О духи. Он подумает об этом, обязательно. Можно даже прямо сейчас, потому что… потому что откладывать можно всю жизнь, а Тики словно мысли его прочитал, хотя это было странно — они были братьями, но им было стыдно идти друг к другу за советом. Потому что у самих уйма проблем. А как же решать эти проблемы, если тебе никто не может помочь? Если решение где-то на поверхности, но ты просто его не видишь.

Мана любил Неа настолько сильно, что готов был от него отказаться. И всегда считал, что не сможет испытывать ничего сильнее этой любви — жертвенной и полной страданий. Но ведь можно было любить и без страданий, разве нет? Ведь этой своей идиотской жертвенностью Мана приносил боль не только себе, но и близнецу, за счастье которого способен был отдать все, что у него есть. А если ценой за счастье Неа является он сам — плохо ли это?

…к тому же Неа наверняка совсем скоро поймет, какой Мана калека и трус (непонятно, почему он не понял этого за последние двадцать пять лет), и сам оставит его. И тогда страдать будет только сам Мана, а его страдания вполне устраивали — потому что были, опять же, ценой за счастье любимого человека.

Мужчина откинулся на траву, устремляя взгляд в темное небо, изрешеченное звездами как деревянный забор — огненными стрелами, и облегченно выдохнул.

Все будет в порядке, теперь он знал это точно.

Комментарий к Второй отлив

Дорогие читатели (если читаете), мы подумали и решили озвереть, потому что нам грустно и печально :с

Так очень нехорошо говорить, но нет фидбека — нет глав, потому что вы заливаем работу, чтобы ее оценивали, а если отклика нет — то и смысла нет.

Таким макаром мы прекрасно допишем ее и в стол, уж простите :с

========== Первая буря ==========

Восточная столица их встретила шумом надвигающейся ночи и огнями на улицах: город кипел и шумел несмотря на то, что всё погружалось в сумерки, и из-за высокой стены доносились самые различнейшие ароматы, начиная парком от только что-то испечённых мясных булочек до запашка слегка перележавшей на солнце рыбы. Лави, глубоко вздохнув, прикрыл глаза, прислушиваясь к окружающей природе и шепоткам духов и с удовлетворением уверяясь в том, что никакой опасности поблизости нет. Конечно, если бы рядом был океан, ему было бы подвластно услышать намного больше, чем переговоры водных душков, но чего не было — того не было.

Караван остановился под стеной у западных ворот, не заезжая в город, чтобы не ютиться где-то на узких улочках (Восточная столица вообще была слишком замкнутой и тесной), да и разбираться с разгрузкой товара на ночь глядя после двух дней напряжённого пути на последних силах (несколько оползней буквально скатилось прямо за ними, и Тики торопил людей, всё время нахмуренно оглядываясь назад) никому не хотелось.

А потому Лави был даже рад, что дед решил переночевать здесь: на открытой местности, откуда были видны горы, погружённые в дождливый туман, и одновременно равнинные низины, покрывающие земли южнее от Восточной столицы.

Люди разбивали лагерь, спешили развести костер, носились туда-сюда, и парень устало вздохнул, устраиваясь в тени большого раскидистого кедра и откидываясь головой на его теплый ствол.

Тики стал другим. Они не виделись всего несколько месяцев, но как только Лави встретил его в империи — понял, что ничего как прежде уже не будет. Потому что за руку его друга до тошноты трогательно цеплялась морская ведьма, которую парень ненавидел почти половину жизни. А Микк… Микк смотрел на нее так, словно готов был облизывать.

Поначалу эта блажь друга казалась Лави каким-то приворотом, ворожбой. Ведь всем известно было, что голоса у русалок волшебные, и очаровать ими совсем не сложно. Но если бы все было так просто. Буквально через пару дней после совместного путешествия парень как никогда остро осознал, что влюбленность — а это была именно она — Тики в Алану не является приворотом, а кажется вполне искренней. И что самое страшное — очень сильной.

