— … Кстати, как-то я проходила мимо музыкальный комнаты, — говорила Марибель, — и там было не закрыто. В то время там репетировал Флай-сан, и я остановилась послушать. Он пел, и чем дольше я вслушивалась в слова песни, тем больше мне казалось, что она написана про меня. — Марибель вздрогнула и натянуто засмеялась. — Сначала мне стало очень жутко… А потом я подумала о… Да, да! — Она подскочила, будто услышав какой-то интересный комментарий, и взволнованно заёрзала на месте. — Возможно, наш мир пересекается с миром Флая-сана! Я вспомнила твою теорию о том, что события книг могут существовать на самом деле в других мирах, а рассказы — их воплощения. Может, ты рановато её отбросила? Что скажешь, Ренко?

В комнате ненадолго повисла тишина. Дневник лежал на прежнем месте. Марибель улыбнулась и, будто получив ответ, снова заговорила.

Девушка продолжала вести диалог с воображаемым собеседником.

***

Дверь распахнулась, и в комнату буквально ввалилась Хитаги. Тяжело дыша, она предоставила свою безопасность автоматическому замку, мысленно благодаря Тау за установку такой приятной технической мелочи и избавление от трудности возиться с ключом, а сама неуверенными шагами кое-как побрела к кровати. Одного взгляда хватало, чтобы понять, насколько Супер Азартный игрок не в порядке: она была бледна, как смерть, дышала отрывисто, её трясло, лоб покрылся испариной, мутные глаза не могли ни на чём сфокусироваться.

Хитаги почувствовала себя нехорошо за ужином. Всё началось с боли в уже привычном месте, которая, впрочем, отпустила довольно быстро, взамен оставив тошноту и раскалывающую черепную коробку головную боль. С трудом сообразив, что в таком состоянии нужно идти в свою комнату, Хитаги кое-как поднялась с места, дрожащими руками оперевшись на стол, и, пошатываясь, пошла к себе. На столе осталась тарелка лапши, на две трети нетронутая.

Хитаги шла, опираясь на стену, с трудом волоча подкашивающиеся ноги. В паре метров от кровати её колени задрожали уж слишком сильно, и она не удержала равновесия. В последний момент Хитаги успела зацепиться за стену, что и спасло её от жалкого падения, заменив его сползанием на пол по стенке. Хитаги завалилась на бок и мученически огляделась. Иных опций, кроме как доползти до кровати, у неё не было. Тогда она собрала последние силы и проползла эти пару метров, в нынешнем состоянии показавшиеся ей километровым марафоном. Наконец, она с трудом залезла на постель.

Тут только Хитаги позволила себе сделать всё, что она так хотела: укутаться одеялом с головой, сжаться в комок, обнять себя руками и тихонько заплакать. Она чувствовала себя как никогда беззащитной. В больную, раскалывающуюся голову лезли какие-то дурацкие мысли, перемешивающиеся с совершенно детскими мольбами о помощи. Хитаги даже не вспомнила о том, что нужно раздеться, разве что туфли она сбросила где-то по дороге, но даже в одежде и под неожиданно тяжёлым одеялом её бил дикий озноб. Она не знала, как спастись от этого холода, поэтому лишь куталась сильнее. При этом всё её тело покрыл пот; если бы кто-то коснулся её кожи, он бы с удивлением осознал, что она вся горит. Внутри Хитаги мёрзла, но это никак не отражалось на её теле — словно её сознание существовало отдельно от туловища.

Хитаги молилась, чтобы заснуть и избавиться от всех этих мучений, но она лишь периодически проваливалась в забытье, лишь чтобы при пробуждении ещё явственнее ощутить всю ничтожность своего положения. В полудрёме к ней являлись разные образы, знакомые и неизвестные.

Первым она видела Дэймона; он долго извинялся перед ней и умолял простить его. Затем она видела Марти, который страдал в одиночестве и которому она никак не могла помочь, отчего ей было очень больно, и она проснулась с плачем. Дальше были какие-то смутно знакомые девушки: серьёзная беловолосая леди в элегантном бело-зелёном платье с резкими чертами лица и печальной, даже будто немного виноватой улыбкой на тонких губах; маленькая девочка с блестящими большими глазами ярко-зелёного цвета и звонким смехом, играющая своими золотыми волосами, настолько длинными, что, наверное, их хватило бы, чтобы обернуть всё её тело дважды, как кокон; задумчивая девочка-подросток, самозабвенно рисующая какую-то картину и совершенно не обращающая внимание на краску, измазавшую её щёку, густые каштановые волосы чуть ниже плеч и синий комбинезон; уже знакомая балерина, вид которой вызвал у Хитаги вполне справедливую напряжённость; облачённая в голубое монахиня, по плечам которой из-под головного убора спускались две розовые косички.

