Аверонский плеснул себе еще коньяку. Поднес рюмку к глазам, любуясь игрой света в коричневой жидкости.

– За здоровье всех присутствующих! – провозгласил он с ироничной усмешкой. – Буде здравы, бояре! Sante a vous tous!

Когда последние капли с позолоченной хрустальной каемки скользнули по губам бывшего вампира, тело охватила приятная теплая истома. Разогретая кровь прилила к щекам, и мир обрел почти привычные сочные краски.

Аверонский с усилием выкарабкался из гостеприимного кресла, пошатнулся, но устоял. Потер рукой подбородок. Ему срочно требовалась бритва. Плохо, что за ней придется ехать в город, но, в конце концов, человеческая еда в этом доме тоже отсутствовала. Аверонский придирчиво оглядел себя со всех сторон. Джинсы и черный свитер с высоким воротом. Сгодится. Насчет лица он уверен не был, поэтому потратил пять минут на умывание ледяной водой. Может, так нездоровые «следы вчерашнего порока» будут не столь заметны.

Отполированная до зеркального блеска «шестерка» дожидалась его в гараже в компании молоденького парнишки охранника, который бродил вокруг нее с выражением тоскливой зависти на лице. Завидев хозяина, паренек спешно ретировался в свою каморку у ворот, и Аверонский впервые почувствовал облегчение оттого, что не сделал кого-то вампиром.

***

– Бордовый цвет напоминает мне запекшуюся кровь, – с откровенной неприязнью в голосе проворчала Софи, вертясь перед зеркалом. – Макс!

– У? – из ванной высунулась заспанная физиономия с узкими щелками опухших глаз и розовой ручкой зубной щетки, торчащей из густой пены во рту.

– Как я выгляжу?

– Ак аыйно.

– Чего?

Макс выплюнул щетку, разбрызгав пасту.

– Как обычно, говорю.

– Совсем? – растерялась Софи. – Идет мне бордовый или нет?

Макс пожал плечами.

– По-моему, все супер.

И нырнул обратно в ванную.

Софи хмуро уставилась на свое отражение. Ассоциации с кровью, как назло, возникали самые отвратительные. Слишком гадкие, чтобы испытывать восторг от подаренной матерью куртки. Но она была просто обязана надеть ее, даже не взирая на то, что мать находилась за семьсот с хвостиком километров от нее, где-то в российской столице. Так уж получилось.

Беда заключалась в том, что ее лицо, не обремененное ни косметикой, ни наличием челки, ни украшениями вроде сережек или популярного ныне пирсинга, упорно не желало соответствовать навязанному бордовой кожей имиджу. Ну не шло корове седло, хоть ты тресни! Софи насуплено смотрела в зеркало, вдруг ставшее ей злейшим врагом. Потом в отчаянии подняла руку и расщелкнула заколку на затылке. Коса рухнула на спину, тугая и толстая, как канат. Софи с досадой вплела в нее растопыренные пальцы и принялась раздирать спутанные пряди волос. Наградила природа, ничего не скажешь! Кому два пера на голове, а кому два килограмма пакли, от которой расчески ломаются. А может, причесываться надо было чаще, чем два раза в неделю?

Она усмехнулась. Как ни странно, от самоиронии полегчало. Теперь стоило добавить красок. Глаза она трогать не стала, а вот губы не грех было подчеркнуть.

– Ты когда-нибудь уйдешь? – осведомился Макс, снова высовываясь в коридор. – Боже, Софи, что ты с собой сотворила?

– Нравится?

– Свят, свят!

– Дурак.

Софи сунула ноги в кроссовки, запихала шнурки внутрь и подхватила сумку и зонт.

– Сама дура, – поддразнил Макс. – Кикимора.

Софи захлопнула за собой дверь.

Пара сегодня начиналась в десять, можно было не торопиться. Прогуляться по аллеям «Эспланады». Насладиться тишиной и лиственным ковром под ногами, раздавить пару почерневших колючек от каштанов в прозрачных лужах, где отражались древесные верхушки и куда падали редкие тяжелые капли дождя, расходясь круговой рябью. Глухой шум машин, проезжавших по шоссе за зданием Академии, казался отголосками из другого мира. А здесь царили покой и умиротворение.

