Тики сейчас даже был счастлив, что нашёл Алану. Что она выплакалась ему, рассказала эту ужасную кровавую историю, явно никому не обмолвившись о ней до того момента. И это неимоверно льстило — и одновременно связывало, приковывало к ней. Это был словно древний магический ритуал, в ходе которого два человека обязаны были быть рядом, заботиться друг о друге, пока один из них не найдёт более подходящего защитника для второго. Пока сам Тики не отыщет этого человека — того, в чьи руки будет не страшно отдать Алану, такую нежную в своей беспомощности, такую искреннюю и одинокую, на самом деле.

— Так что спасибо тебе за то, что оберегаешь её, — вдруг ворвался в его размышления голос Мари, и Микк оторопело уставился на него, не понимая, за что его благодарят.

— Но это же из-за меня она в таком состоянии, — недовольно возразил мужчина, скривившись от отвращения к себе, от невозможности простить себя, да и, на самом деле, совершенно не желая этого делать.

— Даже если и из-за тебя, это всё уже в прошлом, — степенно ответил Мари, и Тики удивлённо воззрился на него, отчего-то уверенный, что тритон должен был как-то разубедить его, как это постоянно делала сама Алана. — Сейчас ты единственный, кому она так сильно доверяет, потому что ты спас её. Даже если ты и виноват в случившемся, ты все равно спас её, и это главное, понимаешь? — проникновенно улыбнулся он, взглянув на ошеломлённого Микка.

— И вы готовы это принять? — тихо усмехнулся мужчина, чуть качнув головой и прикусив губу. Сам он — не мог. Однако Мари… кивнул.

— Увидеть ошибку и признать ее — это мудрость, — мягко произнес он, — а понять ошибку и исправить ее — это доблесть.

Они оба замолчали и теперь просто смотрели на колышущиеся за бортом волны. Мари, наверное, думал о том, верно ли поступает, рассказывая Тики так много, а вот сам Тики так и сяк вертел его слова. Искал в них какую-то пробоину, прореху, что-то, за что можно зацепиться и уличить тритона в неистинности суждений.

Прощение не могло быть таким простым. Это ведь Тики потревожил покой Аланы, забрал ее, увез — и подверг таким мучениям и такой опасности.

И влюбился в нее, обещанную другому и явно совершенно не собирающуюся играть в его игрушки, пока это не надоест самому Тики.

Хотя, по правде сказать, пусть слова Мари немного успокоили Микка и убедили в том, что его влюбленность — не более, чем переменчивый ветерок, что у него будет семья, что он будет хорошим отцом и мужем, мужчина все равно… сомневался.

И — где-то глубоко внутри надеялся на то, что его женой станет русалка с серебряными волосами.

Глупости оно все, конечно… Но правда была в том, что привязанность Тики к девушке усиливалась с каждой новой деталью из ее жизни, с каждым новым словом о ней, с каждым событием, которое сыграло ключевую роль в становлении ее личности.

Ветер крепчал, и Микк чувствовал его усиление как никто другой, потому что этот ветер — он жил внутри него.

— А как давно вы знакомы с Аланой? — поинтересовался он просто для того, чтобы заполнить ставшую неловкой (для него) тишину и сдунул упавшую на лицо чёрную прядь.

— С рождения. Уже почти как пятьсот лет, — с ностальгией отозвался Мари, приятно улыбнувшись самыми уголками губ, и Тики потрясённо уставился на него. — Мы с ней — одни из старейших жителей морского народа, — продолжил тем временем тритон, — а потому оберегай её, — строго, но одновременно мягко закончил он, взглянув на Микка.

— Конечно, — поспешно пробормотал мужчина, как-то особо не вникая в то, что пообещал, потому что все мысли сейчас по какой-то причине были заняты тем, что Алана оказалась старейшим существом. Как такая молодая и прекрасная девушка, от которой перехватывало дыхание и трепетало всё внутри, могла быть… старейшей?

Мари же, словно видя его метания, задорно хохотнул.

— Для русалок её вида четыреста лет — это начало жизни. Они в этом возрасте только вступают в брачный возраст, так что воспринимай, что ей где-то двадцать человеческих лет, — легко посоветовал тритон, однако Тики это не успокоило.

Он выдохнул ошеломленно, рассеянно качая головой, и потер ладонями лицо, совершенно не представляя, как на это отреагировать. Теперь он казался себе еще меньше, еще незначительнее рядом с Аланой.

Совершенно недостойным того, чтобы даже быть ее другом, не то что… тем, кем мог бы вообразить себя не так давно.

— Такой… разрыв, — наконец выдавил он едва слышно — и абсолютно честно. — Она же наверняка столько всего знает…

И я наверняка рядом с ней такой ребенок…

— Дело не в возрасте, — ласково рассмеялся тритон, хлопнув его по плечу и лукаво прищурившись. Тики даже подумал, что он, наверное, его и впрямь видел, просто… в будущем. — Ручаюсь, ты видел больше. И это ты ее будешь учить, а не наоборот.

В ответ на это Микк сокрушенно рассмеялся. Учить Алану? Чему?! Она знает языков вдвое или даже втрое больше, чем сам мужчина, владеющий только южными наречиями — потому что Империя сотрудничала худо-бедно только с южными странами.

— Чему я могу ее научить? — безнадежно махнул рукой он. — Она знает в несколько раз больше, чем я!

Мари вздохнул, не отводя взгляда от мягко вздымающихся за бортом корабля волн, и веско заметил:

— Она не умеет писать и читать ни на одном языке, кроме родного. И танцевать не умеет. И пользоваться вилкой, — к чему он упомянул последнее, для Тики так и осталось неясным, но он выдал короткий смешок и запустил пятерню в волосы, пребывая в полнейшем раздрае.

— Но… почему? — Алана прекрасно говорила на одном из северных наречий при нем. Как она могла не уметь читать и писать на языках, которые, казалось, знала в совершенстве, раз уж болтала на них так бегло?

Это просто в голове не укладывалось.

— Тики, — вдруг серьёзно обратился к нему Мари, — она была заперта в бухте последние четыреста лет без возможности даже выйти в открытое море. И о мире слышала лишь из рассказов, — с горестным вздохом, словно ужасно сожалел об этом, покачал тритон головой, и Тики просто окаменел в полнейшем шоке.

Неужели она была так долго в одиночестве? Так долго, прямо после того, как убили её семью? Все эти четыре века, пока Микк не приплыл за ней? Неужели эта прекрасная, великолепная девушка провела столько лет в той бухте?

Тики почувствовал, как внутри у него что-то разбухает. Как ветер захлёстывает его. Как море щемящей нежности затапливает его.

— И она не слышала нашей музыки? — ошеломлённо выпалил он и заметил, как Мари одобрительно улыбнулся. — И не знает наших сказок? И даже не…

— Она… — перебил её тритон, сразу же, однако, как-то замолчав, подбирая последующие слова, — она как дикарка, понимаешь? Наивная и очень добрая, на самом деле, какой бы грубой и жестокой уже ни успела вам показаться, — тут он задорно хохотнул, будто что-то вспомнив, и продолжил: — Сильная, с этим не поспорить, но ужасно нуждающаяся в защите. И эту защиту она нашла в тебе, — проникновенно выдохнул мужчина, дотронувшись пальцем груди Микка. — Поэтому просто будь рядом с ней. Всё решится само собой, — прикрыл он веки с таким одухотворённым, благостным видом, что Тики просто не посмел хоть как-то опровергнуть его слова.

Может, все и правда решится само собой? Может, нужно просто подождать, не пытаясь как-то торопить события и менять что-то? И просто быть рядом независимо ни от чего?

Микк медленно выдохнул и кивнул в знак согласия. В знак того, что принял и понял слова Мари, и тот благосклонно кивнул ему в ответ, вновь замолкая и больше ничего уже не говоря, спокойный и мудрый.

Мужчина, прикусив изнутри щеку, окинул его задумчивым взглядом и снова переключился на море.

Мари был основателен и тверд как скала, и это, пожалуй, лучше, чем Тики мог бы себе представить. Потому что выглядел и вел себя тритон так, словно знает, что произойдет в следующий момент, и что нужно сделать, чтобы это предотвратить.

Впрочем, не подтвердил ли он это сам совсем недавно?

Морские волны приподнялись, вспенились, словно ощериваясь на Марианну, вмиг ставшую похожей не на огромный галеон, а на маленькую лодчонку, тонущую в пучине, и Микк нахмурился.