Последними к ней явились два расплывчатых образа, которые, как она ни старалась, она не смогла разглядеть. Они стояли за её спиной по разные стороны и говорили с ней. Хитаги явственно запомнила их голоса. “Я всегда буду с тобой”, — нежно произнесла девушка с низким, немного мальчишеским голосом, стоящая справа. “Тебе не сбежать от меня!” — смеялась левая, в чьём голосе сквозили высокие насмешливые нотки, отдающие оттенком безумия. Хитаги старалась вырваться от неё, тянулась к свету, исходящему от изумрудного силуэта, но тщетно: путы пугающей девушки держали крепко.

После этого сна Хитаги пробудилась. Она резко распахнула глаза — болезнь как рукой сняло. Хитаги несколько секунд лежала неподвижно, прислушиваясь к собственным ощущениям, и, наконец, убедилась: тошнота, холод и боль исчезли. Она осторожно высунула голову из-под одеяла, а затем села в кровати и полностью отбросила его. В конечностях чувствовалась слабость. Хитаги осмотрела себя и, взглянув на левую ногу, всё ещё не до конца соображая, отметила: “Где-то порвала колготки…” И действительно: в районе икры на чёрной поверхности колготок тянулась белёсая полоска.

С тяжёлым вздохом Хитаги поднялась с кровати и пошла к креслу: ей хотелось спать, но одежда стала мешать, так что она решила сменить наряд на что-то более удобное. Но на полпути её внимание неожиданно привлёк предмет, которого точно не было в комнате, когда она вернулась сюда после ужина. Хитаги резко остановилась и взглянула в сторону выхода: на полу, под дверью, лежал листок белой бумаги. Хитаги заинтересованно подошла к нему и, нагнувшись, аккуратно взяла лист в руки. Как она и предполагала, им оказалось письмо. Отправитель был также очевиден ещё с первой строки, так что Хитаги сначала не стала особо вчитываться в послание, лишь пробежавшись по строчкам глазами. Но когда она дошла до последней, всё резко изменилось.

Сначала Хитаги в растерянности оцепенела, не зная, как это понимать; затем она нахмурилась; потом на её лице появилось выражение осознания. Она резко побледнела, её руки, держащие лист бумаги, задрожали, и Хитаги торопливо перечитала письмо, уже внимательнее вникая в смысл слов. Едва она закончила, письмо выскользнуло из её рук, и она, зажав рот руками, в ужасе затряслась. “Боже мой… — думала она. — Что же я наделала… Надо срочно, срочно извиниться! Чёрт, какая же я дура!” — мысленно выругалась она и резко сорвалась с места, забыв о слабости и усталости.

Хитаги торопливо принялась открывать дверь и, едва ей это удалось, выскочила из комнаты, чтобы тут же рвануть к двери напротив. Она с силой надавила на звонок, ругая себя всеми возможными словами. Её охватило лихорадочное оживление. Ей было плевать, сколько сейчас времени: дело не терпело отлагательств. В голове прокручивались строки письма:

“Дорогая Хина!

В первую очередь, мне бы хотелось перед тобой за всё извиниться. Пожалуйста, не выбрасывай это письмо сразу же, а хотя бы дочитай до конца — большего мне и не надо. Мне бы хотелось рассказать тебе всю правду. Ты ведь этого хотела, так? Я же больше не в силах лгать. Мне просто надоело”.

Хитаги звонила уже несколько минут подряд, не отрывая пальца от кнопки, но ответа не последовало. Тогда она выругалась уже вслух и рывком развернулась, чтобы поискать хозяина где-нибудь в здании. “Ну почему тебе понадобилось запропаститься именно сейчас?!” — нетерпеливо думала она, нервно кусая губы.

Хитаги начала с шага, но почти сразу сорвалась на бег, полная тревоги.