Разозлившись, могучий Джон яростно устремился на противника, готовясь нанести ему окончательный удар, но, по неосторожности, слишком близко подошел к нему и дал возможность последнему воспользоваться этим преимуществом. Эльвард пригнулся к земле, в то время когда Джон собирался схватить его своими ручищами, и, обхватив противника, быстро перебросил его через голову. Очевидно, это было бы последнее путешествие громадного Джона, если б он, описывая в воздухе дугу и летя вниз головой, не угодил прямо в живот несчастного маляра, мирно храпевшего в своем углу. Тот, кряхтя, приподнялся на матраце, потирая с отчаянием свой живот и бормоча какие-то проклятия в адрес Джона, который, быстро оправившись, уже стоял посреди комнаты, тщетно уговаривая лучника еще раз померяться силой.

– Ради всех святых, еще одну схватку! – кричал Джон. – Это была хитрость!

– Ну нет, дружище, довольно, – возразил лучник, – я скорее готов биться с наваррским медведем, чем с тобой. Но, клянусь моим мечом, я приобрел себе хорошего друга и хорошего воина. Да здравствует Белый отряд и новый стрелок Джон Гордль! – При этом лучник протянул свою кружку рыжеволосому детине.

– О, проклятие! – вопил Джон. – Какая досада, что мне не досталась эта перина. Хотя она прошла мимо меня благодаря твоей хитрости, лучник, я сдержу свое слово и отныне принадлежу Белому отряду и душой, и телом. За твое здоровье!

– Но, святая Владычица, что сталось с этим несчастным? – прервал его Эльвард.

В это время маляр, придя немного в себя и окидывая пустым взглядом комнату, встал и, шатаясь, направился к двери, бормоча осипшим голосом:

– Берегитесь эля, добрые люди, он до добра не доведет!

Затем он, погрозив кому-то пальцем, вышел из трактира, сопровождаемый взрывом хохота подвыпивших кутил. Понемногу гости стали расходиться по домам, часть улеглась на полу на импровизированных кроватях, приготовленных заботливой хозяйкой и ее прислужницей. Аллен после стольких впечатлений, полученных за один день, лег спать и вмиг крепко заснул, изредка тревожимый различными видениями. В его голове, как в калейдоскопе, мелькали лица странных людей, встреченных в «Веселом кречете».

Едва на востоке занялась заря и первые лучи света проникли в маленькие закоптелые окна, жизнь в трактире снова забила ключом. В те времена все понимали, что из-за дороговизны и скудости осветительных материалов нельзя терять ни минуты дневного света. Но как рано ни поднялась госпожа Элиза, другие опередили ее: кембриджский студент, голова которого, вероятно, была слишком занята размышлениями о высоких материях, исчез до рассвета, забыв заплатить четыре пенса за предложенные ему ужин и ночевку. Пронзительный крик почтенной хозяйки и громкое, дружное кудахтанье кур, которые, воспользовавшись открытой дверью, не замедлили наполнить комнату, разбудили и остальных, не успевших еще проснуться путников.

Немало посмеявшись изобретательности представителя науки, наши знакомые стали быстро собираться в дальнейший путь. Лекарь взобрался на приведенного с соседней конюшни мула в красной попоне и отправился по Саутгемптонской дороге. Зубодер и певец, хлебнув эля, поспешили на Рингвудскую ярмарку, причем глаза у менестреля были красными, налившимися кровью от постоянного пьянства. Лишь лучник, выпивший накануне больше всех и меньше всех спавший, был весел и свеж, как утренняя роса. Поцеловав по дороге все еще опечаленную хозяйку и загнав еще раз на чердак служанку, он пошел мыться к ручью, а когда вернулся, вода струилась с его мужественного лица и всклокоченных волос.

– A, мой милый миролюбец! – воскликнул лучник при виде собиравшегося в путь Аллена. – Куда же ты теперь направляешь свои стопы?

– В Минстед, – ответил последний, – к брату своему Симону Эдриксону, у которого хочу пожить некоторое время. Сколько я вам должен, милая хозяйка?

– Да ты что! – воскликнула госпожа Элиза, стоя с широко открытыми глазами перед вывеской, над которой весь вечер просидел Аллен. – Скажи лучше, сколько мне надо заплатить тебе за твою работу. Провались я на этом месте, если это не настоящий кречет! Да еще с зайчиком в когтях!

