…снова завешанный флагами необозримый кабинет. Знакомый мужик в расшитом мундире и кавалерийских сапогах явно распекал другого, лысого, в черной форме, — наверное, начальника охраны. Тот что-то бурно возражал. Заметив Йаати, оба замолчали и повернулись к нему. Мужик в сапогах сделал эпичный жест в его сторону, — мол, видите, жизни не стало, запустили акваторию… Лысый прошил Йаати взглядом змеиных желтых глаз, и тот понял, что всё, пипец, — выкрадут прямо из родного сортира, на секретном дирижабле вывезут в подводную базу в горах и выпустят всю кровь на опыты…
…какие-то, наверное, джунгли, — могучие, словно башни, стволы, изогнувшиеся над головой перья исполинских папортников. На берегу ручья, — группа начинающих юношей лет, примерно, пятнадцати, — золотокожих, удивительно стройных, одетых лишь во что-то вроде пёстрых шелковых платков, небрежно повязанных вокруг бедер. В таких же пёстрых бусах, намотанных на все места, и даже заплетенных в роскошные черно-золотые гривы. Они дружно повернулись к нему, тоже буквально прошив взглядами больших синющих глаз. На лицах у них появилось слегка зверское даже любопытство, и Йаати, холодея, понял, что эти не только кровь, — эти все мозги через трубку высосут…
…громадная, словно горный хребет, коричневатая изогнутая плотина, — под ней даже не бурлила, а непрерывно взрывалась вода, только медленно-медленно, словно во сне, — он падал в неё прямо от мощных серых туч, между крутыми зелеными склонами долины, долго-долго… пока клокочущий необозримый уже котел не оказался вдруг совсем рядом…
Сдохнуть можно от этого, подумал Йаати уже в темноте. Сейчас я точно треснусь об какие-нибудь скалы, и всё, что от меня останется, — это полдюжины дурацких легенд, которые родились прямо вот сейчас…
…снова степь под голубой луной. Парень его возраста, — но только в перетянутом ремнями камуфляже, коротких сапогах и черном берете с оптимистической эмблемой, — крылатый череп сжимал в зубах две молнии. Этот явно повидал и не такое, — сонно моргнул… и спокойно потянул из кобуры длинный угловатый пистолет, очень похожий на те, какие делали в Сарьере ещё до первой мировой войны.
Да вы что, сговорились, засранцы? — возмущенно подумал Йаати. Что я вам сделал?..
Но тут ему словно дали здоровенного пинка, и он снова полетел в темноту, — на сей раз, прямо вниз, вниз, вниз…
20.
Очнувшись, Йаати понял, что лежит, уткнувшись мордой в холодный металлический пол. Болело всё тело, особенно мощно и радостно болела башка. Что может там болеть, там же кость, подумал он, приподнимаясь на руках.
Голова словно взорвалась от боли. Йаати замер, ожидая, что на пол перед ним смачно плюхнутся его собственные мозги… но ничего такого почему-то не случилось. Он осторожно пощупал башку, но наткнулся только на свои лохмы. Мозги, — если, конечно, они там изначально имелись, — были на отведенном им природой месте. Зато руки смотрелись просто потрясающе, — жутко ободранные и до самых локтей залитые кровью. Не невинных младенцев, конечно, а его собственной, — только кто же разбираться будет…
Слава богу, мне всё это померещилось, — с громадным облегчением подумал Йаати, осторожно поднимаясь. Рот, казалось, набили сухим песком, жутко, до икоты, хотелось пить. Голова словно превратилась в кувшин, полный боли, и он изо всех сил старался не расплескать его. Я просто с размаху звезданулся башкой об пол, мозги в ней перевернулись, вот мне и привиделась всякая бредятина. А на самом-то деле я просто тихо валялся вот тут, в глубочайшей отключке. Обычное сотрясение мозга, ничего страшного, было бы, что сотрясать…
Он ошалело моргнул. На полу валялись какие-то миски, нитка пёстрых бус, кусок колбасы, гитара…
Гитара Йаати буквально подкосила. Он вновь плюхнулся на пол, тупо глядя на неё. Гитара была явно не из тех, которые делали на лахольской мебельной фабрике, — вся выложенная перламутром, вычурная, дорогущая. Хозяин наверняка расстроится, подумал он, машинально сунув в рот кусок колбасы. Колбаса оказалась сырокопченая, с базиликом, вкусная… испортил людям праздник, называется. Гитару надо будет вернуть… это если хозяина не забросило, вместо меня, в тот кабинет, и ему не дерут сейчас ухи, обвиняя в заговоре на похищение королевского хомячка… или к тем, синеглазым, в бусах… вот уж чего точно даже врагу не пожелаешь. Эти уж точно живьем не выпустят, — замучают до смерти вопросами и угощением…
Он вновь осторожно поднялся, посмотрел на себя. Всё тело покрывала лаково блестящая кровь, натекшая из тысяч, наверное, крошечных глубоких ранок, — иглы силового поля ему совсем не померещились. Выглядело это так, словно его освежевали заживо. Неудивительно, что все встречные хватаются за пистолеты, нормальные мертвецы всё же не стоят и не лупают обалдело глазами…
Понятно теперь, почему у меня всё так болит. И инфекцию, наверное, внесли, подумал Йаати. Теперь начнется воспаление, и я умру, потому что тут нет зеленки… А, и черт с ней, — пока не помираю, и ладно…
Он осмотрелся, подняв глаза повыше, чем в первый раз. За окном по-прежнему крутился полупрозрачный багровый смерч, но в рубке никого не было. Радужный вихрь исчез, а вместе с ним исчезли и куски Нихх`хелл`за. Исчезли, все до одной, и тушки зенгов, — должно быть, их вместе с ними засосало непонятно куда. Ну и славно, в добрый путь… Шу лежал у лифта, и Йаати подошел к нему.
Шу выглядел ужасно, — мертвенно-бледный, на груди, — страшная глубокая вмятина, лицо в крови, плеснувшей изо рта и растекшейся страшной лужей по полу. Йаати пошарил взглядом по стенам, нашел щиток «заправочной станции», взял Шу за руки и поволок к нему (главное сейчас, — не думать вообще ничего, чтобы уж точно не свихнуться…). Сунул ему в рот «пистолет», нажал спуск…
Что-то зашипело, по коже Шу потекло призрачное, водянистое сияние. Кровь исчезала, словно впитываясь в кожу, даже страшная вмятина прямо на глазах как-то разглаживалась. Наконец, Шу часто задышал, схватился за грудь и ошалело посмотрел на Йаати.
— Ты живой? — задал он потрясающий глубиной мысли вопрос.
Йаати подумал, и дал единственно возможный ответ.
— Нет.
Шу закашлялся, потом сел, ошалело осматриваясь. Он же был совсем мертвый, вдруг понял Йаати. У него наверняка все ребра были переломаны и проткнули легкие, а то и сердце. А теперь… не фига же себе у этих Крэйнов медицина…
Шу, между тем, уже перестал смеяться (теперь Йаати понял, что это не кашель, а смех), поднялся на ноги. Посмотрел на него, передернулся, повернулся к щитку…
— Ты весь заряд на меня потратил, — сказал он. — А сам…
— Да ну, фигня, — Йаати смутился. Шу, похоже, даже не понял, что умер… ну и славно. — Всё в порядке, только башка очень болит.
Шу хмыкнул, взял его за подбородок. Повернул голову вправо, влево, заглядывая в глаза. Усмехнулся.
— Были б мозги, — сотрясение было бы… извини, — он вдруг смутился. — Эти все где?..
— Сдохли, — сообщил Йаати с мрачным удовлетворением. — Господина… как его там… прямо на части разорвало, остальных, наверное, затянуло в дыру…
— В какую дыру? — сейчас Шу был на самом деле удивлен.
— Ну, когда энергоядро взорвалось… или не взорвалось… в общем, там возник вроде как вихрь такой, и… — о том, что туда затянуло и его тоже, а потом долго мотыляло по мирам и пространствам, Йаати говорить всё же не стал. В это он и сам с трудом верил, не хватало ещё и Шу мозги грузить… да и конченым психом прослыть всё же как-то не хотелось… — В общем, больше нет их.
— Вот и славно, — Шу вновь взглянул на него, передернулся и подошел к окну. Йаати бездумно подошел вслед за ним. И замер, словно его с размаху треснули по лбу.
21.
За окном было всё, что он воображал себе в кошмарах, — и даже много сверх того. Вихрящийся, полупрозрачный смерч, поднимаясь из жерла колоссального «орудия», высоко наверху раскрывался широкой воронкой, упираясь словно в дрожащее, переливчатое озеро… в дыру, прорезанную в багровых небесах в какие-то другие, — блеклые, желтовато-зеленые. Там, наверху, парили, наверное, сотни, тысячи эалов и ещё каких-то штук, намного более крупных. Они походили на плоских, толстобедрых жуков, прущих в лапах черные округлые контейнеры, похожие на вельботы…
