— У тебя замечательный дар, рыбка, — немного отстранившись, сказала она, заключая его лицо в ладони. И, заметив, что Изу готов ей всячески возразить, мотнула головой. — Послушай… Любой дар хорош, если уметь им пользоваться и направлять свои старания во благо, понимаешь? А если человек будет злым — даже самый сильный и добрый дар в его власти обернется во зло. А ты, — девушка чмокнула его в лоб и погладила по щеке, стремясь немного растопить, расшевелить — ведь он всегда любил, когда она с ним нежничает. — Ты очень добрый, малыш. Ты меня спас.

Мальчик широко распахнул глаза — и замотал головой.

— Я не спас тебя! Не спас! — поспешно запротестовал он. — Это Тик… п-папа тебя спас! Он же отбил тебя у тех… тех… — его милое личико вдруг исказилось, и он выплюнул… очень плохое слово на русалочьем, которым и охарактеризовал охотников. Алана засмеялась и игриво шлепнула его по губам.

— Ты еще совсем малек, чтобы так говорить, понятно? — заявила она и заметила: — А ты — спас меня. Вы с Тики оба меня спасли, ведь если бы не вы — я бы не захотела жить, понимаешь? Без Тики меня бы убили, а если бы меня не попросил ты — я бы просто издохла как выброшенная на берег рыба.

Губы Изу задрожали, и он уже сам ринулся к Алане в объятья.

И все оставшееся время до ужина, на который они всё равно опоздали, девушка нежила в своих руках оказавшегося очередной жертвой глупой войны ребёнка.

Интересно, а сколько ещё таких брошенных и поломанных судеб было на суше? Сколько детей потеряло своих матерей и сколько отцов лишилось дочерей?

Алана снова думала, что должна положить конец всему этому, что не должна забывать о своей первоначальной цели, о своём желании спасти свой народ, и эти мысли казались ей теперь не только правильными, но и необходимыми.

Если эта совершенно идиотская война кончится, то хорошо будет всем: и морскому народу, и людям.

Изу был до боли трепетным и всхлипывал каждый раз, когда натыкался взглядом на серебряные волосы, и Алана гладила его по голове, по плечам и спине, напевала мягкие колыбельные, целовала в щёки и уши, баюкала в своих объятиях и надеялась, что хоть немного была похожей на его мать.

Ведьма, спасшая своего сына.

Алана же могла надеяться стать похожей хоть немного на такую великолепную русалку?

К костру они вышли уже тогда, когда губы у Изу посинели, а сам он начал дрожать от холода, и Тики встретил их радостным счастливым взглядом.

— Что-то вы долго сегодня, — лукаво улыбнулся он, трепля смущённого залившегося краской мальчика по голове. — Неужто ты решил наконец искупаться, а не стоять в сторонке? — ласково поинтересовался мужчина, и Изу закусил губу, обиженно надувшись на такую подколку.

— Ну что ты издеваешься? — миролюбиво покачала головой Алана, совершенно не удивляясь поведению мужчины. Тот любил иногда подурачиться, и это явно делало его ближе к Изу, чем кого-либо еще.

Даже сама Алана, наверное, не была в таком приоритете, как Тики. Ведь Микк-то Изу спас, он был кумиром мальчика. Девушка часто видела, какие восторженные взгляды кидает на мужчину ребенок.

Вот только кумиры детей вряд ли когда-нибудь становятся отцами этих детей. Не потому, что не подходят на роль (Тики очень даже подходил, вообще-то), а потому, что как отцов дети их просто не воспринимают.

И это было печально, но в отношении Изу — правдиво, потому что мысленно малыш продолжал называть мужчину по имени — ведь не зря же он так запинался, когда называл его папой.

Сначала всегда шло имя.

— А кто здесь издевается? — между тем вздернул брови Микк в искреннем удивлении. — Я просто говорю о том, что кто-то наконец победил свой страх, и не подразумеваю ничего плохого. Наоборот — я рад, — он улыбнулся и чмокнул тут же растаявшего Изу в лоб.

Алана натянуто ответила на улыбку, еще не полностью отойдя от слишком взрослых для такого маленького мальчика откровений, и пристроилась поближе к этим двоим, решив, что сначала надо хорошенько подумать над открывшимся, прежде чем вываливать новости на Тики.

