Микк замер, непонимающе воззрившись на мужчину, и неловко сглотнул, облизнувшись.
— Но я не женат, — ощущая себя в не своей тарелке, признался Тики и недоуменно нахмурился, когда Мари хитро сощурил глаза, переведя лукавый слепой взгляд на море.
— Это пока, — неоднозначно отозвался тритон, хохотнув так, словно услышал (или увидел) что-то смешное, и посмотрел на непонимающего мужчину с мягким прищуром. — И отец ты замечательный. Твои дети — очень сильные повелители, — одобрительно закивал он, в каком-то слишком комичном жесте погладив пальцами подбородок.
И тут Тики уже вообще потерял нить разговора. Нет, конечно, он понимал, что Мари сказал ему что-то про семью, кажется, даже про будущую. Что он женится, что у него будут детишки, что, получается, он забудет Алану, и эта влюблённость испарится лёгким ветерком, так и не расцветя в полноценное чувство.
И, честно говоря, это было хорошо. Да только вот что-то защемило в груди от осознания.
Хотя, с другой стороны, что может быть лучше влюблённости в русалку — в прекрасную, великолепную и недосягаемую морскую деву? Тики был уверен, что это хорошо: хорошо, что всё кончится вот так. Что они разойдутся, что он будет вспоминать о ней как о мечте и, наверное, хорошем друге, доставит её в целости и сохранности домой, а если придётся просить прощения у отца девушки и отвечать за свои поступки — то именно так и сделает. Микк сделает всё, чтобы окутать её заботой и защитой — до того самого момента, пока она сама не покинет их; пока этот загадочный жених не заберёт её.
Да и, вот драконище, какой жених вообще посмеет оставить свою невесту одну и запертой в бухте?!
Тики встряхнул головой, попытавшись успокоиться, и кивнул.
— Так значит, вы — оракул? — поинтересовался он, и Мари степенно кивнул.
— Единственный из ныне живущих в море, — подтвердил тритон. — Остальных убили ещё в начале войны.
— И вы, зная, что вас могут убить, все равно пришли сюда? — ошеломленно выдохнул Микк.
Мари присел на лавку, и мужчина устроился рядом с ним, вытянув ноги. Они помолчали, пока тритон словно бы собирался с мыслями (как странно, они были толком и не знакомы, а Мари отвечал ему очень честно), и наконец, разговор загорелся снова.
— Меня не могли убить, — убежденно произнес Мари и снова посмотрел невидящими глазами на Тики. Или — в Тики. — Когда мы шли сюда, я знал, что на корабле нас встретят радушно. А теперь, — улыбнулся он, — я знаю, что моя подруга сбежала не зря, и благодаря ее поступку война закончится.
Тики прикусил губу, думая о том, какой вопрос будет уместнее теперь задать и что вообще сказать по этому поводу. Потому что… он был не из тех, кто хочет узнать свое будущее, даже если рядом есть оракул.
Скажет — ну хорошо. Не скажет — тоже хорошо. Чего донимать человека всякими пустяками? Подумаешь, судьба. Она ведь изменчива, и ты сам ее строишь. И зависит она от твоих собственных действий настолько же, насколько зависит и от действий других людей, касающихся или же не касающихся тебя каким-либо образом.
Именно в это Микк всегда верил безоговорочно, а потому…
— Скажите… — он помедлил, но все же выдохнул: — Как вы видите это? Как вы можете сказать о чем-либо наверняка? Ведь все зависит от людей, которые и движут судьбу, разве нет?
Мари, однако, только усмехнулся — как-то почти уважительно — и кивнул.
— Толковый ты парень, — заметил он одобрительно, — прав был Канда. Жаль, что он не провидец… Все верно, — они снова столкнулись взглядами, и Тики вновь пробрала дрожь от спокойствия в светло-голубых невидящих глазах. — Люди движут судьбу, и все зависит от них. Но ведь и оракул видит будущее не просто так. Я знаю, какие действия к какому исходу могут привести, — так же веско, как до этого говорил о своей правоте с Аланой, произнес тритон, — и знаю, что должен сказать и сделать, чтобы привести тех, кто стали героями моих видений, к лучшему будущему.
Микк наблюдал за ним затаив дыхание — настолько потрясающим был тритон в своей уверенности и непоколебимости, в своих спокойствии и размеренности. Совершенно не похож на того длинноволосого Канду, грубого и хмурого, но необычайно заботящегося об Алане — словно о родной сестре.
Тики обескураженно выдохнул с коротким смешком и почесал макушку.