Виктор любил писать тут стихи. Прямо в центре города, отгороженном от окружающего всего лишь двумя домами и еще воображением. Прямо на той скамейке, растерявшей все перекладины сиденья и спинки, кроме одной. Прямо в ее присутствии. Софи нахмурилась: воспоминания нахлынули под стать ассоциациям с кровью. Странно, но она была не в силах вспомнить других моментов их недолгого и довольно прохладного романа, замешанного скорее на общих увлечениях, чем на обоюдной симпатии. Впрочем, Виктор мог думать и по-другому. Память услужливо и в подробностях воспроизводила перед мысленным взором Софи вампира, но не человека. Жестокая память.

Телефон в куртке тоненько запиликал незатейливую музыку. Софи подождала, пока включится полифония и отгрохает половину композиции, и только после этого приняла вызов.

– Софи! Чаошки!

– Привет, Инга.

– Анатомия отменяется, ты в курсе? – радостно прокричали из трубки. – Эзерс снова на больничном. Гуляем, Соф!

– Постой, точно?

– Зуб даю!

Инга в своем репертуаре.

Перекинувшись с ней еще парой ничего не значащих фраз, Софи отправила телефон обратно в карман и на минуту замедлила шаги, почти остановившись. Что теперь? Домой возвращаться? Сидеть три часа у Академии? Расположиться в парке и порисовать? Сходить к Бастионной горке? Она медленно двинулась вперед, глядя под ноги, и они сами понесли ее по давно заученному пути. Туда, куда она любила возвращаться снова и снова, чтобы уединиться, вспомнить, помечтать. Софи свернула на набережную.

Город просыпался. Проносились по мокрому от ночного дождя шоссе машины, и Софи провожала их яркие красные огни со щемящей тоской в сердце. Вантовый мост – раздвоенная внизу гигантская опора посреди реки и перекрытие на мощных тросах – был виден отсюда, как на ладони. Ее любимое место. Ее далекие детские воспоминания. Дорога в аэропорт. С неба сыпалась изморось, деревья, отражаясь в грязных лужах, царапали облака голыми черными ветками. Софи шла по гранитному берегу Даугавы, погрузившись в тревожные раздумья, глядя на хмурые тучи, распухшие от воды и грузно ползущие со стороны залива над мостом, над черепичными крышами домов, над острыми шпилями католических и лютеранских соборов. Вдалеке за спиной из серой утренней дымки выступали блеклые очертания еще двух мостов и уходящая в небо, почти бесплотная игла телебашни. Застрявший в межсезонье, вытканный из чьих-то сновидений, заколдованный город. Он существовал в своей особой реальности, будто вплавленный в лед или янтарь. Он дышал той же тревогой, что и двести, и триста лет назад. Он со своими готическими соборами был воплощенной вековой историей, и порой возникало ощущение, что все это не наяву, что это Китеж поднялся со дна Светлояра и вот-вот погрузится обратно, оставив после себя одну лишь дикую природу да отражение в воде, подернутое рябью. Кричали чайки, разрезая крыльями мутную высь, и клубились дождевые тучи над шпилями башен, и ветер приносил с реки тревожные запахи осени.

Да, это была настоящая осень: дождливая, ветреная, ржавая от прихваченных морозом листьев и пропитанная предчувствием долгих зимних холодов. Софи любила ее именно такой.

Неторопливо и размеренно билось сердце. Софи дышала полной грудью, с каждым вдохом вбирая в легкие жизненную силу, с каждым выдохом выталкивая из тела, из мыслей усталость. Это была поэзия…

А впереди ее ждала проза.

Очень странная проза.

Подозрительно знакомая черная «шестерка», прижатая к обочине полицейским Фордом. Угрюмый широкоплечий лоб в зеленой куртке что-то меланхолично втолковывал владельцу BMW, помахивая его правами. До Софи долетали обрывки скупых, свистящих фраз. Владелец стоял к ней спиной, опершись одной рукой о крышу машины и непринужденно скрестив ноги – с этаким скучающим аристократизмом можно, например, цедить из горла «Метаксу», а уж никак не дышать на дорожных полицейских густым перегаром. В том, что водитель пьян, сомнений не оставалось, вот только… пьяный Аверонский? Как мило. Софи улыбнулась, проходя рядом: ну точно, обозналась. Где костюм? Где галстук?