Для любого критянина бык являлся священным животным. Я не раз становился свидетелем, как люди падали на колени, когда его вели мимо них, и молились ему. В Египте, где тоже почитают священного быка Аписа, мне приходилось наблюдать, как его избивали, если он не хотел покрывать корову, которую ему приводили, чтобы она зачала нового священного быка. Давая быкам корм, жрецы пинали их ногами, издевались над ними, а когда оказывались с этим животным на глазах у народа, делали вид, будто бы тоже почитают его.
Меня одолевали сомнения. Я размышлял о себе и приходил к выводу, что как царь слишком слаб. Что я собой представляю? Удастся ли мне когда-нибудь сделать Крит счастливой страной?
Отвечая себе, я признавал себя самым первым слугой государства и понимал, что как творец законов должен быть примером. Как иначе я мог вершить справедливость, обеспечивать право?
Могущественный человек мог избить простолюдина, не опасаясь наказания. Чиновники могли, приди им на то охота, колотить крестьян, принимать подарки, даже требовать их, и без особых усилий обзаводиться рабами, особенно рабынями. Я знал, что есть немало тех, кто любит меня. А сколько было таких, кто не прочь продать меня за пригоршню бобов?
Была ли искренней Сарра? Способен ли Манолис на предательство?
Не стоял ли я на краю пропасти? Не слишком ли высоко я поднялся? Падение с такой высоты может превратить меня в ничто...
Мои мысли снова обратились к Сарре. Неужели она предлагала мне себя исключительно из желания помочь Донтасу, чтобы он под моим покровительством мог сколотить шайку из своих людей?
Ни один день не пропадал у меня даром. Я отправил по стране гонца с поручением вербовать способных ремесленников. Им предстояло жить у меня во дворце и в теснейшем контакте с Пандионом, которого я часто в шутку называл министром искусства, изготавливать вещи, приносящие славу Криту.
Вскоре ткачи уже производили ткани, пользовавшиеся небывалым спросом в разных странах. Велел я организовать и школу гончаров. Золотых дел мастера изготавливали великолепные браслеты, серьги и кольца. Я распорядился выпускать и предметы культа, однако уже через несколько дней усомнился в правильности такого решения, ибо тем самым укреплял власть жрецов, способствовал возникновению государства в государстве.
Я обдумывал закон о семейном праве, который помимо всего должен был затрагивать и такие преступления, как убийство, похищение людей и воровство, а также право наследования и другие проблемы. Ведь у меня, кроме законной жены, Пасифаи, были наложницы, которых я был обязан защищать. К тому же я имел законных и внебрачных детей: именно последним необходимо было обеспечить известные права на наследство.
Я прилагал немало усилий к расширению портов, созданию дополнительных рынков, прокладыванию новых улиц. Предстояло усилить флот, а Пандиону надлежало как можно быстрее основать школы для торговцев, ибо в торговле я видел ещё одну возможность для Крита занять ведущее место в Средиземном море.
...Ко мне пришла Риана, и обычный день превратился в праздник. Мы отправились с ней бродить по склонам гор и всё чаще замедляли шаги. Желание исходило от наших глаз, от наших губ, от каждой клеточки наших тел. Мы взялись за руки и остановились. Казалось, будто нас окутывает какой-то туман.
— Как прекрасна эта земля! — вдохновенно произнёс я, опускаясь на колени. Затем увлёк за собой Риану...
Она подарила мне себя, словно невинная девушка. Глаза её лучились счастьем, ресницы трепетали.
— Я умираю!.. — простонала она.
Земля стала нашим ложем, а небо укрыло нас от всего окружающего мира. Мы сами стали одновременно и небом и землёй.
Ещё ребёнком я полюбил землю, и вот теперь я воспринимал её, как прежде, но уже через тело любимой женщины.
Мы не произносили ни слова, понимая, что любые слова бессильны передать наши чувства.
— Я хотела бы иметь от тебя ребёнка, — прошептала она наконец, — ты останешься жить в нём... для меня...
— А что скажет на это Манолис? — спросил я.
— С этого момента он станет ненавидеть тебя и утверждать, будто ты обесчестил меня. Если же ребёнок родится у меня от него, он представит его как дар богов. Вот он какой...
