Я схватила из корзины узловатый рыжий клубень и швырнула на колоду для рубки мяса. Он был превращен в кашу еще быстрее, чем луковицы, не считая разве что нескольких ломтиков, отлетевших на пол.

Ближе к ночи, когда Паулина уже вернулась в наш домик, а Энцо и Гвинет отправились спать, я устало домывала последний котел из-под похлебки. Кое-какие особенно упрямые кусочки никак не хотели отскребаться от днища.

Мне казалось, что я снова в цитадели и меня опять отправили под домашний арест в мою спальню. Воспоминания о последнем таком заточении до сих пор жгли обидой, и я поморгала, смахивая слезинки с ресниц. В последний раз говорю тебе, Арабелла, придержи язык! – кричал на меня отец, багровый от возмущения. Мне показалось, что он меня ударит, но он сдержался и размашистым шагом вышел из моей комнаты. Все было из-за ужина, на котором присутствовал весь кабинет королевских министров. Напротив меня сидел лорд-канцлер в расшитой серебром мантии, пальцы его были так густо унизаны перстнями, что он с трудом удерживал в руке вилку. Беседа коснулась необходимости урезать бюджет и раздались хмельные шуточки о том, что дешевле было бы заменить солдат на лошадей – я вмешалась в разговор и заметила, что, если бы министры собрали свои каменья и побрякушки, это заметно пополнило бы казну. При этом, разумеется, я в упор смотрела на канцлера и затем провозгласила за него тост, чтобы мысль окончательно дошла до министерских мозгов, пропитанных элем. Я говорила правду, но отец не желал ее слышать – по крайней мере, от меня…

Услышав шарканье, я подняла голову – в кухню входила Берди, поникшая от усталости. Я с удвоенной силой принялась оттирать котел. Женщина подошла и молча остановилась рядом. Я приготовилась выслушать новую порцию упреков – вместо этого она взяла меня за подбородок, повернула мое лицо к себе и тихо сказала, что у меня было полное право выбранить того солдафона, и она рада, что я это сделала.

– Но если острые слова исходят от такой молоденькой красотки, как ты, они жалят намного больнее, чем от старой клячи вроде меня. Они оскорбляют мужланов, ранят их больное самолюбие. Будь осмотрительна. Я перепугалась больше за тебя, чем за себя. Но это не значит, что нужно все сносить молча, и ты славно его отчитала. Прости меня.

У меня сжалось горло. Сколько бы раз я ни разговаривала с родителями, мне ни разу не сказали, что я хоть в чем-то права, а уж о том, чтобы услышать извинения, не могло быть и речи. Я часто заморгала, жалея, что под рукой нет луковицы, чтобы свалить на нее мигом покрасневшие глаза. Берди прижала меня к груди и долго держала, давая время успокоиться и прийти в себя.

– День был трудный, – шепнула она. – Иди к себе. Отдохни. Я тут сама закончу.

Я молча кивнула, все еще боясь, что голос подведет, если заговорю.

Прикрыв за собой дверь, я стала подниматься по лестнице, вырубленной в скале позади постоялого двора. Ночь стояла тихая, месяц то скрывался, то выныривал из клочьев туманной дымки, поднимавшейся над заливом. Несмотря на ночную свежесть, мне было тепло от слов Берди.

Добравшись до последней ступеньки, я стянула с головы капюшон, позволив волосам свободно рассыпаться по плечам. Мне было радостно и легко, я снова и снова проговаривала про себя то, что Берди сказала мне. Я спускалась по тропинке, а слабый золотистый свет в окне нашего дома служил мне ориентиром. Паулина, наверное, уже засыпает, мечтая о своем Микаэле и представляя, как он держит ее в объятиях, как клянется, что никогда больше не оставит одну.

Вздохнув, я продолжала пробираться по темной тропе. Мои собственные сны были мрачными и, видимо, скучными, потому что обычно я их не запоминала, и уж точно не было в них крепких и надежных рук, обнимающих меня. Приснись мне такое, я бы помнила об этом и при ярком свете солнца. С моря налетел соленый ветер, и я подышала на руки, чтобы согреть их.

– Лия.

Я подскочила, чуть не вскрикнув.

– Тшш. Это всего лишь я, – из тени кряжистого дуба выступил Каден. – Я не хотел тебя напугать.

Я замерла.

