Он с удивлением ощутил густую окладистую бороду.

– Теперь ты в старшей дружине у князя Юрия.

– Князя Юрия…

– Да. Учишь дружинников биться слаженно, а не вразнобой.

Еще не вполне понимая, что происходит и о чем говорит девушка, Евпатий встал с кровати и, пошатываясь на слабых ногах, подошел к окну. Из него открылся вид, который был хорошо знаком, отчего на душе тут же полегчало.

– Это Рязань, – обернулся он к Насте и улыбнулся.

– Да, мы в Рязани.

Бросив взгляд за окно еще раз, мужчина кивнул своим мыслям и пошел по горнице, цепляясь взглядом за знакомые мелочи. У кадки с водой он остановился, взглянул на свое отражение. С водной глади на него смотрел крепкий статный молодой дружинник с густыми вихрами и светлой бородой. Лицо было знакомое, но в то же время какое-то чужое.

– После той раны ты, бывает, как проснешься, многое забываешь, – послышался из-за плеча голос девушки.

– Этот дом помню.

– Это твой дом, Евпатушка.

– Там блины, – ткнул Евпатий пальцем в сторону стола и быстрыми шагами направился к тарелке, накрытой вышитым льняным полотенцем, сдернул его и улыбнулся еще шире. – Я помню.

Внезапно брови взлетели вверх.

– А батюшка? Лев Романович? Матушка?

Красавица жена опустила голову.

– Батюшка твой пошел биться с черниговским князем Мстиславом Святославичем на реку Калку – воевать безбожных татар. Так назад и не возвратился. И матушка его ненадолго пережила – уж очень тосковала.

Настя подошла и стала рядом:

– Дети тебя любят. У тебя двое детей: Ваня и…

– …и Ждана.

– Правильно. А еще тебя Коловратом в дружине зовут. Так Ратмир тебя прозвал за то, что с двумя мечами лихо управляешься. Помнишь? Теперь все тебя так и называют.

Коловрат… Это слово будто выбило заглушку, которая перекрывала поток воспоминаний, и они накатили на Евпатия сплошной волной. Лица и события закрутились вокруг него вихрем: белозубая улыбка отца, Ратмир, дружинники, суровый взгляд князя, распахнутые голубые глаза Насти, ее мягкие губы…

– Ты… – повернулся он к девушке, провел пальцами по маленькому шраму на шее. – Настя?!

– Доброе утро, – рассмеялась она в ответ.

Он хотел обнять ее, приголубить, но тут раздался громкий стук в дверь и зычный мужской голос прогремел:

– Евпатий! Проснулся?

Настя мотнула головой в направлении шума и выгнула бровь:

– Это…

– Каркун, – вспомнил после секундной заминки Коловрат, и девушка с улыбкой кивнула.

– Евпатий, князь зовет! Чужие к городу скачут, – пророкотало из-за двери.

В сенях послышались еще чьи-то шаги и женский голос с досадой произнес:

– Ты б хоть снег отряхнул! Натоптал тут…

Голос красивый, распевный. Перед глазами Евпатия нарисовался образ молодой женщины с дерзкими темными глазами. Это Лада, ключница. Ей палец в рот не клади – боевая.

Каркун насмешливо крякнул:

– Гляди, не пролей.

Видать, Лада воду принесла, а тут незваный гость в сенях.

Настя выглянула из горницы как раз в тот момент, когда Лада пыталась обойти Каркуна и не зацепить коромыслом кадушку у входа, однако изворот не удался – ведро стукнулось об стену и вода выплеснулась на пол.

– Тьфу! Опять накаркал! – в сердцах бросила ключница.

Посмеиваясь в усы, дружинник помог ей опустить коромысло и обернулся на скрип двери.

– Скоро выйдет, – кивнула Настя на невысказанный вопрос, прикрыла дверь и взяла с полки берестяную книжицу. Задумчиво погладив ее кончиками пальцев, она подошла к Евпатию и протянула ее со словами:

– Вот. Это твое. Записываешь, чтобы не забыть.

Он стал перелистывать страницы, а память все охотнее подсказывала ему детали написанного. Жизнь возвращалась. Но медлить было нельзя – его ждал князь.

Коловрат быстро оделся, принял из рук Настеньки пояс с мечом и, улыбнувшись, провел ладонью по ее гладкой щеке. Девушка прижалась на секунду к его ладони и тихо напомнила:

– Князь ждет.

Пока Коловрат с Каркуном спускались по лестнице, дружинник без умолку болтал:

– Неужто татары? Ты ведь воеводу предупреждал, что беда рядом ходит.