А то, что она расскажет Тики — несомненно. Тот должен знать, он ведь отец, он сам того захотел и не отступается от своего, хоть и понимает, кажется, что как именно отца Изу его не очень-то воспринимает. Скорее, как… как брата старшего?

Наверное, так же, как сама Алана всегда воспринимала Рогза — тот заменил ей родного отца фактически, но отцом все же не представлялся, потому Мариан был кем-то более монументальным.

Но вспоминать про Мариана совершенно не хотелось — потому что иррациональная обида просыпалась в ней каждый раз, стоило мыслям хоть на секунду завернуть в сторону морского царя.

Изу пробормотал что-то неразборчивое в ответ на нежности умиленного Тики, которому, как понимала Алана в очередной раз, невероятно нравилось разбрасываться лаской по отношению к детям (и не только детям, пискнула про себя девушка смущённо), и тяжело вздохнула, вслушиваясь в шёпот океана и надеясь, что тот подскажет ей выход из той ситуации.

Скрывать от Микка открывшуюся ей правду было нельзя — и главное, именно ради самого Изу. Его страх, его волнение, его неловкость теперь были полностью понятны и объяснимы, манта все сожри! Он боялся океана! Он боялся её, Алану! И все потому что эта идиотская война, эта совершенно лишённая смысла вражда уродовала жизни тех, кто никак к ней не относился.

Девушка прикусила губу, наблюдая, как Тики уселся на бревно, вручая мальчику миску с похлёбкой, и нахмурилась, прикрыв глаза.

Океан говорил, что отец ищет ее по всему морскому царству. Что Сцилла и Харибда всё ещё спят на дне. Что ещё никто не понял, что царевна сбежала с людьми на сушу. А ещё господин шептал, что совсем скоро Мариан всё поймёт — поймёт, куда пропала его родная дочь, потому что был, как-никак, её отцом.

Алана в ответ на это сердито скривила губы, недовольно фыркая и невольно привлекая внимание Тики, и ласково ему улыбнулась, чувствуя себя слишком вымотанной.

Война, война, война, разбитые судьбы, потерявшиеся дети, нависающие неприятности…

Так много внезапно свалилось на неё, так много того, от чего девушка упорно бежала последний месяц — о чём не хотела думать, хотя должна была. Потому что сбегала с мыслями об этом.

Алана вдруг ощутила, как во рту собирается кислая горечь, и, извинившись, торопливо скрылась в шатре, стараясь не замечать взволнованного взгляда Тики и виновато-озадаченного — от Изу.

Ей нужно подумать. Ей нужно решить. Ей нужно понять, что делать дальше.

Утром следующего дня проще не стало ни на йоту, и понятно девушке по-прежнему было только одно — Тики должен обо всем узнать, в первую очередь во благо Изу же. Вот только как сделать так, чтобы мальчик не воспротивился этой идее снова?

Микк спал рядом, уютно уткнувшись носом ей в волосы, а Изу с другой стороны свернулся калачиком у нее под боком, и думать ни о чем плохом не хотелось совершенно, но деваться было особенно некуда. Не сказать, конечно, что мысли об этом были плохими, но просто… Алана боялась того, как может отреагировать мужчина на недоверие мальчика, и хоть чутье подсказывало ей, что на его отношении к мальку это никак не отразится, самому Тики будет очень плохо.

А девушка очень не хотела причинять ему боль. И Изу, она была совершенно уверена, тоже это не хотел, он ведь любил Тики, пусть и не так, как любил бы отца. Отца, которым мужчина стремился стать — или которым был покойный отец самого мальчика.

Алана осторожно выпуталась из объятий своих любимых мужчин и тихонько выскользнула из шатра, решив искупаться. Плаванье всегда помогало ей думать, тем более, что на этот раз тема обдумывания была самой что ни на есть серьезной и требовала максимального сосредоточения. Да и… они сегодня снова трогались в путь, так что не окунуться просто греховно.

Вода была спокойна и игрива, и когда девушка поплыла, все словно тут же встало на свои места. И стало… стало легче, действительно легче. Потому что она почувствовала уверенность в том, что сможет решить все. В том, что сможет убедить Тики не огорчаться, а Изу — не бояться человека, который никогда не причинит ему вреда несмотря ни на что.