Так, по утреннему холодку и прискакали к южному городскому пределу. Рязань – город большой, бойкий, торговый да ремесленный. Ярмарки в нем шумные, церкви высокие, а стены крепкие. А стоит на самой кромке, на русских земель границе. Там, дальше, за стеной начинается степь – владения кочевых народов. Там люди лютые живут. Да и живут не по правде, не по добру – по звериным законам.

У стены дружинники спешились, привязали коней и поспешили наверх. Пока они топали по заснеженным ступеням, Евпатий в который раз подивился и порадовался городскому укреплению. Стена была добротная, выстроенная на срубах, на высоком земляном валу, местами поднимаясь до десяти сажен, с тремя ярусами стрелковых площадок и остроконечными башенками-вежами, с круговым боем. Об такую крепость любой супостат зубы поломает. Но все же как-то неспокойно было на сердце. Тревога была в глазах у дружинников, что попадались встречными на сходах, и стрелки на башнях натягивали спешно тетивы, пристально глядя в снежную степь. А вот, на смотровой площадке, и сам великий князь Рязанский, Юрий Игоревич, с племянником Олегом, указывают куда-то в сторону Дикого поля и тихо переговариваются. Каркун, по своей привычке, начал было объяснять, что, мол, вот он, князь, но Евпатий шикнул на него и отгреб надоеду с дороги в сторону. Князя он и так сразу признал, да и кто бы не признал!

Дело было не в гридях в богатых доспехах и боярах в меховых шапках, которые окружали Юрия Игоревича. Даже стой он один и в простой одежде, любой бы сказал, что перед ним правитель, потомок Рюрика. Видно было это и по гордой осанке, и по взору, властному и пытливому. Еще до свету принесли дозорные весть, что незнакомые всадники, без стягов и без знаков на щитах, направляются к Рязани. И теперь великий князь стоял на стене, дыша на озябшие пальцы, и думал думу тревожную. Уж больно обнаглели ордынские разъезды в последнее время, больно страшные вести с самой весны приходили из Волжской Булгарии, а теперь, выходит, и половцы Орде покорились. Тут на горе ему еще эти всадники. Что им в Рязани нужно? Всего два года Юрий княжил в Рязани, после смерти брата Ингваря, и годы все выходили один беспокойнее другого.

Когда Евпатий поднялся на стену, дружинники почтительно расступились и, кланяясь, приветствовали боярина любезно и уважительно. Смутившись от этого, он поскорее принял на себя хмурый и серьезный вид и, отвечая на поклоны кивками, направился прямиком к князю.

– Здравствуй, княже, Юрий Игоревич!

Князь обернулся и, удивленно выгнув бровь, глянул на Коловрата, словно не ожидал его увидеть. Потом посмотрел в глаза пристально и пытливо, так, что Евпатий не без труда выдержал взгляд, но, оставшись, видимо, доволен, кивнул и ответил:

– Здравствуй и ты. Взгляни-ка на гостей непрошенных. Что скажешь?

Евпатий вгляделся в степь. Со стороны Дикого Поля к стенам быстро приближался конный отряд в десять всадников. Ни стяга, ни какого другого знака было не видать, да еще на конниках были шеломы со стальными масками. Один из бояр, стоявших рядом, полный и статный старик с кустистыми бровями, не выдержав, буркнул гулким, как из бочки, басом:

– Да что тут гадать, княже? Таурмены наглодушные (еще одно из наименований воинов Монгольской империи, Новгородская летопись) – это и думать нечего. Дай такому волю – захочет и боле! Надобно им острастку дать. Ты, Юрий Игоревич, прикажи конную дружину на них послать – враз собак порубаем! Или можно поближе подманить, а потом со стен пострелять их, как зайцев…

Князь поморщился и, не оборачиваясь, жестом остановил боярина.

– Со стен палить, Добромир, – это мы всегда успеем, это затея нехитрая.

В ответ на эти слова стрелки, выстроившиеся у бойниц, приготовили луки и арбалеты и выжидательно смотрели на князя.

Добромир. Сегодня Евпатий уже слышал это имя. Ну конечно, старый Добромир был другом его отца, воеводы Льва Романыча, и Евпатия знал с раннего отрочества. Добромир всегда к нему был ласков, но лишь до поры до времени. Особенно взревновал Добромир к новому князю, который Евпатия сильно к себе приблизил, а Добромира, напротив, невзлюбил за ворчливый нрав и особенно за привычку всех поучать не к месту. Вот и теперь он смотрел на Евпатия из-под кустистых бровей надменно и горделиво, словно он не искусный ратник, а босоногий пятилетний мальчонка.

