Как здорово дышать родным воздухом. Дым задувает ветром в пещерку, глаза слезятся, но мы балдеем даже от этого. Дома всё хорошо, и запах навоза крупных травоядных животных, и зудящие комары, неудобные булыжники под спинами, даже рычание прохаживающихся неподалёку хищников, не приносит дискомфорта.

Ведём неторопливый разговор о прошлом, о будущем. Язык у друга постепенно заплетается и, на неоконченной фразе, клюёт носом и уже посапывает рядом с детьми. Я сижу в одиночестве, подкладываю толстые ветки в костёр.

Под утро нестерпимо хочется спать, но делать этого нельзя, в опасной близости трутся о камни степные львы. Они порыкивают, распространяют вокруг себя терпкий звериный запах, но к нам в развалины не прыгают, дым и огонь их отпугивает. Чтобы создать достаточную завесу из огня, приходится подкладывать всё новые и новые порции дров, а их совсем мало. Надо бы разбудить Семёна, но рука не поднимается, так сладко он спит, обняв могучей рукой Светочку и Игоря.

Но вот занимается заря, ещё очень тусклая, но перья далёких облаков окрашиваются в нежно лиловый цвет. Утренние птицы проснулись, выводят резкие трели, семейство львов наконец-то неторопливо уходит в степь.

Со свежестью утра, сон отступает. С наслаждением взираю на просыпающую природу. На пучках травы сверкают капельки росы. После холода ночи, кузнечики разминают мускулистые лапки, пауки зависли в ажурных паутинах, в отдалении густая трава расходится в стороны, небольшое стадо буйволов лениво бредут в известном только для них направлении.

— Доброе утро, — слышу сонный голос друга. — Чего не разбудил?

— Тебя растолкаешь, храпел так, что все львы разбежались, — хмыкаю я.

— Ты вообще не спал? — приподнимается он на локтях.

— Не привыкать, — зеваю так, что хрустнуло за ушами и хлёстко щёлкнуло по затылку.

Семён выбирается из тесной пещерки, потягивается, улыбается восходящему солнцу, набирает горсть росы в ладони, умывается, фыркает от удовольствия.

— Интересные развалины, — оглядываясь, говорит он.

Я, так же выползаю наружу, разминаю затёкшие члены, смотрю по сторонам. Мы на обочине концентрически расположенных плит. Кое-где лежат, словно оплывшие свечи, длинные валуны.

— Ты знаешь, что это такое? — мне понятен рисунок из камня. — Это свастика.

— Чего? Фашистский знак? — удивляется и не верит друг.

— Вроде умный мужчина, а такую дурость говоришь, — я с сожалением качаю головой.

— Да, нет, я помню, свастика была задолго до фашистов, — смущается Семён.

— Очень задолго, — подтверждаю я. — Её использовали древние русы в амулетах и просто в обиходе, на вышивках, даже в письме. Но сдаётся мне, этой свастике десятки тысяч лет, когда эти самые русы ещё не появились.

— Может они были всегда, а вдруг они и сейчас где-то есть? — Семён одаривает меня светом серебряных глаз.

— Ну, да, в других галактиках, — фыркаю я и осекаюсь, после всего что увидели, эта мысль уже не кажется мне дикой.

Просыпается наша малышня. Первой выбирается Светочка, со сна щурит ясные глазки, за ней выползает Игорь, зевает во весь рот, демонстрируя белые клыки.

— Как хорошо! — улыбается девочка, смахивая с травы, искрящуюся под утренними лучами солнца, росу, брызгается в мальчика.

— Мы сейчас домой пойдём? — Игорь подходит к приёмному отцу.

— Скучаешь?

— Волчата, наверное, подросли, — грустно говорит он. — Как они там, без меня?

— Ждут тебя, — уверенно говорит Семён, трепет его по волосам.

— А я хочу к маме и папе, — Светочка заметно взгрустнула.

— Позавтракаем и пойдём, — успокаиваю я их.

Подкидываю в костёр дрова, нанизываю последние грибочки из подземного мира на прутики. Скоро пропитание придётся добывать самим, но я не беспокоюсь об этом, животных, в округе, много.

Не хочется покидать древние развалины, интуитивно чувствую благотворную энергию, исходящую из них. Даже трава внутри более густая, чем в округе, различное зверьё часто их посещает.

