Местные воры, вероятно, решили воспользоваться сутолокой. Толпа подняла крик, прибежали смотрители порта со своими палками. Вероятно, они перепутали воров с честными людьми. Завязалась потасовка, женщины подняли плач, а снующие повсюду дети только усугубляли неразбериху.

Заметив поднявшихся на палубу Айзу и Сарру, капитан обратился ко мне:

   — Прошу прощения, благородный Минос, но я мог бы раскинуть для твоих жён палатку.

   — Не стоит, — остановил я его, — обе будут спать со мной.

В глазах Сарры читалось недовольство, Айза тоже смотрела на меня с обидой. Я почувствовал, что они разочарованы моим решением. Каждая надеялась, что, по крайней мере, здесь, на корабле, предпочтение будет отдано именно ей.

Пока моя свита отыскивала для себя места поудобнее, устраиваясь между свёрнутыми канатами, тюками и бочонками, Сарра опять затеяла скандал.

   — Микенцы — суровые, безжалостные воины, — бросила она. — Живут разбоем, грабежом, истреблением целых областей. Жестокость — типично греческая черта. Мне рассказывали, что враждующие братья, — теперь она почти неприязненно смотрела на меня, — потчевали друг друга во время праздничной трапезы превосходно приправленными трупами детей своего врага.

Айза испуганно поёжилась и отступила на шаг.

   — Разве Фиест не был микенцем? — спросила Сарра. Её губы напоминали пасть ядовитой змеи, которая высовывает язычок в ожидании подходящего случая для нападения.

Я ничего не ответил, а только смотрел в её сверкающие глаза. Вообще говоря, столь дерзкие слова обязывали меня немедленно убить её ударом меча. Однако она до такой степени нравилась мне, что я не нашёл в себе сил даже одёрнуть её.

   — Этот Фиест родил от собственной дочери Пелопии сына Эгисфа[19], который впоследствии, — так мне, по крайней мере, говорили, — убил царя Микен. Правда ли, что Эгисф был женат на собственной матери и она делила с ним ложе, будучи второй женой?

Ситуацию спас Манолис. Он подошёл к Сарре и, не сказав ни слова, бросил на неё уничтожающий взгляд, указав рукой на каюту.

Когда Сарра ушла, он вернулся к нам и стал слушать капитана, утверждавшего, что египтянам не удалось построить ни одного стоящего судна, и, видимо, поэтому Египет никогда не был по-настоящему крупной морской державой.

После традиционной церемонии прощания с министром фараона, его высшими чиновниками и верховным жрецом мои суда почти одновременно подняли паруса и сразу после удара колокола погрузили вёсла в воду.

Войдя в каюту, чтобы освежиться и сменить пропитанную потом одежду, я увидел Айзу и Сарру, неподвижно, словно изваяния, стоявших на коленях. Их обнажённые спины покрывали рубцы от ударов бичом.

   — Ты не против, благородный Минос? — спросил меня офицер моей личной охраны. — Я наказал обеих. Можно ли допустить, чтобы эта иудейская рабыня говорила тебе такие дерзкие слова, а вторая, слышавшая это, тут же не вступилась за тебя?

Офицер снова поднял бич, рассчитывая, видимо, заслужить моё особое расположение.

   — Оставь, — приказал я и выпроводил его из каюты. Этот человек был микенцем и наказал их, как принято у нас на материке. А как бы поступил на его месте критянин? Действительно ли мы более жестоки?

   — Встаньте! — сказал я.

Айза и Сарра поднялись с колен, молча вымыли меня и помогли облачиться в более лёгкую одежду. Пока Айза причёсывала меня, Сарра растирала мне пятки.

Потом, сославшись на усталость и головную боль, я велел обеим рабыням оставить меня одного. Я прилёг на постель и моментально заснул.

Возвращение на Крит заняло около четырёх дней.

Однажды я проснулся, разбуженный громкими голосами. Я поднялся и, выйдя из каюты, увидел, что судно приближается к Амнису. Отовсюду навстречу нам спешили украшенные лодки. Чем ближе к берегу подходили наши корабли, тем больше народу устремлялось к месту, где мы должны были бросить якоря.

Я сошёл на берег в сопровождении Манолиса. Со всех сторон нам бросали цветы и венки. Зазвучала музыка, и на ветру заполоскалось множество флагов.