Каркун явно ждал ответа, но его спутнику было совсем не до досужих разговоров. В голове теснились воспоминания, которым нужно было занять свои места. Сейчас это было самым важным. Ведь, если правда, что к Рязани приближаются ордынцы, будет битва. А он теперь десятник, и значит, от него жизни людей зависят. Голова должна быть ясная, а думы верными. О пустом поговорим после.

Но Каркун не унимался. Ему, похоже, говорливый собеседник и не требовался – идет рядом человек и ладно, уже слушатель. Хватит.

– А Добромир рвется с врагами в чистом поле биться. Ну не дурень? От него тоже толку никакого! Ещё и старый!

Добромир? Коловрату было знакомо это имя. Приятных чувств оно не вызывало, скорее – глухое раздражение. И определенное уважение тоже. Что за человек? Ничего, увижу – узнаю.

Прежде чем сесть на лошадь, Евпатий сунул берестяную книжечку за пазуху и огляделся. Каждый камушек был ему здесь знаком. Рязанские дворы и улицы отзывались теплом в сердце. И впервые с момента пробуждения он почувствовал себя дома.

Когда Евпатий ушел, в горницу заглянула Лада и вопросительно поглядела на Настю. Та всплеснула руками:

– Ой! Про крестины сказать забыла.

Но бежать за мужем было уже поздно – он бодрой рысью скакал ко двору рязанского князя.

Рязань всегда пробуждала в Евпатии какие- то неведомые чувства. А и как тут не взбудоражиться, когда город дышит полной грудью, воздух становится густым и сладким как медовуха, а по синему небу плавают важные толстопузые облака, почти задевая золотые репы куполов. Пьянящая, дурманящая красота! Евпатий шагал по улице, по обеим сторонам которой выстроились добротные рубленые избы с нарядными кружевными наличниками, и все вокруг казалось ему таким же нарядным и торжественным. Много городов повидал он на своем веку, но такого благообразного, как Рязань, не встречал. Мостики из березовых бревен, резные крылечки, стройные часовни, ладные бани и витые заборы – все здесь сделано с любовью и на совесть, а сами горожане пригожи собой и смотрят на могучего воеводу приветливо. Девки – те и подавно глаз с него не сводят – так и норовят, проходя мимо, задеть подолом, звякнуть стеклянным браслетом, откинуть белой ручкой косу русую за спину, лишь бы видный богатырь их ласковым взглядом одарил.

Город бурлил тысячей голосов: топоры стучали, молоточки звенели, воробьи чирикали, лотошники нахваливали товар, а ребятишки носились туда-сюда, топоча своими маленькими пятками по первому снежку. Может, оттого все были так безмятежно веселы, что лето выдалось на редкость урожайным и запасов наготовили столько, что не то что одну – три зимы можно пережить, не покидая стены Рязани. Даже местные телята, казалось, щипали травку только из озорства, а вовсе не для того, чтобы жить-жить, пузо наесть, а потом отправиться на убой.

Коловрат скакал по узким рязанским улочкам вслед за своим ратником и не ведал, что скоро всем здесь на убой идти придется – и лотошникам, и попам с дьяконами, и боярам с их свитою, и мастеровым, и юродивым, и ребятишкам с девками. Что косы русые в пепле за угли запутаются, молодцы удалые на куски будут изрублены, а святые алтари кровью русской залиты. И что останутся от града богатого да чудного только дым да пепел.

Всю дорогу до южной стены Каркун не замолкал ни на миг. Все напоминал и напоминал Евпатию про его жизнь да про рану, от которой он по времени забывал и становился как дикий зверь, так, что его связывать приходилось. Дружинник подъезжал на своем низкорослом коньке то слева, то справа, тыкая толстым пальцем и объясняя, словно дитяти, как кого из встречных зовут, да где что, да как все в городе Рязани устроено.

Евпатий в ответ все хмурился и морщился с досады, отчасти оттого, что про Рязань он все уже и без Каркуновых подсказок вспомнил и коня знал куда вести, отчасти потому, что надоел ему Каркун за эти полчаса хуже навозной мухи. Все мелет и мелет языком, словно мельничный жернов, да зыркает своим левым, дурным, глазом. Глаза у Каркуна были разные – один обычный, серый, а другой черный, как у ворона. Вот за этот глаз и за манеру каркать добрым людям под руку Каркуном его и прозвали. Не любили его в народе за привычку лезть всем в печенки и поговаривали, что бабка его ведунья была, даже пару раз крепко поколачивали за злую болтовню и сглаз. А однажды, припоминал Евпатий, не вступись он за непутевого дружинника, наверняка прибили бы до смерти.