Тики бросался на защиту этой ведьмы, этой убийцы и слабачки, тигром стерег ее от докучливого внимания посторонних и — о ужас! — постоянно норовил поцеловать ее! А вдруг она ядовитая, неужели он не подумал об этом?! Ведь когда Лави говорил о том, что Алана, дескать, просто молча женила Тики на себе (что отнюдь не было ложью) — он наоборот желал предостеречь друга, а не бросать его в объятия этой мерзкой девки.

Манта её сожри, да друг был настолько влюблён в неё, что даже не видел всей опасности, всей силы, всей мощи, исходящей от этой бешеной ведьмы!

Лави помнил, как когда когда-то давно, лет двести назад, когда он наконец нашёл ту, из-за кого его отец и умер (сдох, он просто сдох — по-другому и не скажешь), она топила корабли одним мановением пальца, и столько радости, столько воодушевления было в её лице, что парень тогда даже испугался — потому что ведьма и правда была ведьмой, убийцей, наслаждающейся чужой кровью, безумной психопаткой, любящей мучить окружающих. Но страх тут же сменился гневом и яростью: она обладала такой силой, такой неизмеримой силой, но не смогла спасти никого! Она лишь забирала жизни — как самая настоящая ведьма!

Лави ненавидел её так сильно, что даже направился к царю (ужасно рискуя, на самом деле), чтобы получить возможность по закону наказать её, чтобы отомстить ей, не мстя в открытую — он решил стать Смотрителем одной из провинций. И ему удалось победить Крори, тритона-платакса, который заведовал тогда Юго-западной провинцией, а вот уже после этого… о, он сразился с Верховной жрицей, у которой не было звания, но которая исполняла её обязанности просто потому, что больше было некому.

Это было бы очень иронично, если бы Алана сама не была бы виновата в смерти своих братьев и сестёр.

Глупая ведьма-идиотка, не пожелавшая воспользоваться своей несусветной силой в самый важный и ответственный момент.

Лави проиграл ей.

Проиграл с треском, потому что ведьма даже не удостоила его вниманием: лишь сжала пальцы в воздухе — и его сковало со всех сторон.

О, как же тогда в нём всколыхнулось пламя ненависти! Эта девка была награждена такой мощью, таким благословением, такой великой силой, но не смогла никого спасти!

А Тики любил ее. Он знал о ней все — и любил ее. Он ее собой заслонил, когда Лави нашел в себе силы и смелости попробовать сжечь ее и навсегда избавиться от этого призрака за своей спиной, от этой опасности, с которой она ассоциировалась всегда. Ренегатка, изгой, Лави ненавидел ее всем сердцем — ненавидел ее усталые умоляющие глаза, ненавидел ее опасливый шепот, твердящий ему, что она хотела умереть вслед за ними, за близкими и родными, ненавидел ее силу, ненавидел ее слабость, ненавидел ее всю без остатка, до последней прядки в серебряных волосах, цвет которых уже сам по себе недвусмысленно предупреждал, что стоит держаться от этой гадины как можно дальше.

Но правда была в том, что такую необходимость осознавал только сам Лави. Тики лобызался с нею у всех на виду, буквально не выпуская их рук — так, словно не понимал, что она не нуждается ни в какой защите и может всех их мановением руки просто-напросто уничтожить. Неа тоже лез непонятно куда — играл с ней в карты, вел задушевные беседы, поил вином с пряностями и рассказывал какие-то свои батальные истории, недоумок. Мана — тот вообще был, кажется, так очарован, будто эта ведьма ему родная мать. И даже дед — дед! — сошелся с ней тотчас же, стоило только заговорить про Элайзу, Рогза, русалочьи слезы и ритуальные молитвы. Старый пень, как можно подвергать себя такой опасности!

Лави сердито сжал губы, с нескрываемым недовольством наблюдая за тем, как Панда, отловив девушку, носящуюся с маленьким Изу по поляне, вручил ей скатанный тугую трубку и перевязанный лентой свиток — и что-то сказал. Ведьма тут же кинулась к нему обниматься, и парень отвернулся, поморщившись. Смотреть на это представление было просто-напросто невозможно.

Лгунья. Мерзкая лгунья, которая очаровала всех вокруг, которая притворяется слабой, которая улыбается так, словно не была убийцей.