Ступив на критскую землю, я, сам не зная почему, опустился на колени и поцеловал её. Может быть, я сделал это от избытка чувств, от радости, что я вновь на Крите, вновь дома?

Люди вели себя словно безумные: каждый стремился увидеть меня и мою свиту.

Оглядевшись по сторонам, я наконец заметил Манолиса. Он стоял шагах в ста от меня, о чём-то возбуждённо переговариваясь с несколькими чиновниками. О чём он говорит с этими людьми? Не о Риане ли? Уж не случилось ли с ней чего?

Манолис с достоинством приблизился ко мне в окружении группы жрецов и встал рядом. Народ вновь возликовал, и мне не оставалось ничего другого, как обнять его и подставить обе щеки для поцелуя, благосклонно улыбнувшись его спутникам, державшимся немного поодаль. Когда я направился к ним, они расступились, и навстречу мне вышла Риана.

Едва только я почтительно склонил перед ней голову, как толпа опять разразилась ликующими криками. Наши глаза встретились. Её лицо озарила радость.

   — Ты сможешь сегодня прийти ко мне? — спросил я, любуясь ею. — Или мне следует прийти к тебе, — я тщательно взвешивал каждое слово, — если тебе не удастся одной попасть во дворец?

Задумчиво взглянув на меня, она ответила:

   — Манолис обладает большой властью, он мог бы стать для тебя опасным. Не приходи ко мне — этим мы только зря рассердим его. Я попробую улизнуть и к вечеру буду у тебя. Будь и ты осторожен: во дворце у многих стен есть уши...

По пути в Кносс я приветствовал чиновников и солдат, крестьян и пастухов. Кругом шли разговоры, будто я возвращаюсь из Египта с новыми идеями, намерен ещё больше заботиться о крестьянах и ремесленниках и собираюсь построить флот, для которого ищу кораблестроителей, рассчитываю оживить торговлю и снова превратить Крит в цветущий остров, который будет господствовать на море.

Добравшись до дворца, я умылся и переоделся. В коридоре стоял гул многих голосов. Выглянув в окно, я увидел бурлящую толпу просителей, которые вели себя весьма бесцеремонно. Не успел я пригласить в тронный зал одного из них, как с ним вместе ввалилась целая толпа. И так повторялось не раз и не два. Зачастую все говорили одновременно, так что уже через несколько часов я почувствовал себя совершенно разбитым. Вернувшись в свою спальню, я приказал охране не впускать ко мне никого, кроме Рианы.

   — Пусть приходят завтра, — вздохнул я.

Я очнулся только тогда, когда почувствовал, как чья-то рука убирает мне со лба волосы: рядом со мной стояла на коленях Риана и подставляла мне губы для поцелуя.

Я словно заново родился. Одно только её присутствие возбуждало меня, и я ощутил непреодолимое желание.

Мы не произнесли ни слова, только смотрели друг на друга. Обнявшись, мы очутились в чудесной стране, с наших губ срывался какой-то детский лепет: привычные слова были бессильны выразить то, что мы испытывали.

   — Я полюбил тебя с первого взгляда, — признался я, вновь заключая её в объятия...

После её ухода я отправился бродить по дворцу. Мне повстречалась Айза — казалось, она ждала меня. Я одарил её мимолётным поцелуем, сказав, что очень устал. У дверей своей спальни я увидел Сарру.

   — Наконец-то тебя опять можно увидеть! — с иронией заметила она.

Её я тоже равнодушно поцеловал в щёку, сообщив, что собираюсь выспаться, потому что завтрашний день сулит мне много работы.

   — Не эта ли так называемая верховная жрица, которую ты любил у всех на глазах, так измотала тебя? — усмехнулась она.

Я ещё раз убедился, что во дворце и у стен есть уши. Я был обескуражен, а она продолжала:

   — Кстати, то, что Манолис любит только пухленьких девиц, неверно. Тут тебе твоя Риана насочиняла.

Откуда она могла узнать то, что Риана шепнула мне на ухо?

Я перевернул свою спальню вверх дном, пытаясь отыскать потайную дверь, потайное отверстие или любую другую возможность для подслушивания и подсматривания, но ничего подозрительного не нашёл. Затем обследовал две примыкавшие комнаты. Окна там были открыты настежь, так что попасть туда и потом скрыться не составило бы никакого труда. Я припомнил, что мы с Рианой в основном говорили шёпотом, и задумался.