Ведь, несмотря на бессчётные и весомые заслуги перед шотландским двором, даже в глазах его собственных придворных, Шерлок, когда откроется его истинное происхождение, прежде всего, станет выглядеть причудливым големом, вылепленным из человеческой плоти руками таинственных Мастеров-наставников. Или, на худой конец, странным уродом, которого стоит опасаться из-за тех бесовских способностей, которыми его наделили за стенами проклятой Школы. Но и в том, и в другом случае — лишь жалким невольником, любовь к которому может безвозвратно запятнать репутацию представителя королевской династии.

Так может ли государь одного из прогрессивнейших королевств Объединённой Империи, позволить своим чувствам к… Да не важно, к кому! Просто — чувствам, — разрушить всё, что так долго и настойчиво выстраивалось вместе с его немногочисленными, но верными единомышленниками?

Джон вздохнул, в который раз осознавая, что собственная репутация, вопреки логике и разуму, была на данный момент последним, что его заботило.

Лишь на суде Его Величество с невероятной ясностью прочувствовал, насколько уязвимым и беспомощным перед обществом является Преданный, целиком и полностью зависимый от воли своего Хозяина. И как легко, невзирая на все ухищрения императора, на взятую на себя Ромусом вину и на его, джонову, собственную полуправду, Его Светлости чуть было не удалось заполучить Шерлока назад в свои цепкие когти благодаря одному-единственному витиеватому ожогу, исчезнувшему с гладкой кожи парня только по какому-то чуду и — в душе король сентиментально надеялся на это — проявленной им заботе и искреннему, глубокому участию, за которыми стояло подлинное, неугасимое чувство. Так не должно было быть, но так было, и это злило Джона, заставляя испытывать лишь одно: всё возрастающее желание любой ценой защитить своего доброго гения, мудрого советчика и отважного воина. Защитить не только от несомненных посягательств бывшего господина, но и от всякого, кто посмеет взглянуть на Шерлока без должного уважения или сказать о нём какую-то мерзость.

Разве не для этого он так рьяно отстаивал за Преданным право называться человеком? Разве не на защиту попранных интересов лишённых всяких прав рабов направлены разработанные шотландским монархом и его соратниками реформы? Ведь не зря же в ту дождливую ночь Господь привёл старого торговца к порогу Его Величества, и Джон ни на секунду не сомневался: повторись это снова, он бы, не задумываясь, поступил точно так же, разве что без прежних сомнений и терзаний. Слишком ценен был дар, полученный королём вместе с обречённым на гибель Преданным, и отказываться от него у Джона не было ни сил, ни желания.

Сняв плащ, Его Величество пожалел, что не способен с такой же лёгкостью сбрасывать с себя навязчивые размышления и не тратить на них ни времени, ни душевных сил: ведь, в конце концов, перед ним появилось лишь несколько дополнительных неизвестных в задаче, решаемой Джоном с тех самых пор, как он взял Шерлока под своё покровительство. И если до этого ему удавалось справляться с данной непростой головоломкой, то почему теперь что-то должно было измениться?

Постучавшийся в дверь Лестрейд, вежливо поинтересовавшийся, спустится ли государь к ужину вниз или пожелает утолить голод в своей комнате, не ведая, оказал своему королю весомую услугу, поставив точку в его беззвучном монологе. Встряхнувшись и довольно бодро ответив, что с удовольствием разделит пищу со своими воинами, Ватсон тут же двинулся вслед за капитаном по скрипучим широким ступеням.

В скромно обставленном зале посетителей было немного, да и те предпочли забиться по углам, подальше от компании строгого вида королевских стражников. При появлении Его Величества воины поднялись с дубовых, потемневших от времени лавок.

Окинув помещение ищущим взглядом и не найдя того, кого желал видеть прежде всех, король порывисто обернулся к командиру стражи:

— Где Шерлок?

Лестрейд, хлопая глазами с несвойственной ему растерянностью, завертел головой, словно надеясь увидеть секретаря за одним из выскобленных добела столов.

— Он вышел только что, — подал голос один из стражников. — Сказал, что проверит периметр.

— Какой ещё к чертям периметр? — Джон, тут же вспомнивший паранойю Грега о возможных, шляющихся вокруг людях сэра Чарльза и поддаваясь ей с той же скоростью сейчас, с которой корил своего капитана ранее, не удержался и гаркнул, отчего тарелки на прилегающей кухне мелодично зазвенели, а сидящий за ближайшим столом белобрысый мужичонка от страха пролил на себя почти полную кружку эля: — Кто его отпустил?!

