В общем, стоило послушать, наверное?

Дик (Лави, Лави) вскинул подбородок как будто даже удивленно — и хмыкнул:

— Так русалки же по обычаю не дают прикасаться к своим бедрам никому, кроме нареченных, — вид у него был такой самодовольный и расслабленный, словно он сообщал неучу нечто совершенно очевидное.

Тики замер, сжав пальцы едва ли не до боли, и ощутил, как его затрясло, причем, даже почти заметно.

…это было так? Или не так?

Тики не знал точно, потому что никто особо не просвещал его, как уже говорилось, и он не знал…

Верить ли Лави? Парню, который был его другом, но скрывал даже собственное имя.

Или верить Алане? Которая вообще ему не говорила ничего.

Только трогала. Только гладила. Только прижимались.

Лави, кажется, заметивший выражение его лица, ошеломленно распахнул глаза.

На минуту у таверны воцарилось молчание, а потом… Потом все-таки парень, прикусив губу, выдохнул:

-…ты что, не знал?

Нет, не знал. Нет, не знал, не знал, незналнезнал, но определённо точно мечтал об этом. Думал об этом. Запрещал себе думать об этом.

Тики судорожно втянул воздух, слыша, как он со свистом наполняет его совершенно опустошённые лёгкие, чувствуя, как внутри всё наполняется лёгкостью, от которой можно было взлететь при любом даже самом слабом порыве ветра, понимая что-то сокровенное, что-то, что осознать пока было слишком сложно.

Потому что мужчине не нужно было видеть души, чтобы поверить сейчас Лави, на лице которого на несколько секунд застыло искреннее удивление.

Неужели Алана тоже?..

Неужели?..

Тики мотнул головой, всё ещё не веря, вся ещё отказываясь верить, но безумно желая, жаждая сделать это.

Лави, однако, в следующее же мгновение хрюкнул, сгибаясь пополам, и захохотал так, что тут же захотелось дать ему в живот.

— Тебя и правда обраслетили без твоего же ведома, — смеялся он, став внезапно таким простым и незлобным, таким, каким был до того, как Тики отправился в плавание за русалкой, плачущей самоцветами. — Ты хоть понимаешь, насколько хвост у русалок священен? Они мало того, что позволяют касаться его только семье и подругам, так ещё и любое касание к ним — словно человеческие поцелуи, смекаешь?

Тики с ужасом ощутил, что краснеет. Он всеми силами постарался справиться с этим (с этим ужасом, о нет, он не будет краснеть при этом рыжем нахале!), но вышло у него явно не очень-то хорошо, потому что Лави захохотал уже в открытую, не в состоянии какое-то время выдавить ни слова из-за душащего его приступа веселья.

— Да ты еще и… и покраснел! — все никак не мог успокоиться приятель. — О океан и морские цари, это просто потрясающе!

В конце концов терпение совершенно красного уже от всей этой гадкой ситуации Микка лопнуло, и он отвесил ученику Книгочея хороший подзатыльник, побуждая этим прийти в себя.

Не сказать, что это так уж хорошо сработало, но Дик хотя бы перестал хохотать в голос и снова вскинул на него искрящиеся зеленые глаза.

— Прости, — абсолютно неискренне брякнул он и снова хихикнул, не сдержавшись — а может, и специально. — Просто я никогда не видел тебя таким смущенным. Неужели эта ведьма и правда не говорила тебе?

Мужчина медленно покачал головой, пребывая в каком-то подобии транса и все еще не в силах до конца это осознать.

Алана ведь прикасалась к нему. Оглаживала стопой его щиколотку, касалась большим пальцем — как будто случайно чиркала, и не раз.

Скользила ему кончиками пальцев по колену, поглаживая, еще сегодня утром.

Явно с четким осознанием того, что Тики не знает.

— Что, — недоверчивым голосом перебил ход его мыслей Лави, — и Мана тебе об этом не говорил?

Вот здесь Микк натурально вытаращился на друга. А тот — на него.

О ветер и море, неужели…

Мужчина вздохнул — глубоко и как-то даже для себя самого удивительно судорожно — и спрятал голову в ладонях.

— Мне… мне надо подумать, ладно? — в конце концов выдавил он — и, не дожидаясь ответа (до него донеслось еле слышное и абсолютно растерянное: «Ага…»), широкими шагами направился вниз по улице.

Подумать ему действительно стоило. И о многом.

Потому что, видимо, Алана тоже испытывала к нему симпатию? Она же касалась его ног и позволяла прикоснуться к себе, хотя никто больше не смел этого сделать — русалка чётко обозначила позицию ещё в самом начале путешествия, когда полоснула плавником Неа по щеке.

Но как так вышло, что именно Тики удосужился получить эту несомненно прекрасную привилегию? Тот, из-за кого она потеряла плавники и уже никогда не сможет как нормальная сирена вернуться в океан? Дракон всех сожри, это же Микк во всем виноват! Во всем! А эта глупая русалка позволяла прикасаться к себе, смотреть на себя, любоваться собой, словно ничего между ними ужасного и не происходило!

Почему она вообще могла влюбиться в него? Почему вообще могла желать этих касаний, будучи уверенной, что Тики ничего не знает? Неужели просто наслаждалась необычными ощущениями, используя для этого Микка, мол, всё равно он во всем виноват?

…ну что за идиотские мысли.

Алана не настолько распутна и тщеславна, чтобы вести себя так. Возможно, Тики был слишком нежен к ней, а она восприняла это за… за что?

Он любил её, о небо.

И русалка, как видится, тоже его любила.

Мужчина длинно простонал, протирая лицо ладонями, надеясь снять с себя вуаль усталости и непонимания.

Может быть, лучше всего — поговорить с самой девушкой?

Но сначала надо пройтись. Тики вдохнул и выдохнул, стараясь выровнять сбившееся сердцебиение, и пошел медленнее, сворачивая снова на улицу, по которой они гуляли сегодня, и спускаясь к реке. Близость воды всегда позволяла ему успокоиться и разобраться в себе хоть немного, поэтому он сюда и пришел.

В траве трещали сверчки и то и дело заметно было как ползают маленькие цветные ящерки.

Мужчина сел, скрестив ноги, и потер руками лицо.

Если Алана была влюблена в него, то… почему она не сказала? Неужели потому же, почему молчал и сам Тики? И стоит ли действительно говорить с ней, или лучше оставить все так, как есть?

Но если оставить как есть — правильно ли он поступит? Ведь Алана… она же явно не просто так интересовалась прикосновениями, верно? Она же наблюдала, изучала — он это видел. И она… неужели хотела так прикоснуться к нему?..

Мужчина вздохнул (какой уже это был вздох по счету, и когда он настолько часто стал вздыхать по женщинам, о ветер и море?) и устремил взгляд на бегущую воду.

Это было совершенно невероятно, вот дракон! Как он мог так вляпаться в это приключение, а?

Микк вскочил, не усидев на месте больше десяти минут, и заходил на месте.

Наверное, надо было вернуться… Он ведь ушел уже довольно поздно, и сейчас уже солнце почти зашло. Все будут… волноваться.

И Алана… она тоже будет волноваться, не так ли?

Тики устало выдохнул, всё же направляясь к таверне и испытывая странное желание не появляться там как можно дольше, и через несколько минут блужданий и оттягивания момента встречи с компанией остановился перед деревянной дверью.

Хотелось спросить совета у Маны (и потребовать объяснения, почему он ничего не сказал, хотя явно всё знал), но тот не выходил из комнаты сегодня весь день, а потому тревожить и волновать его не хотелось — очевидно, предаётся самобичеванию и размышляет над тем, что делать с Неа дальше. Тики не горел желанием помогать ему в этом непростом деле — у него и своих проблем оказалось достаточно. Хотя можно ли было назвать проблемой чувства русалки, в которую мужчина и сам был влюблён?

О дракон, когда всё стало таким сложным?

В таверне было шумно: вечером людей всегда было больше, они веселились и распивали вино, дочери хозяйки бегали по залу с блюдами, а Алана с Изу и Неа обнаружились в самом дальнем углу, что было для брата удивительно, потому что тот никогда не любил прятаться от публики.

Но когда Тики подошёл к ним ближе, все стало ясно: Алана вырисовывала на столешнице водяные замки, скорее всего, показывая заинтересованно приоткрывшему рот Изу дома, которые строятся у морского народа. В Империи никто не мог использовать водную магию, а потому сразу становилось понятно, что если девушка на это способна, то она была русалкой.