Тики прикусил изнутри щеку (обоже, мальчишка приоткрыл рот, и твою мать, это выглядело так… так…) и осторожно отодвинул Четырнадцатого от себя. В конце концов, надо как-то удержать себя в руках и пережить хотя бы сегодняшний ужин, а потом можно и… и залезть к засранцу в комнату, чтобы хорошенько над ним надругаться.

От заманчивых мыслей отвлёк ироничный хмык Уолкера, и мужчина поспешил перевести взгляд на него — тот смотрел так, словно прекрасно догадывался, о чём Микк думает, и насмешка на его тонких губах заводила до такой степени, что хотелось прямо сейчас прижать его к стене, завалить в спальню и получать удовольствие.

Только мальчишка вдруг фыркнул, закатив глаза, и, мотнув головой, вновь уткнулся в книгу, отворачиваясь и вскоре неторопливо скрываясь за поворотом.

А Тики… А Тики вновь ощутил себя кем-то донельзя беспомощным. И как до такого вообще всё докатилось?! Какого чёрта он, Третий апостол, теряется рядом с каким-то идиотским мальчишкой?

…хотя, конечно, тот не был идиотским, у него явно были хорошо развиты мозги — с колбочками же разными копался, да и то, как он огрызался и вёл себя говорило лишь о том, что Уолкер был довольно умным, образованным, красивым, притягательным, желанным…

Хватит, Тики! Что за чертовщина с тобой происходит?

Третий апостол издал короткий глухой рык и отправился к старшему брату. Шерил обязательно усыпит своей занудностью, а Микку было только того и надо — потому что пока Алчность разглагольствует про управление шахтой и выгодные инвестиции, можно с чистой совестью расслабить мозги. Что надо — то задержится, что лишнее — то вылетит.

Однако исполнить свою задумку — в полной мере — у Тики не получилось. Как только он поудобнее устроился в кресле в кабинете у важно и радостно пыхтящего Шерила, дверь открылась, и в комнату вплыл никто иной как господин Тысячелетний.

Брат оборвал себя, толком даже и не начав, и зачастил с приветствиями, которые теперь, после не так давно подслушанного разговора, стали какими-то еще более фальшивыми и ненатуральными. Смешно даже немного стало.

Адам, собственно, посетил Шерила исключительно ради того, чтобы поинтересоваться, не видел ли тот где Аллена. А то, дескать, бегает ребенок там и сям, неприкаянный, беспризорный и небось совершенно голодный, а находиться ни в какую не хочет — все ищет способ из Ковчега сбежать. Алчность на это, естественно, пофыркал (особенно в том месте, где говорилось о том, что Четырнадцатый якобы голодный), но Графа все-таки успокоил.

Брат сказал, Аллен уже взрослый и вполне адекватный молодой человек, и он сам решит, что ему делать и когда показываться на глаза разине-папаше (это так неожиданно попало в цель, хотя было сказано явно в шутку, что Тики даже мысленно поаплодировал). И еще — что не стоит ни на кого давить.

Адам потер подбородок, задумчиво согласился, стрельнул в Микка лукавым взглядом и отчалил по сути ни с чем. И — оставил Третьего апостола снова предаваться фантазиям о том, как он нагнет везде постоянно всплывающего Уолкера.

Всё словно вокруг говорило: «Возьми его, возьми, возьми и не отпускай».

Почему он должен был не отпускать его — понятно не было, но то, что взять мальчишку требовалось обязательно, мужчина знал и сам.

О, он определённо обездвижит его: свяжет руки или даже к кровати привяжет, чтобы тот даже пошевелиться не мог, чтобы тот шипел и дёргался, но не был ни на что способен, — и будет медленно-медленно брать, растягивая удовольствие как можно дольше, наслаждаясь столько, сколько ему самому угодно. Хотелось сделать что-то совершенно… из ряда вон необычное — и Тики не мог понять этого своего желания, но охотно намеревался ему последовать.

…может быть, ещё и глаза спящему Уолкеру завязать, чтобы тот даже сначала и не понял, что происходит?

— Тебя Граф вообще-то ищет, — вдруг прервал его размышления Шерил, и Микк удивлённо посмотрел в ту сторону, куда и брат.

В дверях стоял Уолкер.

Снова.

Уолкер.

