— Сделай одолжение, — жарко прошептал Шотландец, склоняясь над соблазнительно распростёртым перед ним небесным существом, минуту назад бывшим всего лишь его секретарём и любовником, — оставь титулы для чужих ушей.
Сводящая с ума улыбка чуть смущённым, но ярким солнечным лучом осветила чувственные губы, с которых вместе с выдохом сорвалось нежное и такое желанное:
— Джоооон…
Впрочем, оставаться до самого утра в сарае, неожиданно ставшем для них с Шерлоком любовным приютом, Ватсон всё-таки не рискнул: ему совершенно не хотелось превращать светлое чувство, пылающее в его сердце ярче рассветной Авроры, в предмет досужих сплетен завсегдатаев постоялого двора.
Как он и предполагал, верные стражники, добросовестно охранявшие покой своего господина, не выразили никакого удивления, а уж тем более — осуждения, когда через некоторое время Его Величество вышел из конюшни в сопровождении Преданного, на ходу стараясь привести в порядок шнуровку на примятой одежде и пятернёй вычёсывая из взлохмаченных волос обличительно застрявшие там сухие травинки. Шерлок, внешний вид которого отличался значительно большей опрятностью, спокойно встретил неодобрительно-обеспокоенный взгляд начальника королевской стражи, которым тот, не сдержавшись, успел одарить секретаря, прежде чем все участники этого действа, сохраняя дипломатичное молчание, не поспешили в относительный уют трактирного помещения, встретившего их теплом и запахом так и не состоявшегося ужина.
— Доброй ночи, государь, — упреждая вероятную неловкость, Преданный первым склонил голову в учтивом поклоне и отступил в сторону отведённых для стражи комнат, оставляя за капитаном его законное право сопроводить короля до дверей опочивальни.
— Доброй ночи, — кивнул в ответ Джон, старательно пряча вспыхнувшее в глазах сожаление: вспоминая нещадно скрипящую кровать в собственной комнатушке и признавая необходимость соблюдения хотя бы каких-то правил приличия, ему, тем не менее, не так легко было отказаться от соблазна провести оставшееся до рассвета время со своим возлюбленным другом. И всё же, после секундных колебаний, здравый смысл взял верх, и Его Величество, бросив остальным: «Доброй ночи, господа!» — шагнул к своей скромной обители, утешая себя мыслью, что до Эдинбурга таких ночей будет ещё как минимум четыре.
Растянувшись на узком ложе, явно не предназначенном для любовных утех, Джон честно постарался уснуть, угрожая своему взбудораженному сознанию перспективой завтрашнего долгого путешествия, но сон никак не хотел касаться смеженных век короля, уступая место разыгравшемуся воображению, которое, несмотря на все предостережения, снова и снова прокручивало в памяти образы недавно пережитой страсти.
Ватсон блаженно вздохнул. Невзирая на все никуда не исчезнувшие проблемы вкупе с ещё только предполагаемыми, он был на седьмом небе, и никакие силы в мире не смогли бы заставить его отказаться от этого, такого непростого, но совершенно бесценного в своей опьяняющей радости чувства.
Кое-как промучившись до утра в неудобной, но главное — одинокой постели, Его Величество с облегчением встретил постучавшегося в низкую дверь съёмной комнаты Лестрейда, принёсшего ранний и — с учётом так и не съеденного ужина — обильный завтрак.
— Доброе утро, сир, — ловко пристраивая широкую тарелку и кружку с дымящимся кофе на шаткий колченогий стол приветствовал государя капитан. — Надеюсь, Вы хорошо отдохнули? Хотелось бы до вечера добраться до Ноттингема…
— К чему так торопиться? — растирая побледневшее от бессонницы лицо, пожал плечами Джон. И добавил, мысленно похвалив себя за почти идеально удавшуюся непринуждённость: — Погода отвратительная, дороги то подмерзают, то снова превращаются в реки грязи. Зачем утомлять лошадей? Мы вполне можем себе позволить пару лишних остановок. Например, в Лестере… Слей-ка мне.
— Как Вам будет угодно, милорд, — безропотно согласился Грегори, беря в руки кувшин с мелкой сеточкой разбежавшихся по голубоватой поверхности обожженной глины трещинок. — Погода и впрямь неблагоприятная. Не знаешь, дождя или снега ожидать.
