Шерлок, облегчённо всхлипнув, набросился на своего нежного истязателя с жарким исступлением, словно намереваясь уравнять счёт всем излитым на него ласкам и даже приумножить их сторицей. Джон, предполагавший в освобождённом любовнике подобную пылкую неистовость и мечтавший о ней не меньше недавно стреноженного Холмса, отвечал тем же. Они схлестнулись, как два неукротимых урагана, без раздумий пуская в ход зубы и ногти, рыча и наваливаясь друг на друга, срывая тяжёлую ткань балдахина и путаясь в ней, сбрасывая на пол подушки и, в конце концов, сами оказавшись на полу — но всё это было не важным, пустым и не стоящим даже тени внимания.

Имели значение лишь их любовь и желание слиться воедино, пусть даже на несколько бесценных мгновений. И когда это случилось, Джон, растворяясь в тесноте обожаемого тела, обнимая крепко и жарко, и сам будучи заключённым в не менее страстные объятия, дойдя до грани и пытаясь удержаться ещё хотя бы мгновение, уткнувшись лицом в стройную шею Шерлока, выдохнул последнее, пришедшее в голову:

— Чем возлюбленный мой лучше других возлюбленных?

И сам же ответил, заглядывая в сияющую восторгом бирюзу:

— ВСЕМ!

Чуть позже, когда буйствующие желания, наконец, были временно удовлетворены, а испепеляющая страсть несколько поутихла, набираясь сил для новой вспышки, Джон пренебрежительно кивнул в сторону больше не внушающих неприятных опасений приспособлений:

— Убери, милый. А лучше — просто выброси. Не думаю, что нам это когда-нибудь понадобится. Как видишь, всем моим сущностям нужен лишь ты — и ничего более. Ты, Шерлок! Никаких игр — только любовь. Согласен?

Разумеется, Преданный был согласен. Более того — сей мудрый вывод, столь категорично сделанный Джоном лишь после встречи со своим внутренним зверем, давно не был для Шерлока секретом. Он предполагал его, узрев Ватсона в Эплдоре, когда тот примчался к князю Магнуссену, чтобы спасти возлюбленного из липких лап бывшего Хозяина. Он подтвердил этот вывод в зале суда, где Шотландец, не веря в чудо, был готов пойти против законов Империи, только бы Шерлок остался жив. Он окончательно убедился в нём в Данерской крепости, когда Джон не покинул своего Преданного даже ради спасения собственной жизни. Но вот сам Джон… Шерлок видел. О, он на самом деле видел, как порой сдерживает себя его возлюбленный, опасаясь, что его тёмная сущность однажды встанет между ними, принуждая нарушить данную когда-то клятву: «Я никогда не поступлю с тобой жестоко и против твоей воли!» Не теряя контроль во всех иных ситуациях, с Шерлоком Джон всегда чувствовал себя несколько за гранью привычного «я», упивался этим, но и боялся одновременно, не имея возможности расслабиться и отпустить себя по-настоящему. Как только «зверь» приближался, Шотландец, лишь замечая его зубы и когти, загонял бедолагу обратно в глубины сознания, лишая себя и свободы, и источника неисчерпаемой силы. И сейчас Преданный был невероятно доволен собственным решением взять, наконец, ситуацию в свои руки, поставив Ватсона перед невозможностью уйти от неизбежного и, пройдя сквозь страх, избавиться от него навсегда. Как он и предполагал, всё удалось как нельзя лучше.

Даже слишком хорошо.

Но это почему-то совершенно не беспокоило.

Шерлок не спал. Уткнувшись носом в пшеничного цвета макушку умиротворённо посапывающего Джона и просто поддавшись ленивой, сменившей бурные восторги и фейерверки неге, он думал. И не только об удачно проведённом эксперименте, о котором, дай Бог, Его Величество никогда не догадается.

Он думал о том, что именно так и ощущается дом — запахом медового вереска в перемешку с солёным потом и ещё чем-то, упрямо ассоциирующимся с полуденным зноем и солнцем, ярко освещающим крутые склоны шотландских холмов.

О том, какие извилистые и сложные пути ведут к тому единственному месту, человеку или нескольким людям, что в итоге становятся олицетворением твоего родного очага, твоего истинного пристанища: через боль, через кровь, сквозь череду заблуждений и жертв — твоих собственных и чьих-то во имя тебя.

О том, что любить — это самая удивительная, самая невероятная, самая непредсказуемая способность и удел на свете: порой трагичный и болезненный, порой безумный, но, тем не менее, всегда невероятно, невозможно захватывающий и прекрасный.

О том, что все его размышления в этот предрассветный час странны до нелепости и о том, что, по-видимому, именно так и переживается счастье.

Потому что он был абсолютно уверен: сейчас, бережно сжимая в объятиях любовь всей своей жизни, сам опутанный его руками и ногами, чувствуя родное дыхание на своей шее и спокойный стук дорогого сердца, бьющегося в унисон с его собственным — он счастлив. Абсолютно.

И ещё он думал о том, что его Джон прав.

Человеком всё-таки быть совсем неплохо.