Это было удивительно.

Это было удивительно хотя бы потому, что Неа не прикасался к нему уже несколько месяцев. Что уж говорить об объятиях. Аллен вдруг ощутил себя сущим ребёнком. Потерянным, слабым, нуждающимся в заботе и опеке. Ощутил, как же на самом деле ему не хватает брата, как мало ему их разговоров, как мало — чертовски мало — касаний.

И — как мало теплоты.

В их уютном, мягком и светлом доме лишь они одни были полны холода, не способные согреться.

Аллен судорожно вздохнул, дрожащими руками обнимая удивлённо вздрогнувшего Неа в ответ, и крепко зажмурился.

— Спасибо.

Они стояли минуты две, совершенно не двигаясь с места и наслаждаясь возникшей между ними теплотой. Аллен не знал, как Неа, но сам он точно наслаждался этим. Потому что его не обнимали так давно, что казалось — вообще никогда. Что казалось — каждое объятие всегда будет просто сном. И это убивало Аллена, душило и терзало его.

Ему было холодно, очень холодно. В кафе у Кросса, рядом с Линой и ребятами, в школе — среди назойливых одноклассников, даже в пылу драки — там, где холодно не может быть ну никак.

И Аллену надоело молчать. Так надоело… Он так устал, словно все эти годы тягал огромные камни для постройки своей стены безостановочно. Только стена все уходила и уходила в землю, так и не отделяя его от Неа. Потому что Неа был ему дороже и ближе всех, кто остался на этом свете несмотря на то, что был братом, а не отцом и не матерью.

Да и братом он… братом он был ему не родным.

И от этого было только горше.

Потому что Неа жертвовал слишком многим ради него, по сути, ему чужого.

А Аллен любил его. Любил до ужаса и так сильно боялся потерять, что окружил себя стеной. Той самой стеной, что должна была обезопасить их. Обезопасить Неа.

А потому и говорить ничего было нельзя. Нельзя было нагружать брата своей гнилью, своей грязью, своими переживаниями и страхами, потому что у него было и своих достаточно.

И именно поэтому Аллен продолжит молчать.

И мёрзнуть.

— П-прости, — завозился юноша, чувствуя, как покрывается стыдливым румянцем. Чувствуя, что отпускать Неа ему совершенно не хочется. — П-прости, я… просто… я… — забормотал он, выпутываясь из рук брата, и отступил на несколько шагов, отвернувшись к плите и мимоходом заметив, что такояки ещё не подгорели. — Прости.

Боковым зрением он заметил, как мужчина обнял себя руками, словно ловя ускользающее тепло, и так и замер на секунду на месте, уставившись в пол, а потом поднял глаза на тут же вперившего взгляд в сковородку Аллена — и улыбнулся.

Аллену тоже захотелось обнять себя руками (а еще лучше — снова обнять брата), но он не посмел, подхватывая лопатку и делая огонь под сковородой посильнее.

Он занят, да. Очень сильно.

Но если Неа предложит поужинать вместе на кухне, а не как обычно смирится с тем, что по вечерам они вечно разбредаются по своим комнатам (потому что на кухне братья ужинали только в присутствии разряжающего обстановку Тики), Аллен… он не откажется.

И именно поэтому, когда брат неуверенно спросил, хочет ли он поужинать вместе с ним, юноша лишь согласно кивнул, всеми силами пытаясь сдержать разбивающую его лицо улыбку.

Ели они молча. Но, кажется, этот безмолвный ужин был самым тёплым за последние несколько лет.

Неа смотрел на него, словно пытаясь разглядеть что-то понятное лишь ему одному, а Аллен прятался за своим безразличием, чувствуя, как внутри разгорается огонь — слабый, дребезжащий, но согревающий его уставшее сердце.

Когда часы пробили пять, юноша, закусив губу и пытаясь казаться не таким сконфуженным, каким он был на самом деле, встал из-за стола и, словив озабоченный взгляд Неа, выдохнул:

— Я на работу.

На самом деле он просто хотел сбежать от всего этого.

— Ты… будешь поздно, да? — огорченно выдал мужчина, тут же опуская палочки и грустнея. И Аллен снова неслышно вздохнул, качая головой и чувствуя легкое приятное кружение.

— Нет, я… — он пожал плечами; вышло как-то неловко. — Я часов до десяти где-то. Завтра в школу.

