Снова раздались причитания плакальщиц. Затем, произнося соответствующие заклинания, моего брата опустили в саркофаг. Зазвучали фанфары, запели жрецы.

Среди предметов, которыми снабдили покойного, помимо украшений и парадного оружия, находились глиняная статуэтка женщины, бритва и резной камень с изображением сфинкса.

Саркофаг накрыли крышкой под молитвы жриц и жрецов; громко заплакали флейты и грустно вздохнула лира.

Девушки снова исполнили танец, и хор жрецов воздал моему брату последние почести.

Ко мне подошёл офицер, обративший моё внимание на изображённый на саркофаге микенский кувшин.

   — А что означает лодка, которую символически изображают в качестве дара покойнику? — спросил я.

   — Должно быть, это изображение навеяно египетскими обычаями погребения, — ответил он. — Подобными лодками снабжали фараонов для путешествия на тот свет.

Поблагодарив его, я приблизился к жене и детям покойного брата и выразил им своё сочувствие. Какая-то непонятная робость помешала мне участливо обнять невестку, чтобы утешить её. Я завёл разговор с её старшей дочерью, похвалил Радаманта, сказав, что он, как и я, тоже просил у Зевса совета в пещере Иды и правил мудро.

После того как гробница была замурована, меня торжественно проводили во двор дома средних размеров, окружённого колоннами. Стены дома оказались сплошь покрытыми росписью.

В бронзовых сосудах, висевших на цепях, горело яркое пламя, распространяя благоухающий дым.

Двор был поделён на две половины, одна часть оказалась пустой, вторая была заставлена множеством столов и кресел. На каждом столе красовались большие чаши с цветущими растениями.

Поминальная трапеза открылась священным танцем, который сопровождали своим пением несколько жриц. Затем на середину площадки вышла какая-то жрица и певучим голосом воскликнула:

   — Ловите дни счастья, поскольку жизнь длится всего лишь мгновение! Упивайтесь счастьем, ведь когда вы рано или поздно отправитесь к богам, вы будете покоиться в вечности! Посвятите весь день счастью!

Один из жрецов запел под аккомпанемент жалобных звуков лиры:

   — Мир рождается и умирает, он состоит из дня и ночи, из радости и страдания. Не отчаивайтесь, предавайтесь радости, но не растрачивайте впустую своё сердце. Знайте, что все стенания не вернут тому, кто покоится в гробу, ни секунды счастья! Истинно, нет человека, которому удалось бы захватить с собой свои земные блага. Оттуда никто не возвращается, поэтому ловите счастье!

Наконец мальчики и девочки внесли серебряные тарелки с мясом и ячменные лепёшки, принесли вино и блюда, полные великолепных фруктов.

Жрец снимал пробу с каждой первой тарелки и первой кружки и лишь потом передавал их дальше.

Когда я поблагодарил верховного жреца за то, что достойно предали моего брата земле, он предложил мне в знак своего расположения самую красивую из жриц, только что исполнявших танец, пятнадцатилетнюю девочку.

Пока я наслаждался едой, звучала музыка, и женщины в богатых муслиновых одеяниях с обнажёнными, украшенными драгоценностями грудями длинной чередой проходили мимо меня, почтительно кланялись, а потом выстраивались посреди двора. Четыре танцовщицы остановились возле меня, словно воздавая мне должное. Рабыни и рабы, все молодые и красивые, облачённые в белоснежные, розовые и небесно-голубые одежды, вносили жареную дичь, мясо и рыбу, увенчивали гостей венками из цветов.

За столом мне прислуживали Айза, Сарра и Гелике, как того требовал церемониал. Пасифая резала мясо и наливала вино.

Внезапно послышались поспешные шаги и раздался ужасный крик.

   — Пропустите меня! — кричал грубый мужской голос. — Где царь, где Минос?

Я услышал звон падающих сосудов и треск разбиваемых стульев.

   — Где царь? — не умолкал пронзительный голос неизвестного.

Я вскочил, отодвинув в сторону солдат и слуг, намеревавшихся защитить меня. Первым делом я увидел в соседнем зале гору перевёрнутых столов и стульев, за которыми укрылись гости.

Солдаты, обнажив мечи, бросились к дверям. Рабы и танцовщицы вновь попытались удержать меня.

