Вечером же этого хлопотного в своем роде дня, который вышел каким-то странно смешанным с предыдущим в сознании мужчины, когда караван остановился на привал, Мана устроился снова рядом с совершенно изможденным и морально убитым за время пути Тики. Чтобы как-нибудь аккуратно что-нибудь разузнать про Неа — и рассказать про Алану и странные особенности ее настроения. В конце концов, Тики же должен был про это знать, ведь тогда ему легче будет найти подступ к девушке.
Однако… Тики знал. Когда мужчина попытался осторожно и тактично поведать ему о том, как меняется взгляд русалки иногда — о том, что без чужой помощи и поддержки (буде это даже Неа, который нашел к ней подход каким-то совершенно волшебным образом) она не обойдется, он… он только вздохнул и посмотрел на него усталыми глазами. И сказал негромко:
— Я знаю… Я знаю, Мана, знаю. Но не представляю, что должен делать.
И — приложился в фляжке с водой, которую забрал, наверное, из седельной сумки своей лошади.
А Мана… А Мана в который раз уже за последние несколько дней ощутил себя совершенно бесполезным и ничего не понимающим мальчишкой, который достаёт своими на самом деле ничего не значащими проблемами всех окружающих.
Тики знал.
Тики знал, как Алане плохо, как ей тяжело, как она пытается справиться сама, но ничего не мог сделать. Потому что даже не знал, как подступиться, как помочь той, кого он так сильно любил. Мана обречённо уронил голову на ладонь здоровой руки, чувствуя себя паразитом, огромной и жирной пиявкой, и Тики обеспокоенно тронул его за плечо.
О духи, он ещё и волнуется об идиоте-Мане.
Просто великолепно.
— Может быть, поговорить с ней? — несмело предложил мужчина, надеясь хоть как-то помочь невероятно уставшему и мрачному брату, и тот в ответ хмыкнул.
— Я боюсь сказать что-нибудь не то. Я окружаю её заботой, а она улыбается так, словно ей этого достаточно, и, что самое странное, я верю в это, — безысходно выпалил Тики, прерывая свои слова редкими глотками из фляжки. — А потом я замечаю, что… что-то не то, — обречённо улыбнулся он, и Мане ужасно захотелось обнять его, чтобы хоть как-то поддержать.
Потому что… ему казалось, они раньше не были так близки друг с другом. Да, Тики доверял Мане, а Мана доверял ему, но… Но раньше Мана не стал бы говорить с братом о Неа и о своих чувствах к нему, а Тики — не стал бы так откровенничать о своих женщинах. Точнее… сейчас — о женщине.
— Мы говорили об ее семье, — однако произнес Мана вместо того, чтобы выражать сочувствие. Тики не любил, когда его жалеют, и всячески надирал осмеливающимся уши. — Элайза ведь, оказывается, сестра ей не только по отцу, но и по матери. Ты… знал?
Микк покачал головой в ответ и глубоко вздохнул, откидываясь на траву и закрывая глаза.
— Я боюсь ранить ее разговорами о них. Знаю, что это неправильно, но боюсь… боюсь, что стану как Лави, — губы мужчины скривила ироническая усмешка. — Он ей гадости говорит, а она к нему тянется, говорит, что зла не держит. Что если я…
— Ты таким не станешь! — поспешно заверил его младший Уолкер, подрываясь на месте. — Она же очень любит тебя! И вы… — вы разные как земля и небо, но это ведь не помешало вам полюбить друг друга. — Ты же хочешь у царя руки ее попросить.
— В надежде избавить ее от возвращения домой, — Тики хмыкнул. — Но что если она сама не захочет? Как-то еще на корабле… в шутку… я сказал ей, что один претендент на руку и сердце у нее уж точно будет иметься, — неожиданно признался он.
Мана затаил дыхание, глядя на брата во все глаза и не чувствуя себя в силах вымолвить ни слова. Ни одного достойного вопроса в голове, кроме идиотского и вполне ожидаемого: «И что же она сказала?»
В итоге этот вопрос мужчина и задал.
— Отказала, наверное, — Тики посмотрел на него с невеселой улыбкой. — Не ответила прямо — даже понимая, что это шутка все — а именно что… не ответила ничего. Только глаза у нее стали такие загнанные, как будто она уже готовилась сказать «нет» и начать извиняться.
Мана с минуту молча наблюдал за его мрачным, грустным лицом, не понимая одной простой и очевидной вещи: если Алана ему отказала, то почему сейчас они вместе? Почему она так светится, стоит Микку появиться рядом? Почему она смущается и тянется к нему так, словно он был для неё всем на свете?
Именно об этом мужчина и спросил:
— И если она тебе, по твоим же словам, отказала, то тогда почему… — Мана облизнулся, раздумывая с секунду, и выдохнул: — Зачем вы сейчас вместе?
Лицо Тики удивлённо вытянулось, будто он даже и не думал об этом, и Кемпбелл еле сдержал смешок, потому что брат, кажется, вновь всё слишком остро и болезненно воспринял. Это вообще всегда поражало: насколько глубоко Микк мог отреагировать на что бы то ни было. И это при его постоянном внешнем снисходительном скептицизме!
Мана проследил за потерянным взглядом брата с расползающейся в стороны улыбкой (которую он отчаянно пытался удержать на месте, чтоб её) и, когда мужчина растерянно пожал плечами, хитро протянул:
— Ти-и-ики-и-и, а ты не думал, что она просто боялась показаться распущенной, нет?
-…с чего это? — младший Уолкер проследил за борьбой эмоций на лице брата, в итоге вскинувшего брови и постаравшегося показаться как можно более спокойным, и тихо хохотнул, совершенно не скрывая своего веселья — голос Тики дрогнул словно его хозяин уже жаждал подорваться с места и броситься к русалке повторять вопрос о замужестве.
-…ну хотя бы с того, — заметил Мана, — что на тот момент она была с нами лишь несколько недель, — хотя если подумать, даже меньше. — А ещё и то, что она как бы обещана кому-то в жёны. А ещё и то, что… ну… что это было шуткой. Ей тогда было немного не до шуток, помнишь?
Тики помолчал, кусая губы, и в итоге выдохнул, зажмурившись и резко сев (как бы у него голова не закружилась, о великие духи):
— Почему вправлять мозги другим — так ты мастер, а как помочь себе — так придурок? — при этом мужчина устало потер ладонями лицо, словно силился снять с него паутину или какую липкость, и встряхнулся. Когда он снова посмотрел на Ману, глаза у него были удивительно ясные и спокойные. — Поговори с Неа через пару дней, ладно? Только без всех этих своих болезней и лечений. А то вы оба сами не свои, и мне… — здесь Микк коротко засмеялся, — мне даже совета просить неловко — у вас и своих проблем туча. Ты сидишь нос повесил — еще спокойный, а твой братец себе уже все костяшки в кровь сбил — как только останавливаемся, так он сразу идет куда-нибудь какое-нибудь дерево молотить, берсерк драконов.
Мана неверяще уставился на него, ощущая, как губы вновь расплываются в улыбке, в идиотской и совершенно глупой улыбке, непрошенной и оттого странной, но улыбке, и Тики, явно заметив это, закатил глаза со вздохом.
— Это, видимо, всё же семейное, — лаконично отозвался он со смехом и, слабо ударив словно бы примёрзшего к месту Ману в плечо, встал, стремительно направившись к Алане, которая в это время о чём-то переговаривалась с Историком возле костра.
— Ага… — глухо отозвался мужчина уже спустя несколько минут, отчего-то невероятно счастливый и какой-то даже контуженный этой неожиданной новостью.
Неа, он переживал. Он там бесился. И причиной тому был Мана. Больной слабый Мана, который и монеты затертой не стоит. А брат… а брат дорожил им.
В груди словно тёплое море разлилось.
Мана крепко зажмурился, пытаясь задержать это приятное ощущение, пытаясь сохранить его в своей памяти, и тяжело вздохнул.
Без болезней и лечений, да?..
Но как тогда говорить об этом? Что же это тогда было? Неа говорил, что это любовь, и Мана был с ним согласен — но эта любовь и была болезнью. И сколько бы он ни думал об этом, ответ не менялся.
Зато менялся вопрос. Даже если эта любовь была болезнью, становилась ли она опасной из-за своей природы, и стоило ли вообще от нее лечиться?
И самое главное — хотел ли Мана лечиться и лечить Неа? Потому что на данный момент он хотел только вскочить с места, пойти разыскать близнеца и крепко обнять его. И… и поцеловать. Или чтобы Неа его поцеловал — так, как делал это уже дважды.