– Ну что, Евпатий, твое слово, – нетерпеливо напомнил князь. Теперь неизвестных всадников от стены отделяло каких-то сто саженей, и стрелки, задержав дыхание, следили за ними не моргая. Евпатий покашлял в рукавицу и отвечал скоро, но стараясь говорить тихо и учтиво. Кто его знает, сколько еще вокруг его недругов, о которых он не помнит?

– По доспеху, князь, такое не понять. Мало ли у кого такой – у половцев, например, да хоть у литовцев. Ты на коней лучше глянь. В Орде кони сплошь низкорослые да косматые, а эти, смотри, красавцы вороные, на таких впору Рюриковичам скакать. Да и в седле степняки не так сидят, те сидят словно к лошади приросшие, а эти, сразу видать, к долгой езде непривычны. Нет, князь, не мунгалы это.

Князь согласно кивнул и сделал лучникам знак, чтобы те опустили оружие. Воины с облегчением исполнили приказ, но по-прежнему не сводили глаз с пришельцев. Всадники, поднимая снежную пыль, беспрепятственно приблизились к самой стене. Они остановились перед рвом, и пока кони в нетерпении кружились и топтались на месте, один из незнакомцев отпустил богато украшенную серебром уздечку и снял скрывавший лицо шелом. Среди воинов на стене пробежал радостный ропот – всадник был совершенно не похож на кочевника. У него были русые волосы, густая борода, покрытая инеем от дыхания, а в светлых глазах сиял удалой блеск. Он рассмеялся, показывая белые крепкие зубы, и, поклонившись в седле, весело обратился к князю:

– Здравствуй, княже! Пустишь дорогих гостей на порог?

Юрий Игоревич облегченно выдохнул и еще раз взглянул на гостя, словно не веря своим глазам. Наконец, очнувшись, он поспешил вниз со стены, на ходу махнув ратникам рукой, приказав громким голосом, чтобы его было слышно за стеной:

– Ну что, окоченели?! Открыть ворота! Впустить князя Муромского! Живее! Живее!

Удельный князь муромский, Олег Юрьевич, был сыном Юрия Юрьевича – младшего из трех братьев-князей, что правили муромскими землями последние годы. Младшего по годам, но не по ратной славе. Ходил князь Юрий походами и на половцев, и на волжских булгар и сына своего, княжича Олега, везде с собой брал ратной науке учить. Был теперь Олег Юрьевич в муромских пределах первый мастер меча и первый удалец в сече, не пропали отцовская наука и слава великих князей, приходившихся ему дядями. Теперь, когда Олег въезжал в рязанские ворота, народ встречал богатыря в великой радости, приветствуя криками и бросая шапки в холодное серое небо. А он улыбался весело и все подмигивал рязанским девицам, которые, зная его славу, не спускали с княжича глаз.

Пока дружинники, согласно гикая, крутили тяжелый коловрат подъемного моста, князь подозвал к себе Евпатия и долго посмотрел на него своим пытливым взглядом голубых глаз, словно просвечивая все нутро. Наконец, закончив испытание, он нетерпеливо спросил своего дружинника, словно продолжая какой-то начатый разговор:

– Чего же молчишь, Евпат? Нешто до сих пор не надумал?

Тот, с трудом выдержав взгляд и не зная от смущения, что ответить, промямлил:

– Да это… Что же не надумать… Надумал…

Князь вмиг радостно оживился и, хлопнув воина по плечу, с надеждой спросил:

– Стало быть, пойдешь?

– Куда пойду? – поскреб бороду Евпатий.

– Да в воеводы! Что ты, опять память на радостях потерял? – нетерпеливо крикнул Юрий Игоревич. – Сколько уже талдычили, что Добромиру пора на покой, а тебе войско рязанское принимать!

Евпатий оторопел от такого предложения. Видать, много он еще не помнил. Он, нахмурившись, отвел взгляд и протянул:

– Аааа… В воеводы… Нет. Не надумал еще.

Юрий Игоревич еще пару мгновений пристально посмотрел на своего сотника, потом плюнул на снег и, с досады махнув рукой, ушел прочь, встречать муромского князя, который, окруженный радостной толпой, уже въезжал в городские ворота. На полдороге он обернулся и крикнул Евпатию: