– Я знаю, мне не сбежать от тебя, – заметила женщина с недоброй усмешкой. – Но покуда я еще в состоянии, я проклинаю тебя. Ты будешь страдать, как страдают те, кого ты презираешь. Ты испытаешь боль и страх, холод и беспомощность, твоя тьма рассеется, твое могущество рассыплется прахом, и ты умрешь, как умирают смертные, от старости и болезней, – в одиночестве, потому что не найдется человека, который смог бы полюбить такое чудовище.

Она заговорила на своем наречии, и от белиберды, срывавшейся с ее губ, Александр буквально осатанел. Бешенство овладела им, и прежде, чем проклятие могло вступить в силу, – а он не горел желанием проверять, вступит оно в силу, или нет! – он схватил женщину и вогнал клыки глубоко в ее шею.

– Моей кровью в тебе ты проклят… проклят… – прохрипела та и затихла.

Аверонский отпустил безвольное тело, вытер губы. Несколько глотков он сделать успел, пока до него не дошел смысл сказанного. Нет, он ни на секунду не поверил в глупое пророчество, но кровь оказалась горькой на вкус. Такую нельзя пить, если не хочешь отравиться.

Аверонский посмотрел на распростертое у его ног тело, на черную лужицу, расползающуюся под головой. Повернулся и пошел прочь, не оглядываясь.

Она сама выбрала свою судьбу, безумная.

***

Александр проснулся от голода. Покрутился на постели, натянув до подбородка одеяло, пытаясь найти позу, в которой сильные, почти болевые спазмы в животе могли бы притупиться. Потер друг о дружку голые ступни. Проклятье, как холодно…

И проснулся окончательно.

Холодно? Ему – холодно?!

Распахнув слипающиеся от тяжелой, мучительной усталости глаза, он резко выпрямился. И застонал. Боль отдалась в затылке и в висках размеренным тиканьем. Разбитое, продрогшее тело превратилось в сплошной комок пульсирующих болью нервов, голова как чугунная, сама против воли склонилась к подушке, и он, опершись на руку, закрыл глаза. Мир тут же покачнулся и встал на дыбы. Вдобавок ко всему, затошнило. Аверонскому в его далекой смертной жизни доводилось испытывать похмелье, и теперешнее состояние больше всего напоминало именно похмелье – самое гнусное из тех, какое он вообще мог вообразить.

И тогда он вспомнил. Вспомнил все произошедшее ночью: босую цыганку в грязных обносках, ее невразумительное бормотание, полыхнувшую в груди ярость, горький привкус крови на губах и предсмертный хрип.

Невероятно.

Сдерживая рвущиеся наружу стоны, Александр включил торшер и сполз с кровати. Боже! Пусть это окажется отравлением! Он был готов проваляться хоть сутки, хоть двое. Подождут итальянцы, подождет неразбериха с Альпинами – пусть хоть весь мир рухнет и придется восстанавливать его из руин и пепла по крупицам! Пусть! Только бы не оправдалось худшее – и сумасшедшее! – подозрение.

Держась за стену и избегая резких движений, Аверонский отодвинул дверцу встроенного в стену платяного шкафа. Та послушно отъехала, за ней открылся длинный ряд вешалок с костюмами. Аверонский развел их руками. Ничего. Голая стенка со следами креплений. Проклятье! Он же сам приказал снять с нее зеркало! Шумно выдохнув, он обвел спальню тяжелым взглядом. Нет, в его доме не было зеркал: ни одного, даже самого маленького зеркальца, даже на бритвенном станке (как, впрочем, и самого станка), даже на шариковой ручке, даже на телевизоре, музыкальном центре… Взгляд скользнул по необъятной стереосистеме, жадно потянулся дальше. И вернулся, ибо по обе стороны от проигрывателя возвышались полки с компакт-дисками – сохранил когда-то в качестве интерьерного архаизма.

Как преодолевал расстояние до этих полок, Аверонский потом вспомнить не мог. В памяти запечатлелся лишь тот миг, когда негнущиеся пальцы, буквально разломав коробку, выхватили диск, и на его радужной поверхности всплыло серое, почти покойницкое лицо. Болезненно воспаленные глаза, спутанные, торчащие в разные стороны волосы и даже на вид жесткая, как наждак, щетина.