— То есть вы видите что-то очень важное, да? Вы же видели Алану и то, что она сбежит, и… — забормотал мужчина, не в силах собраться с мыслями, потому что это было так удивительно, так великолепно и необычно, и Мари в ответ серьёзно кивнул.
— Да, моим первым видением было начало войны, — спокойно поделился он, и Тики вздрогнул. — Я видел Алану, перепачканную с головы до кончика хвоста в крови, и то, как она убила нескольких людей, преследующих её, — тихо поговорил тритон, прикрыв глаза, и грустная улыбка тронула его губы. — Тогда я ещё не понимал, что это значит, а когда понял, то было уже поздно.
Микк неверяще уставился на него, больше поражённый другим. Алана кого-то убила? Мягкая, ласковая и нуждающаяся в защите, она кого-то убила? Сама?
Мари же понятливо кивнул, словно прекрасно понял причину его метаний, и вдумчиво перевёл взгляд на него.
— Лунноволосых русалок сторонятся, потому что считают убийцами. Но правда в том, что они намного жёстче и, я бы сказал, более жестоки, чем остальные. У нашего народа существует легенда, что именно лунноволосые русалки способны заклинать кровь, потому что при рождении напились ею сполна, — Мари опустил голову набок с глубоким вздохом. — Что способны управлять чужой кровью, потому что она им не противна. И в моём видении Алана убила их, потому что была уже на грани безумия, — печально поджал он плечи, и Тики поражённо прирос к палубе, не зная, что сказать.
— Но разве… разве тритоны не способны заклинать кровь? — выдохнул Микк наконец, боясь даже подумать о том, сколько же Алан пришлось пережить. И какой она была на самом деле. Ведь он был в нее влюблен, но явно совершенно ее не знал. — Ведь Алана говорила, что ее брат Рогз вынес ее, вытолкнул на улицу. Потоком крови.
Мари тяжело вздохнул, потирая лицо руками в каком-то совершенно человеческом жесте, и кивнул.
— Все верно, — согласился он, — так и есть, и именно так Рогз и сделал. Но… даже тритоны не могут заклинать кровь внутри человека, понимаешь? Ведь кровь — это же вода. Но для тритонов существуют определенные условия — мы не можем заклясть воду в человеке, а значит, и кровью мы можем повелевать только если она пролилась.
Тики замер, затаив дыхание, и нахмурился, вперивая в широкий лоб Мари задумчивый взгляд. Мысли в голове ворочались медленно, не поддаваясь ускорению. Словно сам Микк не желал понимать всего этого — хотя он желал на самом-то деле.
— А лунноволосые русалки могут, значит? — в итоге только и спросил он.
И Мари кивнул, поощряя ход его раздумий.
— Да, — согласился он и замолчал на несколько секунд, будто снова подбирал слова. — Для них не существует этого ограничения, но… Суть в том, что впервые русалка с лунными волосами может сделать это только на грани срыва — на грани безумия. Потом — когда достигает наивысшей точки жестокости, понимаешь? Тогда Алана убила гонящихся за ней охотников, заставив кровь в их жилах закипеть, — тихо произнес мужчина, так и глядя по-прежнему словно в самую суть Тики и читая все его мысли.
— И сейчас она… — Мари качнул головой, будто заранее зная, какой вопрос Микк хочет ему задать, и мужчина поблагодарил его за то, что ему не придется произносить это вслух.
— Нет, Алана не способна на такое сейчас, — ответил он. — И больше никогда не будет способна, я подозреваю.
Тики не сдержался и издал полный облегчения вздох — потому что слишком много иначе это было бы для одной девушки, сколько бы столетий ни отделяло ее от этой трагедии и сколько бы дней они ни провела, успокаивая свое ноющее сердце.
Да и могла ли она успокоить себя в полном одиночестве? Запертая в бухте, окружённая потопленными кораблями, неизвестностью и неспособностью окунуться в открытое море? И сколько она вообще пробыла там? Могла ли Алана заживить свои кровоточащие раны на сердце, если рядом не было никого, кто мог бы её утешить? Постоянно не было, поправил себя Тики, вспоминая, что у неё есть друзья, искренне заботящиеся о девушке, любящие её и опекающие — и от этого стало чуточку легче, потому то мужчина понимал, что такое в одиночку не вынести. Лишь только закопать глубоко внутри себя, похоронить, спрятать, чтобы никогда не вспоминать, отстраниться от этого всеми силами, но в конце концов всё равно сойти с ума от боли и собственного уединения.