– Что вы здесь делаете?

– Дожидаюсь тебя.

Он подошел ближе. В таверне он казался вполне безобидным, но какие дела привели его сюда и почему нужно подстерегать меня в темноте? Хорошо еще, что у меня есть кинжал под корсажем. Я обхватила себя руками, нащупав под тканью оружие, и отступила на шаг.

Заметив мое движение, Каден остановился.

– Я только хотел убедиться, что ты благополучно добралась до дому, – добродушно сказал он. – Мне хорошо знакомы типы вроде гвардейца, которого ты отбрила в таверне. Они злопамятны и очень много о себе воображают.

Он неуверенно улыбнулся.

– Да, кстати, я хотел сказать, что мне очень понравилось представление. Хотел выразить свое восхищение раньше, но не представилось случая. – Он снова сделал паузу, но я продолжала хранить молчание, и он опять заговорил. – Будет ли мне позволено проводить тебя до дома?

Он предложил мне руку, но я не стала на нее опираться.

– Ты все время поджидал здесь? Я считала, что вы с другом уже далеко отсюда.

– Я останусь на некоторое время. На постоялом дворе не оказалось свободных комнат, но хозяйка была так добра, что позволила заночевать на чердаке конюшни. Мягкий матрас – желанная замена пыльной обочине дороги.

Он пожал плечами и добавил:

– Даже несмотря на то, что приходится выслушивать жалобы нескольких ослов.

Итак, он просто остановился у нас на постоялом дворе – так вот чем объясняется его забота. К тому же он платит за ночлег, так что мог бы по праву претендовать на наш с Паулиной домик, уютный, хотя и с течью в крыше. Я невольно расслабилась и опустила руки.

– А твой друг?

– Мой друг? – Каден озадаченно склонил набок голову, немного по-мальчишески, словно забыв о продуманных сдержанных жестах, и разом помолодел на несколько лет. Он запустил пятерню в соломенные волосы. – А, вот ты о ком. Он тоже остался.

Нет, он не торгует пушниной, в этом я уже не сомневалась. Свежевать зверей, снимать с них шкурки – не его профессия. Движения, спокойные и взвешенные, могли бы принадлежать охотнику, но глаза… его глаза. Ласковые, с поволокой, но под обманчиво спокойной поверхностью бурлит водоворот. Они выдавали привычку к другой жизни, хотя какой именно – я пока не могла понять.

– Что привело тебя в Терравин? – спросила я.

Я не успела опомниться, как он протянул руку и схватил мою.

– Позволь, я провожу тебя до дома, – повторил он. – А по дороге расскажу о…

– Каден?

Я вырвала руку, и мы разом обернулись на голос, окликнувший из темноты. Черный силуэт Рейфа, совсем недалеко от нас, невозможно было спутать ни с кем. Он подошел незаметно, ступая бесшумно, словно кошка. Черты его лица стали различимы только, когда он приблизился почти вплотную.

– В чем дело? – в голосе Кадена сквозила досада.

– Твоя норовистая кобыла разбушевалась и лягается в стойле. Пока она там все не разнесла, надо бы…

– Жеребец, – поправил Каден. – С ним было все в порядке, когда я уходил.

Рейф развел руками.

– Ну, а теперь не в порядке. Испугался на новом, непривычном месте, я полагаю.

О, он был очень доволен собой.

Каден мотнул головой и убежал, сердито фыркнув – я была рада, что он не стал мешкать. Разрушенное стойло не порадовало бы Берди, не говоря уже о том, что я тревожилась о своих покладистых Отто, Нове и Дьечи, которые могли пострадать от буйного соседа. Я сильно привязалась к осликам. Помещались они не вместе с лошадьми, а в отдельном стойле, но их отделяла лишь тонкая деревянная перегородка.

Каден исчез, не успела я оглянуться, и мы с Рейфом остались одни. Повисла неловкая пауза, только ветер шуршал опавшей листвой у нас под ногами. Откинув с лица волосы, я обратила внимание, как изменился внешний вид моего спутника. Волосы были аккуратно причесаны и завязаны сзади, свежевыбритое лицо блестело в тусклом лунном свете, и я рассмотрела высокие, загорелые скулы. Рубашка тоже была свежая. Не торопясь нарушать молчание, Рейф спокойно, без смущения смотрел на меня. Похоже, такая у него была привычка.