Аверонский вернул диск на место. Следующим пунктом было лезвие, хотя теперь, когда он видел собственное отражение, какие еще требовались доказательства? И все же он перерыл обе прикроватные тумбочки. Ничего не обнаружив, снова достал первый попавшийся диск – «Орган Домского собора» – и попытался его переломить. Не тут-то было! Диск гнулся, как резиновый, а у него – у самого могущественного вампира современности! – не хватало сил его сломать. Устав бороться, Аверонский со всей скопившейся злостью полоснул острым пластмассовым ребром по руке. Проклятия сотрясли воздух. «Домский орган» вывалился из окровавленных пальцев, и следом за ним осел на пол Александр Аверонский.

Его били судороги. Обхватив голову руками и крепко зажмурившись, он отчаянно пытался проснуться. Стоит ли говорить, что безрезультатно? Потом в глубине измученного тела перегорел какой-то предохранитель, и он с ужасом осознал: он стал человеком. Обычной смертной тварью, ничем не лучше вчерашней цыганки, или Кристофа Дюруа, или малолетних выродков того же Андрея Хелмса. И сквозь впечатляющие картины краха собственной жизни особенно ярко представилось торжествующее злорадство на физиономии десятилетнего Максима Хелмса, заряжающего очередной свой «вампирострел» обычными болтами и ржавыми гайками. Больше никакой святой воды, никакой осины, теперь сгодится все. И сопливому охотнику за нежитью не придется мыть автомобили на парковках или расклеивать рекламные листовки в потугах наскрести денег на несколько граммов серебра.

Аверонский поднял голову.

Нет. Он отыщет способ вернуть былое могущество. Безусловно, отыщет. Сейчас он спустится в гостиную, откроет бар, плеснет себе коньяку, выпьет, а потом сядет и будет думать столько, сколько потребуется. Дел на сегодня не планировалось, но два-три звонка бы не помешали.

Да, и никаких накрахмаленных рубашек. Какие, к лешему, рубашки в такой зубодробительный холод?!

***

Додумался Аверонский уже через час. Теплый шерстяной свитер и рюмка элитного коньяка разом привели его в чувство и избавили от паники. Кроме того, улучшению настроения немало поспособствовал звонок из салона: менеджер сообщал, что «Аверо» может рассчитывать на двадцать машин к началу года. Новость заслуживала отдельной рюмки, после чего в голове у Аверонского даже всплыла ленивая мысль, что не так страшен черт, как его малюют. Мистицизм из его жизни испарился бесследно, однако банковские счета остались. Он по-прежнему был богат настолько, что мог в роскоши дожить до глубокой старости на одни только проценты от собственных вкладов. Он не растерял былых связей во всех концах света. Репутация по-прежнему работала на него. А о вампирской сущности и без того догадывались лишь единицы, да и те уже большей частью преставились.

      Погрузившись в глубокое кресло, Аверонский меланхолично дорабатывал в мозгу последние детали плана. В сущности, план был прост: снять наложенное проклятие. В последние годы развелось бесчисленное количество ведьм, колдунов, белых магов и прочих любителей перекинуться в карты с потусторонними силами, так что ему было из кого выбрать. Разумеется, девяносто девять процентов общей массы – шарлатаны, это данность и с ней придется смириться. Зато если просеять сквозь сито собственного опыта – и связей! – оставшийся процент, заплатить за работу, затем за молчание, а если потребуется, за похороны, все могло вернуться на круги своя. А кто лучше всех разбирался в магах и колдунах?..

Аверонский разыскал нужный контакт в памяти айфона. Абонент не отзывался долго – не иначе как испытывал его терпение.

– Луис? День добрый. Как там погода в Париже? Ах, в Марселе. А как в Марселе? Ну, отлично. Мне нужен маг, Луис, лучший в Европе, лучший в мире. Ты не понял. Черный маг. И чтобы без вопросов. Срочно. Я могу на нее рассчитывать? Ты уверен? Не подводил, но все когда-то случается впервые. Хорошо, я согласен подождать. Недолго. И тебе удачи!