– И какие страшные красные глазища! – воскликнула служанка.

– И раскрытый клюв!

– И распущенные крылья! – добавил Джон Гордль.

Молодой послушник от таких простых, но сердечных похвал покраснел, как маков цвет. Хозяйка и слышать не хотела об оплате за ночлег и ужин, так что лучник и Джон Гордль дружески взяли юношу под руки и подвели к столу, на котором уже был накрыт завтрак: копченая рыба, шпинат и кувшин молока.

– Ты искусно справляешься с кистью и красками, – сказал лучник, подавая Аллену на большом ломте хлеба лучший кусок рыбы. – Не удивлюсь, если окажется, что ты учен грамоте и можешь читать по писаному.

– Стыдно было бы братьям Болье, – ответил Аллен, – если бы я не умел читать. Ведь я был у них псаломщиком.

– А вот передо мной можете хоть сто раз написать «Сэм Эльвард» – я все равно ничего не пойму. Во всем нашем отряде один только человек знал грамоту, да и тот был убит при Вентадуре. Знать, не пристала хорошему воину грамотность.

– Вздор, – возразил Джон Гордль, – я тоже кое-что маракую. Жалко только, что не успел пройти науку до конца. Недолго я пробыл у монахов.

– Посмотрим, насколько ты силен в грамоте, – ответил лучник, вынимая из бокового кармана конверт, перевязанный красным шелковым шнурком.

Джон долго вертел в руках конверт, сопел, пыхтел, присматривался к написанному и хмурил лоб, точно решал самую сложную математическую задачу.

– Последнее время мне так мало приходилось читать, – наконец пробасил он, возвращая лучнику конверт, – немного, выходит, позабыл. Хотя, по-моему, здесь диковинно написано – всякий может понять эти слова как знает. Судя по длине строк, это какие-нибудь псалмы.

– Не думаю, – ответил лучник, отрицательно качая головой и передавая конверт Аллену, – чтобы сэр Клод Латур стал посылать меня с псалмами из-за синего моря. Кажется, вы дали большого маху, милейший друг. Держу пари на мою пуховую перину, что здесь речь о чем-то посерьезнее.

– Эта грамота написана на французском языке, – сразу ответил Аллен, взяв в руки конверт, – и, наверно, написана каким-нибудь клириком. Вот что это значит в переводе: «Благороднейшему и славнейшему рыцарю сэру Найджелу Лорингу из Кристчёрча от вернейшего друга сэра Клода Латура, капитана Белого отряда, владельца замка, знатного лорда де Моншато, вассала достославного Гастона, графа де Фуа, председателя всех палат – верхней, средней и нижней».

– Это другое дело! – победно воскликнул бравый лучник. – Так и хотел написать Клод Латур.

– Да-да, теперь я и сам вижу, что это так, – промычал немного сконфуженный Джон, заглядывая в пергамент, – только вот я никак не возьму в толк, что это такое – верхняя, средняя и нижняя палаты?

– Это значит, что нижняя палата может вымогать у арестованного деньги, средняя – пытать его, а уж по распоряжению верхней палаты можно и повесить человека. Однако ваши тарелки давно пусты, пора и в путь двигаться. Вы ведь со мной идете, mon gros Jean[31]? А ты куда, мой белокурый юноша?

– В Минстед.

– Ах, да. Я отлично знаю эту лесную местность, хотя сам родом из округа Избурн. Минстед будет нам по пути, мы тебя проводим.

– Я готов, – ответил Аллен, обрадованный, что нашел хороших спутников.

– А я не готов, – ответил задумчиво лучник. – Наша хозяйка, я вижу, честнейшая женщина. Послушайте-ка, ma chérie, я хочу оставить у вас на хранение мои золотые вещи, бархат, шелк, свою дорогую перину, серебряный кувшин и все остальное. С собой я возьму только золотые монеты в холщовой сумке и шкатулку с розовым сахаром, которую везу в подарок леди Лоринг от моего капитана. Надеюсь, вы постережете мое добро?

– Будьте покойны, добрый стрелок, все останется в полной сохранности. Когда бы вы ни приехали – вещи будут в порядке.