связали, забросили на телегу и повезли следом. На подворье за руки и за ноги его привязали к столбу, и приказчик яростно и беспощадно стал сечь Ефима кнутом.

От первых обжигающих ударов кнута хотелось кричать, но постепенно боль притупилась, и он потерял сознание. Его окатили холодной водой, и приказчик прокричал ему в лицо:

– Не видать тебе больше жены и детей твоих, продали их в соседнее поместье, а ты, сукин сын, будешь теперь на конюшне навоз ворочать! Я дурь из тебя выбью! – и оскалился в злобной усмешке.

Дворовые отвязали несчастного от столба, завели в каморку – тут же в конюшне – и положили на широкую лавку вниз лицом. Остаток дня и ночь Ефим пролежал, скрипя зубами от боли и обиды, жалея жену и детей.

Утром следующего дня дворовый Гришка заварил настой трав, остудил воду и, обмывая спину Ефима, стал приговаривать:

– Меня помещик по молодости еще не так драл. А теперь я умный стал. Господам никогда не перечу, чуть что – падаю на колени и прошу пощадить меня. А ты сдернул приказчика с коня! Напужал его до полусмерти. Так он, бедный, прискакал сюда ни жив ни мертв, весь белый, трясется, как в лихорадке. Кричит: «Убил! Убил!» А теперь даст он тебе жизни. Покою не жди! Надобно, голубок, либо смириться, либо идти в бега. Да нынче по новому указу будут вести бессрочный сыск над тобой, если убежишь.

3
{"b":"600720","o":1}