Назавтра я обнаружил, что верховный жрец упорядочил доступ посетителей. Первыми были допущены важные персоны: жрецы, министры, посланцы Финикии, Греции, Ассирии и Нубии. За ними последовали высшие офицеры, судьи, верховные писцы и смотрители кладовых. Они ничего не требовали, а просто изъявляли радость по поводу моих намерений вернуть Криту былую славу. Я чувствовал, что меня загоняют в какие-то сети, которые всё больше стесняют мою свободу. Люди приходили и уходили, и это продолжалось до самого вечера.

На следующий день явились представители среднего сословия. Они пришли с дарами. Купцы с глубоким поклоном складывали перед моим троном драгоценные камни, чудесные ткани, плоды и ароматные травы. Их сменили архитекторы с планами новых зданий. Скульпторы приносили свои проекты и тоже оставляли их у подножия трона наподобие жертвенных даров. За ними потянулись гончары и плотники, кузнецы, литейщики, кожевники, бондари и ткачи. Все они спешили поделиться со мной своими мыслями. К вечеру я ощутил такую усталость, что уже не мог разобраться, что верно, а что нет.

В душе я стал восхищаться верховным жрецом: ведь именно он создал этот незримый порядок, который пошёл мне на благо.

Наконец наступила очередь бедного люда: инвалиды, вдовы, сироты — все просили меня о помощи.

Крестьяне сетовали на плохие урожаи, на бесчинства солдат, на пьянство моряков. Женщина, потерявшая мужа во время обороны Крита от нашего вторжения, просила дать ей денег. Какой-то писец привёл шестилетнего сына, он утверждал, что его жена была изнасилована одним из моих солдат, в результате чего и появился на свет этот ребёнок. Врачи предлагали новые лекарства, что немедленно избавят критян от кожных болезней, которыми многие из них страдают уже два года. Родственники заключённых протягивали прошения о смягчении наказания, а приговорённых к смерти — о помиловании.

Почти два часа ко мне шли одни только женщины. Матери предлагали своих дочерей, если взамен я буду отпускать им каждый месяц по две меры ячменя. Предлагали и себя: поскольку я был царь-бог, они изъявляли готовность разделить со мной ложе на одну ночь. Потому что это было бы для них большой честью, но некоторые хотели получить за это деньги.

На десятый день я уже дошёл до крайности: всё это время я был окружён людьми, что-то просившими у меня или просто глазевшими, словно я был каким-то диковинным животным. Нервы у меня до того расшатались, что я не хотел больше видеть ни свою жену Пасифаю, ни детей, ни Айзу с Саррой. Стоило мне подумать, что Пасифая всё толстеет и стала такой грузной, что её шаркающие ноги слышны издалека, как мне делалось плохо.

Бывали, правда, моменты, когда я скучал по Айзе или Сарре, однако чувствовал себя слишком утомлённым даже для беседы с ними. К тому же Сарра хотела, чтобы её каждый раз завоёвывали заново.

Чаще я думал об Айзе. Она была рабыней в полном смысле слова, в любое время готовой на всё: она бы стерпела, даже если бы я положил ноги ей на спину, как на скамеечку. Беспокоило меня в ней только то, что она часто бывала у верховного жреца, поддерживала с ним какую-то связь, которая мне не нравилась.

Может быть, Манолис собирался сделать её своей любовницей? А возможно, Айза была для него только средством для достижения своих целей, может быть, он требовал от неё подглядывать за мной и подслушивать?

Сарра тоже начала меняться. Я всё чаще стал замечать, что она приходит ко мне только тогда, когда это видят другие. Зачем ей это надо?

От слуг и рабов я знал, что она создала вокруг себя так называемый «круг друзей», которому протежировала. Мелкие писцы быстро вырастали в чиновников, а преданных подруг она подсовывала министрам. Она участвовала в придворных интригах и в борьбе за власть.

Деля со мной ложе, она была, если я старался, необыкновенно пылкой, однако день ото дня добивалась от меня всё больших уступок для своих друзей.

Для себя она ничего не требовала, однако если я что-нибудь ей дарил, например, браслет или золотое блюдо, она никогда не забывала так превозносить меня за это «доказательство» моей любви, что я чувствовал себя обязанным вновь и вновь приводить ей подобные вещественные свидетельства своего расположения.