Спускаемся вниз, ребятню заставляем идти посередине, впереди я, сзади Семён, легко держит в руке боевой неподъемный топор. Я помню о степных львах, промышляющих где-то неподалёку, но могут быть и нечто страшнее любых хищников — люди.

Решаю выйти к морю, затем, надеюсь, легко найдём свой город. Но чем глубже входим в степь, тем неприятнее на душе, стебли становятся всё выше, а в них вплелись, раскинув колючие лапы, непролазные кустарники. Воздух наполнен всевозможными запахами трав и даже присутствие моря не ощущаю, а вроде оно близко. Хуже всего, часто пересекаем звериные тропы. Мы в охотничьих угодьях хищников, совсем не хочется попасться кому-то на обед.

Но вот, трава резко редеет, под ногами россыпи мелких камней, затем и вообще скалистые выступы, и одиночные каменные глыбы и, словно по волшебству, сквозь разломанную пополам скалу видим, синею гладь моря. Дух захватывает от красоты. Над застывшим в неподвижности морем, сиреневое марево, солнце в густом тумане, но воздух над берегом прозрачный как горный родник. Галечная полоса вьётся между морем и нависающими над ней золотистыми скалами. Виднеются многочисленные гроты, скалы, выступающие из воды, напоминают зубья сказочных драконов. На берегу ни души — спокойствие и тишина.

— Дядя Никита, я тропу нашёл! — захлёбываясь от возбуждения кричит Игорь.

Бегом устремляемся на голос мальчика. Действительно, к морю идёт извилистая тропинка, а в скале выбиты ступени, над обрывами — перила из гибких веток.

— Люди, — шепчет Семён.

— Да. Но как показывает практика, надо быть крайне осторожными. Конечно, я бы обошёл это место, но другого пути не вижу. Придётся спускаться. Только старайтесь идти тихо, — я больше обращаюсь к Игорю и Свете.

Двигаемся осторожно, часто останавливаемся, даже цикады нас не сразу замечают. Малышам нравится играть в охотников, корчат рожицы, шушукаются, но, впрочем, ведут себя вполне приемлемо.

Вскоре выходим к лесу, растущему на склонах, повсюду корявые корни. Здесь царство ящериц и змей. Часто дорогу пересекают толстые полозы, разноцветные ящурки прячутся в камнях, а с ветвей срываются тяжёлые птицы и исчезают в непролазных зарослях. Не удержался, сразил камнем одну из них. Птица похожа на тетерева, а может так и есть, я не шибко в них разбираюсь, но уверен, мясо вкусное.

Идём среди леса, довольно влажно, камни во мху. Тропинка петляет между деревьями и целеустремлённо направляется к морю. Уже слышен шум волн. Наконец покидаем заросли, впереди, голая поверхность скалы, на ней выбиты ступени, идущие прямо к берегу.

Внимательно оглядываю побережье. Видны признаки людей: кострище, пустые раковины моллюсков, на камнях блестит крупная рыбья чешуя, в гальку вбиты шесты для навесов.

— Людей нет, — удовлетворённо молвит Семён, — можем спускаться.

— Похоже, не часто они сюда приходят, — соглашаюсь я, но всё равно прочёсываю взглядом прилегающие окрестности, что-то мне не нравится в этом мирном пейзаже.

Спрыгиваем с последних ступенек на хрустящую гальку. Моментально обдаёт свежестью морской воды. Волна небольшая, даже не пенится, набегая на берег. Как по команде подходим к морю, окунаем руки, умываемся, пугая многочисленные стайки мальков, шныряющих по мелководью. Хочется выкупаться, но не решаюсь, сейчас слишком опасно.

Держась скал, бредём в направлении к дому. Вот только где он, пока не знаю. Вероятно, он за теми далёкими горами, что видели наверху, а это не один день, может даже с неделю.

По гальке идти легко, ноги не вязнут, в тоже время, ступням мягко. Детвора постоянно отвлекается, убегает к морю, мне уже надоело всякий раз их одёргивать, чтоб соблюдали тишину и осторожность. Постепенно и у нас улетучивается чувство опасности, берег пустынен и первозданно чист, следов человека уже нет, расслабились, Семён напевает песенку, на душе хорошо и безмятежно. Так бредём почти весь день, солнце давно спряталось за скалы, длинные тени окрасились в багровые оттенки, налетел свежий ветер, бесцеремонно подняв волну, пора расположиться на отдых, но пока нетерпение толкает нас вперёд.