— Тогда нам нужно сделать всё, чтобы этого не случилось.
— Я верю, — сказала она, глядя на облака, плывущие над горами со стороны моря, — что ребёнок, который, если будет угодно богам, у нас родится, станет нашей судьбой.
На следующий день после полудня я велел двум рабам доставить меня в Ираклион. В небольшом лесочке я переоделся в костюм богатого торговца. Несколько часов назад у меня опять побывала Сарра — она снова хлопотала о Донтасе. Я чувствовал, что вокруг меня плетётся сеть интриг. Да и предостережения верховного жреца заставляли меня задуматься. Поэтому я решил, оставаясь неузнанным, увидеть этого Донтаса и его постоялый двор и отправился по улицам пешком.
Квартал Ираклиона, населённый иноземцами, располагался к востоку от порта, по пути в Амнис. Он насчитывал более пятидесяти домов, где жили египтяне, финикийцы, ассирийцы и греки. По хорошему состоянию дорог и каменным жилищам нетрудно было догадаться, что иноземцы — люди состоятельные. В подвалах домов хранилось сырьё, в первых этажах располагались лавки, а над ними обитали владельцы.
Многие здания были украшены фресками. Огромный дом купца из Финикии расписан сюжетами, рассказывающими о том, как опасно занятие его хозяина. Один изображал пиратов, угрожающих торговому судну, другой — ужасное морское чудовище с огромной разинутой пастью, собирающееся проглотить корабль. Дом врача рекламировал искусство своего хозяина, исцеляющего раны и даже возвращающего молодость и красоту.
Особенно оживлённой казалась улица, ведущая к гавани и к складским помещениям. Продавцы воды монотонными голосами предлагали свой товар, крестьяне сидели на корточках у стен домов, разложив на листьях плоды своего нелёгкого труда: виноград, дыни, фиги, огурцы, бобы. Мимо сновали носильщики, ремесленники и просто зеваки. Люди покупали и продавали, торговались, бранились и снова мирились.
Наконец я увидел постоялый двор — большой квадратный дом с десятью окнами на каждую сторону. Я обошёл его кругом, внимательно разглядывая.
Затем я не спеша вошёл во двор, делая вид, будто кого-то ищу, а сам внимательно разглядывал девушек, которые обслуживали посетителей.
Какой-то человек — это мог быть только Донтас — обошёл помещение и, остановившись в дверях, обратился к греческим морякам:
— Ешьте и пейте, дети мои! Таких жареных голубков вам нигде не найти, даже если вы объездите весь свет! Я слышал, будто возле Каллисто вы попали в непогоду. Да, Каллисто! — вздохнул он и повернулся ко мне: — Во время извержения вулкана я был ребёнком. Моё счастье, что я посещал школу писцов в Угарите. Мои родители, братья и сёстры погибли, наш дом превратился в жалкие развалины. Тысячи людей умерли от голода или утонули. — Он невесело оглянулся по сторонам, однако его смышлёные глаза выдавали, что он всего лишь намерен посмотреть, кто его слушает. И он снова обратился к морякам: — Наверное, крестьяне правы, что возводят свои новые деревни на безопасном расстоянии от моря, на возвышенных местах и холмах, до которых морю добраться не так-то легко.
Какой-то моряк поднял свой кубок:
— Вкусное вино, — похвалил он. — Оно с Крита?
— Клянусь честью, мои греческие сынки, я торгую только критским вином.
Лжёт, подумал я, потому что аромат, стоявший во всём постоялом дворе, свидетельствовал о том, что вино было с Кипра или с Родоса: наши вина не обладали таким стойким запахом.
Другой моряк заметил:
— Есть ещё одна причина, что крестьяне переносят свои деревни вглубь страны: там они лучше защищены от нападения пиратов. — Отхлебнув вина, он неожиданно сказал: — Вот что удивительно, — когда-то Крит господствовал над Грецией, а теперь она завладела Критом. Но побеждённый Крит одолел победителя, показав ему, что такое искусство. Когда пришли микенцы, искусство вновь ожило. Критяне даже обратили победителей в свою веру и преподнесли им самый драгоценный дар — передали своё мастерство. Вера критян в богов уходит своими корнями в религиозное мышление греков.