Собственно, осознал я это, только когда она стала просить за одного торговца, пользовавшегося неважной репутацией. Его склады находились в Ираклионе — порту западнее Амниса, который я собирался расширять из-за его выгодного расположения.

Брат этого торговца держал там постоялый двор. На первом этаже находилась пивная и трактир, где обретались матросы, носильщики, ремесленники и солдаты. Состоятельные люди и те, кто поблагороднее, устраивались на втором этаже и на галерее, опоясывающей двор.

Простолюдины сидели на камнях, ящиках и бочонках, а к услугам посетителей почище были столы, скамьи и кресла. В комнатах стояли даже низкие ложа из подушек, на которых усталый гость мог немного поспать.

Онатас, торговец, и Донтас, владелец постоялого двора, были замешаны во многих тёмных делишках. Особенно не любили Донтаса: говорили, что он ссужает деньги, а в качестве процентов требует от крестьян их дочерей. А кому в эти трудные годы не были нужны деньги? Без инвентаря не обработаешь землю, без строительного материала не восстановишь дом, без пресса не добудешь ни масла, ни вина. Этот Донтас ставил условие: за каждый год пользования ссудой — девушку!

Поскольку по истечении года ни один крестьянин не мог вернуть ему долг, число девушек на постоялом дворе возрастало. Ходили слухи, что те из крестьян, кто не имел дочерей, добывали девушек силой. Отправляясь небольшими группами в горы, они буквально охотились на несчастных. Особенно тревожила меня молва, будто бы немало девушек у Донтаса умирало. Что с ними случалось?

И вот теперь Сарра лежала рядом со мной, шептала нежные слова и тут же просила, чтобы я разрешил Онатасу управлять всеми складами Ираклиона. Для Донтаса она добивалась права содержать охрану, поскольку пьяные простолюдины нередко затевают ссоры, из-за которых иногда достаётся и почтенным горожанам.

— Если у него будет несколько человек охраны, то любой критянин сможет безбоязненно зайти на постоялый двор, — убеждала Сарра.

Слушая её, я вспомнил разговоры, будто Донтас уже сколотил шайку из нескольких дебоширов и с их помощью обирает людей; были случаи, когда моряков грабили и убивали.

Выходит, Сарра знается с преступником, собравшим вокруг себя настоящий сброд? Разве ей неизвестно, что Донтас терроризирует весь порт?

   — Любимый, — ласкалась она, — ведь ты позволишь Донтасу создать такую охрану? Она позаботится, чтобы в порту снова воцарился порядок.

Я уже не понимал себя и негодовал оттого, что держу Сарру в объятиях. Уж не пригрел ли я по своей слабохарактерности на груди змею?

   — Дай мне подумать, — учтиво ответил я.

   — Но ведь ты мне уже почти обещал, — не унималась она.

   — Я — царь и должен принять справедливое решение. Наберись терпения!

   — Бог с тобой! — вздохнула Сарра, испытующе глядя на меня.

   — По нашим верованиям, Еве пришлось из-за Адама покинуть рай. А ведь этот Адам был наверняка самым могущественным царём самого прекрасного царства! Я готова остаться с тобой, всегда любить тебя, но и ты должен считаться со мной...

   — Разве я с тобой не считаюсь?

   — Тогда разреши Донтасу держать охрану. В этом случае и он и я будем рады и впредь служить тебе...

   — Довольно! — прикрикнул я. — Не тебе судить о словах и поступках царя! Я — свободный человек, а ты — рабыня, твой долг — отдавать, не спрашивая, что ты получишь взамен! Оставь эту болтовню, будто покинешь меня, как Ева, если я не выполню твоё желание! Уходи!..

Я долго стоял у окна, занятый своими мыслями. Я знал жрецов, которые разглагольствовали о жертвенной любви, а дома унижали и колотили своих рабов. Я знал жрецов, которые повелевали приносить богам жертвы, а потом пользовались ими сами. Я знал, что многие жрецы готовят себя к беседе с богами, отказываясь от жизненных благ, но встречал и обманщиков, симулировавших умерщвление плоти, а на деле склонявших простодушных верующих к диким оргиям.