А теперь… отпрыск мимикрима-Рогза, самого любимого брата, смотрит на Алану с ненавистью, потому что та не спасла его отца.

В глазах защипало.

Губы задрожали.

Жар обжигал кожу, опалял волосы, горячей волной забирался под веки.

Алана вдруг ощутила себя такой маленькой, такой невероятно беспомощной. Такой, какой была четыреста лет назад, когда с её лица наконец сняли мешок, и перед ней предстали глумливо улыбающиеся охотники, что уже с несколько дней держали ослабевшую семью подальше от воды. В той лачуге было также жарко.

Потому что зачастую именно повелители огня и идут в охотники.

Алана почувствовала, как ледяная слеза скатилась по щеке, и чуть приподняла уголки губ в неясной самой себе улыбке.

— П-прости, — выдохнула она почти неслышно.

И Лави буквально взорвался: огонь с его волос взлетел вверх красными всполохами, лицо его безобразно скривилось в гневе, а кулаки сжались до побеления костяшек.

— Простить?! — взревел он, пугая всех окружающих их людей. Алана заметила, как все они отошли на несколько шагов, опасливо переглядываясь, и как Тики бросился вперёд, но его сильным движением перехватил Неа, необычайно серьёзный и напряжённо-собранный, и как Книгочей мрачно взирал на внука, но никто не осмелился подойти ближе. Никто не осмеливался больше попытаться успокоить взбесившегося тритона, способного управлять огнём. — Ты, мерзкая ведьма, которая всё ещё не сдохла, просишь меня тебя простить?! — продолжал Лави, и с каждым словом Алане хотелось провалиться под землю всё больше и больше, но она терпела и стояла на месте. — Простить за то, что лишила отца?! За то, что выжила именно ты, а не он?! За то, что с твоей силой ты не смогла спасти его?! Лгунья! Завравшаяся лгунья и ведьма!

— Я сама себя ненавижу за то, что выжила, — выдохнула она неслышно. — Я сама бесилась все эти четыреста лет, потому что не имела права даже умереть. Неужели… неужели ты думаешь, что мне недостаточно собственного ничтожества?

Лави коротко ухмыльнулся и качнул головой.

— Нет, — припечатал он совершенно уверенно, — тебе недостаточно. Потому что ты чванливая лживая гадина. Потому что ты отмечена самой смертью, и все, кто любят тебя — обязательно умирают. И я уж точно не хочу быть одним из них.

Стоящий за спиной Лави Мана охнул, испуганный словами парня, и вдруг топнул ногой, в один момент превращаясь из болезненно-бледного почти юноши в кого-то очень взрослого. Причем, в абсолютно разочарованного чем-то взрослого.

— Побойся того, что говоришь, — он дернул Лави за плечо, первый из всех осмелившийся сократить дистанцию и подойти к буквально пылающему тритону. — Кто у тебя еще есть, Лави? А у нее? Царь, который о вас не помнит? — голос Маны был сердито-твердым и совсем не дрожал даже когда явственно запахло паленым — рукав его рубашки затлел.

Лави растянул в насмешливой улыбке губы и предложил ему:

— Иди и разберись со своим братом, а потом лезь в чужие отношения, понял?

Мана вспыхнул (скорее от злости, чем от смущения), но руки не отнял — даже сильнее сжал пальцы, словно таким жестом старался переубедить взбесившегося тритона.

— Не хочу тебя обижать, Панда, — вдруг раздался откуда-то сзади серьёзно-насмешливый голос Неа, — но если твой внук не угомонится, я закатаю его в шатёр, и дальше он поедет уже так, — холодно закончил мужчина, и Алана не видела его лица, но была полностью уверена, что ни одна мышца у него не дёрнулась. Он был невероятно похож на Дориана, который мог за одно мгновение собраться и стать безжалостным правителем.

Воспоминание огнём вспыхнуло в груди, обжигая внутренности.

Алана не спасла никого. Даже Элайзу, которая примчалась к той самой лачуге, которая слегла от горя, а потом и умерла вслед за любимым мужем. А ведь если бы Алана была способна пробудить свои силы в первый день — в тот самый день, когда их только похитили, — то ничего бы и не было.

Лави вдруг громко рассмеялся, зло стрельнув глазом в сторону Неа, и вцепился пальцами в руку охнувшего Маны с таким гневным выражением на лице, с такой ненавистью в ядовитой улыбке, что воздух тут же засверкал и затрещал, разрываемый огнём, срывающимся с волос и плеч тритона.

— Да пошли вы все, — выплюнул он, поднимая руку Маны и сжимая его так, что тот болезненно скривился, и Алана, испугавшаяся, что мужчине сейчас сломают руку, в тот же миг бросилась вперёд, отталкивая Уолкера и собирая все свои силы, чтобы призвать капли воды к Лави и обездвижить его незримыми оковами.

Краем глаза она заметила, как вскинул руки взбесившийся Неа и как Книгочей взволнованно нахмурился, явно не зная, что делать.

— Вот видишь, — желчно протянул вдруг Лави с широкой едкой ухмылкой. — Ты настолько сильна, что способна топить корабли одним мановением пальцев, обездвиживать людей в одно мгновение… ты способна заклинать кровь! — гневно выкрикнул он, заставляя Алану пошатнуться и отступить на шаг. Нет, нет, нет, умоляю, пожалуйста, нет… — Но ты никого не спасла! Какого манты именно ты не сдохла?! Почему выжила именно ты?! Лживая зазнавшаяся тварь! — парень вспыхнул словно свечка, и все водяные оковы испарились, не выдержавшие жара его бешенства.

И — столп огня устремился на замершую в страхе Алану.

Охотники тоже пускали огонь совсем рядом с ними, иногда опаляя им хвосты и волосы.

Картинки заплясали перед глазами, в нос ударил душный запах горелой плоти (Хъянду выжгли глаза, а Энку, уже почти мёртвую, бросили в горящие угли — и она постепенно сгорала, покрываясь сушёной чешуей, и эта удушающая вонь забиралась в нос и едким дымом скребла под веками, а Энка всё лежала и лежала, не способная даже перевалиться на деревянный пол), и Алана, потеряв способность сдвинуться, застыла на месте, дрожащая и хоронящая в себе крик, как когда-то давно, когда пыталась кого-то спасти, а огонь также ударил где-то рядом с ней, опалив бок и заставив прирасти к полу.

Но вдруг кто-то стремительным ветром возник перед ней, заслоняя от опасности.

— По-моему, тебе стоило бы остыть, — заметил Тики, и бывший этим самым ветром, неудержимым и холодным, успокаивающим пылающую от одного только воспоминания о будущей огненной стихии кожу. — А то ты слишком разошелся.

Он взмахнул рукой, и Лави, все такой же пылающий и сердитый, с воплем полетел в озеро, пролетел сквозь водяную стену храма, разверзшуюся огромной дырой и тут же снова затянувшуюся. От вскипевшей воды пошел пар, но тут же все и успокоилось. Тики прижал Алану спиной к своей груди и сцепил руки в замок у нее на животе, мягко кивая прячущемуся за Книгочея Изу и разрешая ему подойти.

Ребенок тут же подскочил к ним и обнял девушку за талию, заставив вздрогнуть, окончательно ломаясь, и беззвучно расплакаться.

— Тебе стоило бы поговорить со своим внуком, Панда, — Неа сердито сверкнул глазами, решительно подходя к раненому Мане, и обернулся на тяжело вздохнувшего Книгочея через плечо. — А то он так в приступе бешенства всех наследников императорских перебьет за то, что они с Аланой одной крови. «Разберись со своим братом», — иронически передразнил парня он и сердито нахмурился, — вот это уж точно никак его не касается. А свою мамашку я в обиду не дам.

Алана всхлипнула, срываясь на смешок — поняла, что звания «мамашки» удостоилась именно она, и обернулась к Тики, утыкаясь ему носом в шею и снова давая волю слезам.

Лави осадили, но не слишком-то и заслуженно, на самом деле. Потому что он был очень даже прав, и этого никоим образом не изменить. И потому что он первый и единственный, кто осмеливается сказать об этом вслух.

Кто всегда был достаточно смел для этого.

Наверное, отец тоже чувствует нечто подобное по отношению к ней. Но он все-таки отец, который ее прежде всегда лелеял — первый почти сто лет жизни — и… наверное, у него немного другие чувства. Может, ему немного и жаль ее — правда, Алана всегда ненавидела эту жалость окружающих по отношению к себе, но все же… что значит одна она против восьми сыновей и одиннадцати дочерей, которые умерли из-за того, что она была слишком слаба?