Аверонский с сожалением хмыкнул:

– Ну, тебя предупреждали.

И не потрудившись даже замахнуться, точным движением вогнал кол в хилую грудь по самое основание. Дерево вспыхнуло, вокруг него тугим узлом завязался жгут белого пламени и расползся по дергающемуся телу, сдирая кожу, мышцы, сухожилия и кровеносные сосуды и перетирая в пыль кости. Спустя мгновение о существовании Виктора напоминал лишь осыпавшийся на мостовую пепел.

Аверонский брезгливо отряхнул руки, затем повернулся к Софи. Та застыла, ни живая ни мертвая, холодной ладонью тщетно охлопывая себя по карманам, бессознательно ища хоть какое-нибудь оружие.

– А, Софи, добрый вечер. Прошу прощения, я, кажется, помешал вашему общению.

– Ничего, – выдавила она. – Виктор уже… собирался уходить.

– Да, я заметил, – с ноткой иронии согласился Аверонский и стряхнул с рукава пальто несуществующие пылинки. – Надеюсь, вы успели выяснить отношения? А то я несколько погорячился.

Софи сглотнула – лишь воздух покатился по пересохшему горлу – и констатировала:

– Вы спасли меня.

– Ну разумеется, я тебя спас. Для себя.

О, нет.

– Не дрожи, моя милая. Я уже ужинал сегодня и тебя не трону. День рождения – это святое.

– А… – Софи покосилась на пепел у ног Аверонского.

– Ах, это, – тот отступил, стряхивая хлопья с ботинок. – Поганец возомнил себя всесильным и умыкнул машину прямо из автосалона. Ума не приложу, кто позарился на это не обремененное интеллектом ничтожество и обратил в вампира – я-то здесь точно ни при чем. Дурной наряд, дурные манеры и дурной апломб – не стоит о нем жалеть: днем раньше, днем позже он все равно сыграл бы в ящик. Иди домой, Софи, сделай выкраску «Рембрандта». Некоторые, кстати, считают эту акварель лучшей в мире, знаешь? Или сыграй Бетховена. Наслаждайся жизнью.

Софи показалось, ночной мрак дохнул на нее потусторонним, могильным холодом, и все тело покрылось инеем, когда Аверонский приблизился к ней и аккуратно заправил за ухо прядь волос. Софи моргнула: спустя мгновение перед ней простиралась лишь пустынная ночная улочка.

– Софи! – раздался окрик Макса, а вскоре и он сам выскочил из-за поворота, размахивая карманным фонариком и деревянным колом. – Ну слава богу! Где тебя носит?! Мы с отцом уже с ног сбились. Почему у тебя телефон отключен?

Мальчишка подбежал к ней и остановился, задыхаясь и уперев руки в бока.

– Эй, что стряслось? Ты увидела привидение? Или он был здесь? Кто-нибудь из них? – Макс понизил голос до заговорщицкого шепота. Как любой десятилетний пацан он бесконечно обожал игры в конспирацию, а также шифры, ребусы, погони, слежки и картинные угрозы муляжу Аверонского, наспех вырезанному из картона. До реальных угроз тоже частенько доходило, и Софи это сильно напрягало: кузен всерьез рассчитывал угробить вампира собственноручно и прилагал максимум усилий, чтобы это случилось как можно скорее.

– Так и есть, привидение, – буркнула она, обнимая его за плечи и разворачивая в обратную сторону. – Виктор приходил. В последний раз.

– Проклятье! Сама с ним разобралась, да? Присвоила себе все лавры? Нечестно, Соф! Я же предупреждал, что собираюсь испробовать на нем свой новый колострел на автономном питании! Модифицированная модель опытного образца номер пятнадцать, рабочее название «Зубы на полку», работает от шести пальчиковых батареек, потребляемая мощность в сравнении с прошлой моделью уменьшена в одну целую две сотых раза, плюс добавлены всякие мелочи вроде встроенного патронажа с кольями, емкости для святой воды и резака для крестовой заточки пуль. Ну почему ты такая вредина, а? – Макс разочарованно вздохнул.

– Идем уже, я с голоду умираю. А за этих не волнуйся, их на всех хватит. К сожалению.

Подтолкнув Макса вперед, Софи осторожно перешагнула прах Виктора и подумала, что завтра его смоет осенним дождем, и от бывшего одноклассника не останется ничего: ни пепла, ни стихов, ни воспоминаний.