   — Оставьте меня в покое! — отмахнулся я и вышел наружу. При виде меня какой-то обнажённый, забрызганный грязью человек с кровавыми рубцами на спине рухнул на колени, протягивая ко мне руки. Всё это произошло прямо на ступенях лестницы.

   — Помоги мне, Минос, помоги, благородный царь! — молил он.

Из соседнего двора прибежали воины; один из них взмахнул дубинкой, собираясь обрушить её на несчастного.

   — Не трогайте его! — вскричал я. — Чего ты хочешь? — спросил я незнакомца.

   — Со мной поступают несправедливо, благородный царь! Здесь совершается большая несправедливость!

   — Он — вор! — воскликнул верховный жрец. — Он осмелился явиться на поминальную трапезу с разбойничьими намерениями.

   — Скажи, что тебя удручает? — благосклонно спросил я. — Оставьте его, — приказал я, увидев, что слуги хотят выдворить несчастного.

   — Я Сиррос, крестьянин. Главный надсмотрщик над рудниками приказал мне работать в каменоломнях. Более двух месяцев я тружусь там, но не получил ни оплаты, ни пропитания. А мне необходимо содержать семью.

Я поманил главного надсмотрщика, стоявшего поблизости.

   — Что скажешь по этому поводу? — спросил я его.

   — Этот человек обманщик и пьяница.

   — Неправда! — вскричал крестьянин. — Не только я, но все, кто работает в каменоломнях, не получают платы за свой труд. На что нам жить? — в исступлении спросил он.

Я с подозрением посмотрел на надсмотрщика.

   — Они все получают плату, — защищался он. — Что я могу сделать, если они пропивают её?

   — Это неправда! — возмутился крестьянин. — Мы не получаем ни ячменя, ни рыбы, ни масла. Когда мы вчера взбунтовались, каждого пятого исхлестали бичами. На моей спине, Минос, следы этих побоев. Я понимаю, не бить нельзя, — вздохнул он. — Но ведь мы трудимся, мы выполняем свой долг, а чиновники и надзиратели тоже обязаны выполнять свой долг и давать нам то, что обещали и что нам причитается.

   — Этот человек, царь, — ответил главный надсмотрщик, — нанёс нам вместе со своими людьми большой ущерб. Достаточно взглянуть на эти многочисленные разбитые сосуды...

   — Возмущение не получивших вознаграждение за свой труд, а значит, обманутых рабочих наносит больше ущерба государству, нежели стоят все эти драгоценности, — строго заметил я.

Послышались голоса:

   — Бунт отрывает этих людей от работы и ложится камнем на сердце царя. Это неслыханно! Уже два месяца рабочие не получают платы!

Я с угрозой обратился к главному надзирателю:

   — Уведи его, и чтобы ни один волос не упал с его головы! Завтра я хочу видеть здесь рабочих этой каменоломни и лично проверить, правду ли сказал жалобщик.

Выйдя на следующее утро из комнаты, где я провёл ночь, на свежий воздух, я спросил главного надзирателя, подошедшего ко мне, пришли ли уже рабочие.

   — Да, царь. Они ожидают тебя.

   — Сиррос с ними?

Чиновник скривился:

   — Нет, благородный царь. Сегодня ночью произошёл странный несчастный случай. Мы заперли его в пустой комнате. Этот лжец и преступник взломал дверь и пробрался в подвал, где хранилось вино. Он выпил несколько небольших амфор и опьянел до такой степени, что отдал богу душу.

Я рассердился на него:

   — Ты и впрямь веришь, что этот человек мог быть настолько глуп?

   — Приходится это признать, — самоуверенно ответил он, — потому что у меня нет никаких доказательств иной причины его гибели.

Ко мне подошла Айза и предостерегла меня:

   — Не ищи, мой повелитель, вину там, где не можешь её распознать и где нет ни одного свидетеля. Если даже этот крестьянин был задушен по приказу главного надзирателя, он ни за что не признается в этом, а сам мертвец уже не в состоянии давать показания. Да и что значит это обвинение против главного надзирателя твоего умершего брата? Сперва необходимо избрать наследника престола, а до той поры ни один суд не начнёт расследование...