В освоении огромного города Короткову помогла, конечно, великолепная зрительная память, интуитивная, а точнее, профессиональная способность ощущать внутреннюю закономерность того или иного участка городской застройки. Она помогала ориентироваться в кажущемся нагромождении больших и малых домов, дворцов и церквей, улиц, площадей, переулков. Способствовало также обилие, как ни в каком другом городе, планов, проспектов и путеводителей. Упрощенные схемы города можно было бесплатно взять на конторке любого отеля, планы маршрутов городского транспорта — в киосках всех крупных станций. Густая сеть метро и городской электрички удобно накрывала весь колоссальный мегаполис, позволяла быстро добраться с одного конца на другой. К тому же не только поезда, но даже автобусы ходили строго по расписанию. Не нужно было и спрашивать у соседей, где выходить: зычноголосые кондукторы — в те годы только мужчины! — аккуратно объявляли каждую остановку.
Удобен был Берлин и для тайных встреч с агентами. Берлин, по сути, был конгломератом нескольких городов, слившихся в один. В каждом из них — Панкове, Шпандау, Веддинге и других была своя ратуша, свой главный храм, свой парк, свой базарчик, свое кладбище, свои достопримечательности. В черте города оказалось даже несколько чудом уцелевших и сохранивших свой образ жизни деревень. К тому же — множество больших и малых озер, речных и озерных пляжей (обязательно обустроенных), лесных массивов, вроде Грюневальда на западе. А также несчетное множество питейных заведений — от огромных, на сотни мест, до совсем крошечных на два-три стоячих столика. В Берлине было и поразительно много музеев и музейчиков — от грандиозного Пергамского на Музеуминзель («Остров Музеев») вблизи Унтер-ден-Линден до малюсеньких в честь забытых нынешним поколением художников. А проходные дворы! Некоторые доходные дома, особенно не в очень престижных районах, были похожи на… опрокинутые этажерки с несколькими полками. Главный корпус с аркой выходил на улицу, за ним через узкий двор-колодец следовал второй, далее третий, а то и четвертый. В таких дворах-колодцах, должно быть, жильцы почти не знали естественного солнечного света. Квартиры в них были, разумеется, самые дешевые, с общими «удобствами» в конце коридора.
Эти проходные дворы были просто находкой для разведчиков. Но они же могли оказаться и опасной ловушкой в том случае, если разведчик вдруг привлек бы внимание не гестаповского шпика, а обычного филера крипо — уголовной полиции, так как эти знали город, тем более свои участки, до последнего подвала и чердака.
А еще в Берлине был потрясающий, огромный, с тысячами обитателей, прославленный зоопарк Цоо возле одноименного железнодорожного вокзала.
Очень быстро Коротков запомнил некоторые правила посещения ряда так называемых общественных мест. Не стоило, к примеру, заходить в пивные в районе Александерплац: здесь любили проводить свободное время и обедать сотрудники расположенного рядом полицайпрезидиума Берлина. Не следовало посещать и некоторые бары, вроде популярного в определенных кругах «Фемины»: в них собирались проститутки, гомосексуалисты и наркоманы. В этих злачных заведениях постоянно дежурили шпики крипо и их осведомители.
Неприятным эксцессом со штурмовиками и просто нацистами-«энтузиастами» могла завершиться даже мелкая покупка в магазинах, принадлежащих евреям.
Нагрузка на Короткова с первых недель пребывания в Берлине легла несусветная. Дело в том, что разведчик, работающий под крышей какого-либо учреждения, фактически исполняет две должности. Его сослуживцы по «крыше» не должны догадываться о второй ипостаси своего коллеги. Значит, он должен со стопроцентной добросовестностью выполнять свои официальные обязанности — в данном случае экономиста представительства. Несколько легче бывает разведчикам, действующим с аккредитационной карточкой корреспондента газеты или радио (в наши дни и телевидения). Оно и понятно: функции разведчика и журналиста — сбор информации — во многом совпадают, в частности, и те, и другие пользуются конфиденциальными источниками. Но такое совпадение прекрасно известно и всем контрразведкам мира. Поэтому последние ведут тщательное наблюдение за всеми инкорами, вплоть до экстравагантных представительниц журналов мод.