***

Александр Аверонский задумчиво брел по улицам Старой Риги. Тьма неотступно следовала за ним: тьма боли, смерти и одиночества. Странное дело, сегодня ему не хотелось играть в охотника и жертву. Легкой добычи тоже не хотелось. Он мог получить любого из редких прохожих, встречавшихся на пути: усталую женщину, высунувшуюся из подъезда и зовущую загулявшую кошку; долговязого подростка, прячущегося от отца под окнами квартиры с сигаретой в руках, или старика-астматика, возвращавшегося с прогулки по набережной. Мог, но не хотел.

Люди! Слабые, трусливые, слепые. Кончина одного никогда не вразумит остальных: в погоне за деньгами, силой и властью остальные так и продолжат слетаться на огонь, словно мотыльки на свет уличного фонаря. И от чужого горя открестятся, как от проказы: не я в гробу, и слава богу. Люди…

А ведь когда-то и он был человеком. Много веков назад. Из памяти давно изгладились те – человеческие – воспоминания: тепло и холод, страхи и сомнения, привязанности… Теперь ему принадлежали эти улицы, эта ночь, эти люди, и он ни за что на свете не променял бы обретенное могущество на яркость былых впечатлений. Разве только… Странное, извращенное удовольствие видеть в чьих-то глазах искреннюю благодарность. Сквозь смятение, изумление, недоверие и напряженное ожидание подвоха – все равно благодарность! Не взирая на годы вражды – благодарность! Как мало, оказывается, человеку требовалось для счастья: всего лишь кинуть кость, как голодной собаке.

Александр наморщил лоб и поднял глаза от залитой мертвенным светом единственного фонаря мостовой. Навстречу шла женщина. Цыганка. Нечесаные волосы сколоты на затылке в неряшливый пучок, черные как смоль брови, острые, грубые скулы, изможденное тело под старым цветастым отрепьем. Рваная шаль ее не грела, а босые ступни привычно ступали по холодным камням.

Александр остановился.

– Возьмите, – произнес он, подходя ближе и снимая пальто.

– Не нужно, – женщина отшатнулась от него, словно от чумы. – Сам носи свои французские тряпки.

Почему эти слова его не насторожили?

– Вы же замерзли. Берите, мне ничего не надо взамен.

А ведь это почти правда, вдруг подумал Александр. Не ради фарса он завел эту беседу. Неужели лишний раз захотелось прочесть благодарность в человеческих глазах?

– Твои чары на меня не действуют. Думаешь, я обычная поганая нищенка? Но я знаю, – она посмотрела на него в упор. – Ты исчадие ада, вампир.

– Надо же! – усмехнулся Александр, перекинув пальто через руку и внимательнее приглядываясь к собеседнице. – Бедная леди видит меня насквозь? Будьте осторожнее, пока не накликали беду на свою прозорливую голову.

– И ты тоже, чудовище. Будь осторожен.

Александр расхохотался.

– Только не говорите, что заколдуете меня! Дорогая моя, ваша красота уже сделала это.

– Как и твоя, – с отвращением выплюнула цыганка. – Но я не поддамся.

– Почему нет?

– Потому что ты – смерть, глумящаяся над жизнью. Скажи, вампир, что ты думаешь о жизни?

– О жизни? – зачем-то переспросил он.

– О жизни и о людях.

– Ничего не думаю.

– Врешь. Ты их презираешь. Но презирать можно лишь тех, кого боишься. Или тех, кому страшно уподобиться. Что если ты вдруг станешь, как они: слабым, трусливым, слепым? – произнесла нищенка многозначительно, словно читая его недавние мысли.

– Вы не в себе, – заключил Александр, подавляя невесть откуда взявшуюся тревогу. Ведьм, гадалок и полоумных он встречал и раньше, ему и с телепатами доводилось иметь дело. Но никогда никто из них не вызывал в нем столь явного отвращения, а тем паче паники. Что-то смущало его сейчас, что-то толкало убраться прочь, наплевав на эту полоумную с ее хамскими речами. Ей и помогать не надо: едва ли она переживет грядущую зиму. И в то же время грубая, первобытная сила держала его, не отпуская. Нет, он не сбежит. Он выпьет из этой чаши, и тогда поглядим, кого – или чего – боится она сама.