Я скакал в середине колонны, медленно продвигавшейся в направлении Феста. Случайно обернувшись, вместо повозки с Пасифаей и детьми я обнаружил позади себя небольшой двухколёсный экипаж, в котором сидела Сарра. Она держалась обеими руками, потому что повозка подпрыгивала на ухабах, гремела и грохотала при езде. Тем не менее Сарра сохраняла величественный вид, каждое её движение было совершенно естественным и непринуждённым — казалось, это сама царица.

В Лариссе нас встретила депутация царского двора Феста. У подножия холма на северном склоне было приготовлено место погребения Радаманта, напоминавшее небольшое здание, углублявшееся в склон.

Проходя мимо дворца Феста, я с удовлетворением заметил, что несколько зданий отмечены печатью моей родной культуры, хотя дворец существовал ещё до нашего появления на Крите. Сама улица выглядела, правда, критской, хотя храм, портик и мегарон выдавали архитектурный почерк микенских мастеров-строителей. Что касается кладовых, зала и прочих помещений, они тоже несли отпечаток критской культуры.

Вспомнив, что этот дворец существует уже добрые три сотни лет, я почувствовал благоговение. Мне рассказывали, что весь ансамбль дворца не раз серьёзно повреждали землетрясения, пострадал он и от пожара, случившегося около двухсот тридцати лет назад.

Когда мы вступили в пределы некрополя, там нас уже ожидала большая толпа. Меня торжественно проводили на моё место, с которого я мог наблюдать за всей церемонией. Мои глаза то и дело возвращались к могильнику, ставшему последним приютом моего брата. Я вспоминал о Радаманте, о наших с ним играх и о том, как он боялся землетрясения и огня, падавшего с небес. Он всегда чего-нибудь боялся, будь то дикие собаки, змеи, слухи про разбойников, и испытывал отвращение к прокажённым.

Мои руки не находили себе места, сердце колотилось в груди, потому что впервые во время таких пышных похорон смешались критский и микенский культы и объединилось критское и микенское искусство, чтобы воздать последние почести царственной особе. Может быть, именно сейчас зарождается даже некая новая форма искусства?

Офицер моего брата спросил меня, намерен ли я осмотреть гробницу внутри, поскольку после погребения вход туда будет замурован.

Войдя туда, я заметил на полу какой-то прямоугольный глиняный ящик.

   — Здесь кто-то уже был похоронен? — спросил я офицера. Тот нехотя кивнул:

   — Любимая рабыня твоего брата. Он был очень привязан к ней и повелел похоронить её с царской пышностью.

Наконец я остановился возле каменного саркофага.

   — Критские гробы, царь, — учтиво пояснил чиновник высокого ранга, — почти всегда изготавливают из терракоты, а саркофаг твоего брата мы изготовили из известняка.

Углубившись в гробницу, я увидел брата. В парадных одеждах на роскошных носилках, стоявших на полу, он лежал, подогнув колени, будто спал.

Несколько минут я не отрывал глаз от Радаманта, разговаривал с ним как с живым. Я напомнил ему, что в детские годы он обижал меня и довольно часто причинял мне боль.

Откуда он возник, этот голос, что звучал во мне, заполняя всю мою душу и уверяя, будто брат говорил мне злые слова и всячески досаждал исключительно из зависти?

«Несмотря на свою вспыльчивость, ты был силён и полон величия. А я, стоя рядом с тобой, чувствовал себя бесконечно маленьким!»

Погруженный в свои мысли, я вернулся к саркофагу. Он был немного наклонен, потому что с одного торца ножки оказались выше, чем с противоположного. В днище было проделано пять отверстий, расстояние между которыми было примерно одинаковым.

Я медленно обошёл кругом это вместилище из камня и заметил, что оно расписано спиралями, полосами и декоративными лентами синего, жёлтого, белого и красного цветов. Я с гордостью констатировал, что наряду с минойскими безошибочно можно опознать и микенские декоративные элементы. Со всех сторон между полосами и лентами были изображены фигуры людей. Трое мужчин несли дары, символически предлагали их жрице; в другом месте женщина, облачённая в звериную шкуру, выливала из вместительного сосуда какую-то жидкость. Я оторопел: на голове у неё сверкала корона, которая по праву могла принадлежать только мне — царю и жрецу Кносса. Может быть, чтобы воздать должное Радаманту, здесь в качестве царственной жрицы изобразили царицу или её дочь?

Прочие фигуры были искусно нанесены на белый фон. Можно было разглядеть музыканта, играющего на лире, а также трёх эфебов, каждый из которых держал в руках по телёнку и по лодке. Художник изобразил также моего брата: облачённый в наряд из меха, он стоял перед каким-то сооружением, возможно, своей гробницей.

На другой — продольной — стенке саркофага роспись, благодаря фону различных цветов, была поделена на четыре поля. Справа шагали пять женщин. Та, что впереди, шла с вытянутыми руками, напоминая царицу с короной на голове. На другом поле было изображено принесение в жертву быка под звуки сдвоенной флейты. Я увидел нарисованный кувшин с двумя носиками, корзину, полную яблок и фиг, а позади алтаря можно было разглядеть обоюдоострый топор с птицей.

Изображения были на обоих торцах саркофага, что характерно для микенского искусства: на светлом фоне был нарисован экипаж, запряжённый двумя крепкими лошадьми; в экипаже сидели две женщины. А экипаж на противоположном торце везли два грифона с большими пёстрыми крыльями.

Я несколько раз обошёл саркофаг кругом. У меня сложилось впечатление, что художник хотел нарисовать некое непрерывное действие.

Особенно заинтересовало меня одно изображение. На нём был воспроизведён жертвенный стол, перед которым стояла жрица в праздничном одеянии. Над столом парил кувшин с носиком. Сопровождавший меня офицер указал на этот кувшин и заметил:

— Кувшин явно микенского производства!

Возле меня остановился один из моих придворных и со всех сторон оглядел саркофаг. Затем обратился ко мне:

   — Царь, — начал он, взглядом спрашивая меня, будет ли ему позволено продолжить, — гробниц, подобных египетским, критяне не знали. Если мертвеца не зарывали просто в землю, его помещали или в ларнакс, или в пифос. До нашего появления здесь существовал также обычай сжигать трупы. А пепел хранили чаще всего в бронзовом или глиняном сосуде.

Верховный жрец умершего брата позвал меня наружу и проводил на почётное место.

   — Теперь, царь, мы отдаём твоего брата, нашего царя Радаманта, богам.

Из гробницы послышалась музыка, а находящиеся снаружи жрицы запели и принялись исполнять ритуальный танец. Медленно приближалась процессия. Первыми шли музыканты, играющие на арфе, за ними — танцовщицы, далее следовал белый бык, рога которого были украшены цветами, а за ним — хор жрецов. Из ближайшего дома выпорхнули другие танцовщицы в тонких одеяниях и исполнили перед входом в гробницу священный танец, а жрецы тем временем воскурили в нескольких сосудах благовоние.

Двигаясь торжественным шагом, жрицы описали круг возле покойного царя, которого к тому времени уже вынесли из гробницы наружу. Повсюду слышались вопли плакальщиц. Одни вцепились в носилки, другие заклинали жрецов не забирать у них любимого царя. Женщины от горя царапали себе лицо, рвали на себе волосы; некоторые набрасывались с кулаками на придворных, которым предстояло нести носилки. Повсюду слышались стенания и пронзительные вопли обезумевших от горя людей.

Между тем шли приготовления к жертвоприношению быка. Этот ритуал совершался только в честь царей, цариц и их дочерей. Я с удивлением ещё раз отметил про себя, насколько твёрдо здесь, на Крите, уверены в божественной природе царской власти.

Связанного быка с трудом уложили на жертвенный стол. Нескольким мужчинам пришлось крепко держать животное, потому что оно яростно защищалось. Под его голову подставили сосуд для сбора крови.

Когда быку перерезали горло, играла флейта. Всю собранную кровь отнесли к жертвеннику, а обескровленному быку по ритуалу торжественно отрезали голову. Высшие чиновники высоко подняли носилки с телом Радаманта и в скорбной торжественности отнесли его в гробницу. Глухо рокотали барабаны — солдаты прощались со своим царём.