Наркомат тяжелой промышленности СССР, которым с 1932 года и по день своей трагической гибели 18 февраля 1937 года бессменно руководил Серго Орджоникидзе, был громадным образованием. Впоследствии от Наркомтяжпрома отпочковались десятки отраслевых наркоматов и министерств. Для Короткова такое положение наркомата было весьма удобно, поскольку оправдывало его интерес к разным отраслям германской науки, техники и промышленности — от самолетостроения до химии. Соответственно, давало возможность поддерживать деловые контакты со множеством немецких специалистов и фирм.
Успешное выполнение заданий требовало от Короткова не только приобретенного оперативного мастерства, но и вдумчивого изучения до того мало известных ему предметов (достаточно примитивного знания обычной бытовой и лифтовой электротехники, разумеется, не хватало). Так что приходилось ночами изучать специальную литературу, научно-технические журналы, проспекты фирм и предприятий, пособия по экономике, внешней торговле и тому подобное. Спасало огромное трудолюбие, добросовестность, природная любознательность и, не в последнюю очередь, крепкое здоровье спортсмена.
Конечно, не обходилось и без поддержки Центра, который имел возможность в любом московском научно-исследовательском институте или оборонном предприятии получить квалифицированную консультацию по ценности той или иной новинки, до которой добирался за рубежом советский разведчик. К тому же Коротков иногда получал из Москвы по линии НТР и конкретные задания.
Летом 1936 года Александру Короткову посчастливилось стать одним из немногих советских людей, коим довелось быть свидетелем спортивных баталий XI летних Олимпийских игр в Берлине. Увы, вплоть до XV Олимпиады 1952 года в Хельсинки[24] советские спортсмены в этих всемирных соревнованиях лучших атлетов планеты участия не принимали.
Они считались буржуазными, им противопоставлялись проводимые иногда «Спартакиады», «Рабочие первенства мира» и тому подобные состязания с ярко выраженной классовой направленностью. Серьезного спортивного значения они из-за низкой квалификации и подготовки участников, конечно, не имели.
Берлин был избран местом проведения очередных игр задолго до прихода Гитлера к власти. Примечательно, что тогда нацисты называли Олимпиаду «еврейской затеей для демонстрации своего торжества». Однако став рейхсканцлером, Гитлер на сто восемьдесят градусов изменил свое отношение к Олимпиаде и решил активно использовать ее для пропаганды достижений Третьего рейха в сфере спорта и здоровья нации. К слову сказать, физической подготовке в нацистских молодежных организациях, в СА и СС действительно придавалось большое значение. Но отнюдь не из-за здоровья нации — Гитлеру нужны были крепкие солдаты и такие же крепкие будущие матери будущих солдат. Фюрер надеялся, что каждая золотая медаль, завоеванная на Олимпиаде немцем или немкой, станет свидетельством превосходства не только немецкого спорта, но и общественно-политического строя возрожденной из Версальского пепла Германии[25].
На строительство новых спортивных объектов, в том числе Олимпийского стадиона более чем на сто тысяч мест на северо-западе Берлина, была выделена громадная по тем временам сумма — 25 миллионов рейхсмарок. Город спешно чистили, с немецкой педантичностью наводили порядок. За месяц до приезда иностранных гостей — спортсменов, журналистов, туристов — в столице повсеместно исчезли со стен домов и заборов антисемитские лозунги и плакаты, чертыхаясь, их отдирали и смывали те же самые штурмовики, что их же малевали и наклеивали, прекратились соответствующие радиопередачи и публикации в газетах. С витрин ресторанов, кафе, пивных, некоторых магазинов убрали таблички с надписью «Евреев не обслуживаем». Вновь появились в продаже — всего на месяц — запрещенные ранее рейхсминистром Геббельсом вредные книги и грампластинки, например, с записями музыки еврейского композитора Мендельсона, который сам себя всегда полагал немцем.