— Хорошо, да… — Неа чуть повеселел и, когда младший Уолкер уже направился к двери в коридор, снова его позвал. — А, Аллен… Я завтра еду в Киото. Мне нужно посоветоваться с моим руководителем. В общем… я просто предупредить хотел. Скорее всего, такси возьму, потому там… долго. В общем, буду поздно.

Юноша наклонил голову в знак того, что понял его, и чуть обернулся через плечо. И — все-таки не сдержал легкой улыбки, тут же, однако, заталкивая ее куда подальше.

— Ладно. Я… я тебе бенто сделаю, хорошо? И ляг тогда сегодня пораньше… Вот.

Он прикусил губу, услышав радостный смешок брата (как будто что-то из ряда вон произошло, как будто… ожил кто-то), и пулей выскочил в коридор, чувствуя, как лицо заливает краска.

Они поговорят. Обязательно поговорят.

Когда Аллен расправится с теми, кто угрожает их благополучию. С теми, кто не хочет оставить их в покое и посылает своих наблюдателей.

И найдет тех, кто этих наблюдателей недавно снял.

Но пока… пока он мог выдохнуть. Этот вечер… он как глоток свежего воздуха среди всего этого зловония. И раз так — можно идти дальше. Потому что пока Аллен мог — он должен был продолжать защищать то, что ему дорого.

========== Op.5 ==========

Тики воодушевлённо закусил губу, предпочитая не замечать совершенно хитрющих взглядов сидящего рядом Вайзли, и наблюдал за подготовлением на сцене, ловя глазами каждое движение хрупкой Алисы, сегодня облачённой в чёрное пышное платье по типу тех, которые были популярны у лолит и Роад — с рюшами, бантиками, складочками, бахромой и так далее.

Но девушка смотрелась в нём потрясающе.

Вот она легко спрыгнула со ступеней и ветром промчалась до барной стойки. Вот она мягко улыбнулась кому-то из посетителей, ласково прищурившись, а вот со смехом дала кому-то по черепушке. Волосы её густой волной опускались по спине до пояса, на голове красовался чёрный лакированный обод, отдающий бликами в свете прожекторов.

Тики заворожённо наблюдал за её тонкими запястьями, за плавными руками, вновь затянутыми в перчатки (тоже чёрными), за грациозными поворотами шеи, скрытой длинным воротом, за сиявшими серыми глазами и алыми улыбавшимися губами.

Вайзли ничего не говорил, но смотрел уж слишком красноречиво, и Тики признавал: да, кажется, влюбился. Да, такое и с ним бывает.

Но нужно было отдать брату должное — тот никак это не прокомментировал, хотя Шерил бы на его месте уже успел несколько раз всплакнуть и громко бы порадовался, сердобольно обнимая Микка и целуя его в щёки (ужасная и совершенно противная привычка).

— А я доволен, — всё-таки лукаво протянул Вайзли, щуря глаза и потягивая свой излюбленный молочный коктейль. Выглядел он намного лучше, чем неделю назад, когда Тики заскакивал к нему в больницу, куда братец залетел с очередной пневмонией, и мужчина был только рад, что сегодня парню удалось попасть на выступление Алисы. Тем более, когда она будет исполнять что-то кардинально новое. — Ты прям расцвёл похлеще, чем когда узнал про стрельбище, — хохотнул Вайзли.

— Между прочим, я знаком с ней уже третью неделю, — фыркнул в ответ Тики, беззлобно ухмыляясь и откидываясь на спинку своего стула.

Потолок был похож на звездное небо.

— Она потрясающая.

— Да я уж вижу, — радостно хохотнул Вайзли, хлюпая трубочкой и вызывая (явно специально) у мужчины желание поморщиться. Вот малолетний гаденыш… — Яркая, живая, и голос у нее потрясающий. А уж небось как стонет…

— Откуда мне знать, как она стонет, — насмешливо улыбнулся Тики, оставляя в сторону свой чай со льдом (сегодня вновь было слишком тепло, ну что за капризная погода). — Я всего лишь говорил с ней о кантри.

Вайзли просто вытаращился на него, едва не выронив из ослабевших пальцев посудину с коктейлем. Микк вскинул брови, делая вид, что не понимает, что в этом такого необычного, и независимо повел плечами.

— Она тебя динамит? — сочувствующе выпалил он наконец. — Ты в нее втрескался, а она тебя динамит?