— Он сам, государь. Сказал, что скоро вернётся, — отрапортовал несробевший стражник, с сочувствием поглядывая на не на шутку встревоженного новостью капитана. И действительно — сомнительно праведный гнев Его Величества не замедлил обрушиться на посеребрённую первой сединой голову командира охраны:

— Что значит «сам»? Как ты мог такое допустить? А если князь снова решил подослать своих головорезов? — и, не дождавшись капитанских оправданий, Джон пулей бросился к выходу, спровоцировав тем самым новую порцию солодовых возлияний на штаны белобрысого посетителя. Даже не пытающийся оправдываться Лестрейд устремился за государем, жестом приказав остальным воинам следовать за ними.

Выскочив на освежённый морозцем воздух небольшой отряд тут же рассредоточился, повинуясь распоряжениям молниеносно взявшего себя в руки капитана, и, разбившись на пары, занялся поисками неугомонной пропажи.

Впоследствии Джон себя не раз спрашивал, было ли случайностью, что отыскать Шерлока удалось именно ему, или это голос Связи привёл его в нужное место, или сами небеса, или… На этом «или» заканчивались, но, как бы то ни было, нечто неведомое заставило Ватсона, сопровождаемого неотступно следующим по пятам командиром охраны, заглянуть в конюшню, сквозь приоткрытую дверь которой слышалось тихое лошадиное пофыркивание.

Преданный был там: освещённый вставленным в держак коптящим факелом, ласково поглаживающий лоснящуюся гладкой шерстью длинную морду, доверчиво склонённую на его плечо, и слегка улыбающийся.

Увидев эту идеалистическую картинку Его Величество не смог сдержать облегчённого:

— Слава Богу, ты здесь! — Но тут же перешёл на жёсткий и взыскательный тон: — Как ты мог уйти один, без сопровождения?

— Я вышел всего лишь проверить двор и не собирался уходить далеко, — часто заморгал длинными ресницами парень, растерянно поглядывая то на короля, то на командира охраны. Но лицо капитана не уступало сердитым выражением физиономии разгневанного Величества, и Преданный предпочёл опустить потемневший до серого оттенка взгляд.

— Скажи: ты это намеренно делаешь? — не унимался взбешённый легкомысленностью секретаря монарх. — Ищешь приключений на свою голову?

— Я всего лишь исполнял долг, государь, — упрямо повторил Преданный, не смея поднять глаза на разъярённого короля.

— Долг? Какой ещё долг, Шерлок? Твой основной долг — это не заставлять меня переживать. Ты хотя бы представляешь, чёртов ты ясновидец, КАК Я ЗА ТЕБЯ ВОЛНУЮСЬ?!

Из дрожащих то ли от гнева, то ли от тревоги уст Его Величества последняя фраза прозвучала, как абсолютное тождество словам «я же люблю тебя, идиот!», и Джон сам оторопел от такой своей откровенности. Шерлок же, вскинув голову, окатил Шотландца настолько пронзительной бирюзой, что, казалось, наполняющие помещение сумерки раздвинулись от этого ослепительно сияющего взгляда. Само время замерло, не смея нарушать очаровывающей бесконечности момента, и только капитан Лестрейд, которому, видно, на роду было написано становиться нынче невольным свидетелем сердечных перипетий своего друга и господина, бесшумно выскользнул за двери конюшни, прикрыв их за собой как можно плотней.

Джон не заметил ухода капитана, как до этого совершенно позабыл о его присутствии, утонув в бездоньи неземных глаз своего личного ангела. Увязая в их доверчивой, подёрнутой надеждой на счастье притягательности, он еще не в полной мере осмысливал происходящее, но, несомненно, чувствовал, как в это самое мгновение окончательно освобождается и от последних призраков тягостных дум, лишь несколько минут назад омрачавших монарший покой, и от осколков уже давно разбившихся вдребезги предрассудков, до сих пор, нет-нет, да болезненно царапавших покровы ответственности и с детства вколоченных в голову приоритетов. Адреналин только что пережитой и усиленной недавними событиями паники без возможности апелляции решительно и бесповоротно расставлял всё на свои, единственно приемлемые места, и Ватсон, не имея ни возможности, ни стремления препятствовать этому, только продолжал отрывисто бормотать срывающимся голосом и без того очевидные объяснения: