У военного человека в мирное время в случае несогласия с приказом начальника есть только один выход — немедленно подать в отставку. В военное же время (а для разведчиков приказ всегда есть безусловная боевая задача) такой отказ влечет отдачу под трибунал.

Проблема заключается не в том, нужно или не нужно, можно или нельзя исполнять приказ, который подчиненному кажется ошибочным, несправедливым или даже преступным, а в том, чтобы лица, полномочные отдавать подобные приказы (тем паче, издавать постановления, указы и законы), таковые не отдавали бы, даже и думать о том не смели.

Впрочем, автор понимает, что по сему поводу может существовать множество мнений, и выработка правильного решения, по-настоящему нравственного в высшей степени и в такой же легитимного, еще только предстоит российскому обществу и государству. Отсутствие такового может обернуться, и уже не раз оборачивалось, большими бедами и большой кровью. Достаточно напомнить ввод войск в Чехословакию и Афганистан.

Успешное выполнение «литерного дела» Атабекова привело к тому, что Коротков получил еще один подобный приказ.

В те годы в СССР злейшим «врагом народа», Коммунистической партии и Советской власти считался Лев Троцкий. На самом деле его бурная зарубежная деятельность никакой угрозы никому не представляла. Но этого человека люто ненавидел лично Сталин. Корни этой ненависти, густо замешанной на комплексе неполноценности, личной зависти к ярким талантам соперника в борьбе за власть, уходили еще ко дням вооруженного переворота в октябре 1917 года в Петрограде и годам Гражданской войны. На протяжении десятилетия в глазах партии и значительной части населения, не говоря уже о Красной Армии, именно Лев Троцкий, а не мало известный тогда Иосиф Сталин, считался вслед за Владимиром Лениным вождем номер два.

И потому по приказу ставшего единовластным диктатором страны Сталина значительные силы ОГПУ-НКВД внутри страны и за ее пределами были направлены на борьбу, в том числе и путем физического уничтожения, с Троцким и его сторонниками.

Александр Коротков получил приказ обеспечить ликвидацию одного из ближайших сотрудников Троцкого, его личного секретаря немецкого политэмигранта Рудольфа Клемента («Адольфа»), В то время Клемент по инструкциям находящегося в Мексике своего вождя работал над созывом учредительного конгресса IV Интернационала.

Как утверждает все тот же Павел Судоплатов (а лучше его о «литерных делах» были информированы только три сменивших друг друга наркома НКВД), именно Александр Коротков в июле 1938 года обеспечил ликвидацию и Рудольфа Клемента. Непосредственно же ее осуществили в Париже все тот же «Турок» и агент-нелегал Эйл Таубман («Юнец»)[35].

Присутствовал ли Коротков при этом акте непосредственно или нет, неизвестно. Но, во всяком случае, выполнение обоих приказов по «литерным делам» оставило в его душе чувства тягостные и неприятные. В докладной записке на имя нового наркома НКВД Лаврентия Берии (она будет полностью и впервые приведена несколько позже) Коротков прямо назвал эту операцию (вернее, две операции) «самой черной, неприятной и опасной работой».

В Москве Александра Короткова ожидали две новости, прямо по известной притче: одна хорошая и одна плохая. Начну с хорошей: за проделанную в описанных командировках работу он был награжден третьим тогда по значению боевым орденом Красной Звезды. Вторая новость испортила все настроение от первой: в конце декабря 1938 года Александр Коротков был из органов государственной безопасности уволен.

Вернувшись в Москву, Коротков застал на Лубянке нового фактического хозяина — Лаврентия Павловича Берию. И странное дело — наряду с озабоченностью и даже тревогой на лицах некоторых сотрудников, особенно принадлежащих к руководящему звену, чувств, вполне понятных, когда в любом ведомстве происходит смена первых лиц, он не мог не заметить и явного оживления. Даже в наркоматской столовой стало как-то раскованнее. А еще недавно сотрудники заходили сюда бочком, старались занять только свободный столик, без соседей, быстренько обедали, избегая обычных разговоров, хотя бы о футболе, и так же шустро возвращались в свои кабинеты.

В первый же день он услышал, что в наркомат вернулись на свои прежние посты несколько сотрудников, исчезнувших несколько месяцев назад. Говорили, что так происходит и в других наркоматах, и в Красной Армии. Фамилии этих людей ничего Короткову не говорили, когда они были в силе, он еще только начинал свой путь с низов и лично никого не знал.

Правда, кое-кто из руководящих работников столь же незаметно и столь же бесследно исчез. Один, к примеру, просто не вернулся после вызова в приемную нового замнаркома. Его фуражка с голубым верхом еще несколько недель висела на вешалке в кабинете.

Весной 1938 года страна подошла к самому краю пропасти, к непредсказуемым по характеру, масштабам и последствиям потрясениям. А если заглянуть далеко вперед, то с горечью следует признать, что последствия тех событий, которые принято обобщенно называть «тридцать седьмым годом»[36], продолжают гулким и болезненным эхом отзываться и в наши дни. Большой террор стал неуправляем, как неуправляема бывает лавина в горах, сметающая все со своего пути, хотя породил ее, быть может, ничтожный камушек, скатившийся из-под каблука неосторожного альпиниста.

Вал репрессий, задуманный Сталиным для окончательного упрочения своей неограниченной власти, вырвался из-под его собственного контроля, катил дальше по диктуемым им самим, а не вождем, законам, и уже представлял грозную опасность для своего же творца.

Страна была обескровлена и в переносном, и в буквальном смысле слова. Когда пришедший на Лубянку пока лишь новый первый заместитель наркома НКВД запросил председателя Военной коллегии Верховного Суда СССР В. Ульриха предоставить ему цифровые итоги деятельности этого судебного органа за последние два года, то даже при всем своем цинизме и абсолютном равнодушии к людским судьбам он был поражен полученным ответом:

«За время с 1 октября 1936 года по 30 сентября 1938 года Военной коллегией Верховного Суда СССР и выездными сессиями коллегий в 60 городах осуждено:

— к расстрелу 30 514 человек;

— к тюрем, закл. 5643 человека;

Всего 36 157 человек…»

Только в сентябре 1938 года Военная коллегия приговорила к смертной казни 1803 человека — по шестьдесят-семьдесят человек в день!

Следовательно, если вычесть время на сон, отдых вершителей правосудия, обеденный перерыв, оформление протокола и тому подобное, рассмотрение каждого смертного дела занимало не более пятнадцати минут! Эти цифры относились к приговорам, выносимым только Военной коллегией, рассматривающей дела самых высокопоставленных партийных и государственных деятелей, военачальников, академиков, народных артистов, известных писателей. Но столь же «продуктивно» по огромной стране заседали сотни республиканских, краевых, областных, городских судов, никому не ведомое число «особых совещаний», «троек», даже «двоек», полномочных выносить смертные приговоры тоже за пятнадцать минут, порой списком и почти всегда — с немедленным приведением в исполнение. Наконец, заключенных, приговоренных к различным срокам лишения свободы, повсеместно расстреливали уже и в лагерях, к примеру, за «контрреволюционный саботаж», который выражался в том, что истощенный зэк два-три раза не выполнял на лесоповале суточную норму…

Были выбиты опытные, профессионально подготовленные, квалифицированные кадры во всех отраслях народного хозяйства. И не только наркомы и директора предприятий, но и просто хорошие мастера, рабочие, рачительные потомственные крестьяне. Под угрозой оказалось выполнение очередного пятилетнего плана, снабжение населения продовольствием и товарами первой необходимости. Обезлюдели научно-исследовательские институты и конструкторские бюро. В Красной Армии и Флоте не хватало не только высшего командного состава, но командиров рот, взводов, экипажей. Это уже угрожало внешней безопасности государства.