Он помолчал, поглядывая на умывающегося и пофыркивающего в сложенные лодочкой ладони монарха, и, наконец, решился:
— Прошу прощения, Ваше Величество, но я должен знать, чтобы защитить… Там, в конюшне — что это было?
Джон прижал к лицу полотенце, скрывая за застиранной льняной тканью вдруг накатившее смятение. Ответил не сразу, задумчиво хмурясь и поджимая губы. Но когда заговорил, голос прозвучал твёрдо и решительно:
— Я люблю его, Грег. А теперь сам решай — что это было…
Если у командира охраны и возникли какие-то сомнения по поводу столь безрассудно захватившей шотландского монарха страсти, он предусмотрительно предпочёл оставить их при себе. Во-первых, этого требовало занимаемое капитаном положение, а во-вторых…
Во-вторых, Лестрейд никогда ещё не видел своего государя и старого товарища настолько счастливым.
Погода действительно проявляла к влюблённым особую, принявшую довольно странную форму, благосклонность: пронзительные ветра осатанело швырялись тяжёлыми хлопьями мокрого снега, который, едва достигая покрытой жухлой травой земли, сразу превращался в скользкую грязь, делая и без того разбитые зимним ненастьем дороги непроходимыми, а передвижение по ним — медленным донельзя. Подчиняясь силам природы, а точнее — пользуясь их капризами, небольшой отряд приближался к столице настолько неспешно, насколько это вообще было возможно для всадников, под чьими сёдлами находились одни из самых проворных лошадей королевских конюшен Эдинбурга.
Избегая больших городов, Его Величество выбирал для отдыха скромные трактиры и постоялые дворы, где никто не рискнул бы задавать лишних вопросов необычным постояльцам, подобно призракам появляющимся из ледяной темноты вечера и исчезающим с первыми лучами поздней зари. Капитан Лестрейд, проявляя чудеса заботы и подкрепляя щедрой платой суровые наставления перепуганным трактирщикам не совать нос не в своё дело, окончательно решал проблему конфиденциальности, а заодно и более-менее приличных условий ночлега для своего государя.
Стражники, ещё раз хорошенько проинструктированные командиром на предмет некоторых особенностей их нынешней миссии, почти искренне не проявляли никакого интереса к тому, что королевский секретарь теперь делил одну комнату с Его Величеством, и что оба, и государь, и слуга, поутру неизменно не выглядели ни выспавшимися, ни достаточно отдохнувшими.
Это было безумство. Но, чёрт побери — какое сладостное и упоительное безумство! Никогда раньше, даже в самом юном и пылком возрасте, ни с одной из завладевавших его вниманием девушек и дам, шотландский король настолько не терял головы и не растворялся в захвативших душу и тело чувствах, забывая обо всём на свете, отдаваясь всепоглощающему влечению с безрассудством, на которое способно только отчаянно влюбленное сердце. О, как они любили друг друга ночи напролёт! Взахлёб, до изнеможения, до заострившихся от недосыпа скул и теней под лихорадочно и радостно сияющими глазами. Жадно, пользуясь каждой минутой своего неожиданного счастья, стараясь насытиться и понимая, что насытиться друг другом просто не в состоянии. Улыбаясь припухшими от бесконечных поцелуев губами каждый раз, когда горящие взгляды обоих пересекались, невольно принимая вид таинственный и заговорщицкий, словно и в самом деле верили, что их бесстрастные спутники не понимают, что с ними происходит. С каким зверским аппетитом набрасывались на еду, почти не разбирая вкуса, стремясь лишь пополнить силы, растраченные измотанными горячей страстью молодыми телами. Желая только одного — чтобы никогда не заканчивались эти размытые, ухабистые дороги, эти неприглядные комнатушки заезжих дворов с их непритязательным уютом, этот холодный моросящий январь, превратившийся для них в настоящую весну…
Но никакое счастье не способно длиться вечно. И когда Лестрейд, скрепя сердце, наконец решился осторожно намекнуть Его Величеству, что дорога от Лондона до Эдинбурга просто не может быть настолько затянувшейся, Джон вынужден был признать, что верный капитан, как всегда, прав, и задерживаться в пути дольше нет никакой возможности, как бы королю этого ни хотелось. Их удивительные каникулы заканчивались, и давно пора было возвращаться из сказки в реальность: к государственным делам, к привычным нескончаемым заботам, к почти забытой супруге, — ко всему тому, что непреодолимым препятствием должно было встать между Джоном и его необыкновенной любовью.