Этот паршивец, которому хотелось заломить руки и которого хотелось кусать-царапать-целовать, кивнул в самым невозмутимым видом, обводя взглядом (снова этим заинтересованным и изучающим взглядом, от которого становилось тошно) фигуру Микка, и, не обращая внимания на кислую мину Камелота, прошёл в глубь комнаты.

— Поэтому я спрячусь здесь, — произнёс он в итоге и уселся на пол в углу, погружаясь в тень и доставая из кармана очередную книжку с названием, которое невозможно было прочитать на одном выдохе.

Шерил недовольно прочистил горло и демонстративно отвернулся от него, явно призывая и Тики сделать то же самое. Мужчина только плечами пожал, стараясь тоже выглядеть невозмутимо (что даже как будто у него получалось), и махнул рукой, веля брату продолжать. И Шерил, слушаясь, снова залился соловьем про всякую чепуху, которая не менялась все эти тридцать пять лет, то ли считая свою длинную тираду за вступление, то ли просто какого-то черта обходя все существенное.

Он говорил, говорил, говорил, пока Тики не надоело слушать, и он не закончил фразу тут же очнувшегося как будто от какой-то эйфории брата сам.

— Работные дома, Шерил. Я помню, — очень спокойно произнес он и заметил: — Если ты забыл, работные дома были еще тридцать лет назад.

Алчность на это только удивленно распахнул глаза.

— Постой-ка… — нахмурился он. — Если ты это знаешь, зачем тогда пришел?

— Затем, — терпеливо пояснил мужчина, — что мне надо знать, чего еще понавводили за то время, что я беспризорничал и впахивал за гроши.

Настойчивый взгляд известно какого незваного гостя буквально жег правый висок, и Тики удивился, как у него еще не образовалось там дырки. Всеми силами Третий апостол заставил себя не оборачиваться на Уолкера (не в последнюю очередь потому, что трахнуть мог его и прямо здесь за все эти взгляды) и сосредоточить все внимание на брате.

Алчность прокашлялся, улыбнулся напряженно дрогнувшими губами и кивнул.

— Ох… да, да, конечно… Значит… сейчас говорят о легализации профсоюзов, которые подмяли под себя закон от…

Тики снова откинулся на спинку своего кресла и даже немного прикрыл глаза.

И чужой взгляд продолжал его сверлить — и он продолжал фантазировать, с каждой новой минутой представляя всё более яркие и возбуждающие сцены. Уолкер непременно будет вырываться, кусаться и крупно вздрагивать от каждого прикосновения к голой коже. Тики его лишит движения, подчинит, сделает только своим — чтобы не смел думать о каком-то там Неа, чтобы не вспоминал о нём, чтобы в голове у него был лишь один Микк. Мужчина определённо точно свяжет его, да. И будет любоваться тем, как мальчишка постарается выпутаться, выбраться, полоснуть своими копьями, как он скривит свои тонкие подвижные губы, как он зло сверкнёт золотом глаз в темноте, как он…

О, чёрт подери, да почему он не выходит из головы?!

Тики сердито нахмурился, заставляя себя вслушиваться в речь Шерила, но почти ничего не понимая, и, всё-таки, не выдержав, кинул быстрый взгляд в сторону Уолкера. А тот…

А тот пялился лишь в свою книгу.

Вот сука. Тики даже не представлял здесь, как сможет справиться с явно обещающим вот-вот появиться стояком, а этот говнюк делает вид, что ни при чем здесь! А ведь на самом деле — очень даже причем и явно это прекрасно знает! Уж не об этом ли говорил господин Граф, когда сетовал, что его маленький милый Алленчик вероятно голодный? О, этот белобрысый бес наверняка голоден — иначе зачем бы ему преследовать Микка все это время?!

Шерил заболтал что-то про ограничение трудового времени для подростков до четырнадцати лет (которое никогда не признавалось в шахтах, где сам Микк работал, считаясь этакой «мертвой буквой закона») и про разрешение на разводы (вообще непонятно, причем тут это, на самом деле, разве что Третий апостол женится, чего он явно не планировал). Отвлекало это от размышлений про Уолкера весьма скверно (в частности — он представлялся в дамских кружевах), и на почве подобного помешательства Тики даже подумал о том, что ему бы следовало просто уйти к себе и хорошенько… расслабиться перед грядущим ужином.