Что он должен был делать дальше? Он выживал, и это была единственная цель, но он так и не знал, зачем. Бесконечная, голодная пустота в нем вечно спрашивала его: Зачем? Зачем выживать? Зачем бороться? Зачем? Все, что теперь представлял собой Айнон, было пустотой и свободой, с которой он не знал что делать.
Так или иначе, Дарис Пересмешник всегда был ему хорошим другом. Ну, или пытался им стать. Айнон не мог это знать, потому что не знал самого принципа дружбы. Единственные узы между людьми, что были известны ему, это были узы хозяин-раб, покупатель-товар и что-то вроде родитель-ребенок, где родителем выступал Дугал. Со временем это место занял Дарис. Он не знал, как строить иные связи, и не испытывал желания учиться. Эмоции и построение связей требовало сил, которых не было у потерявшего смысл жизни раба. Любые связи означали боль от их потери, а он… больше не мог.
Дарис был тем, кто остановил руку с пузырьком, кто остановил нож на вене. Он боролся вместе с ним с его кошмарами и страхами. Отгонял призрак хозяина и рабства. Доставал редкие книги с рецептами ядов, буквально вкладывая пестик в безвольные пальцы. Первое время во всем, что не касалось выживания, Айнон был потерян и безволен, Дарис вел его во всем, аккуратно направляя и обучая. Именно он предложил ему, вкладывая в ладонь нож после очередной попытки убить себя, жить ради мести.
Четыре года он провел в антиванской гильдии убийц в качестве алхимика, готовя для них яды и ежедневно тренируясь с Дарисом, прежде чем навыки его были оценены, и ему стали выдавать простые задания. Еще через год он стал спутником Пересмешника, получив имя Ворона за мрачность и дурной нрав. На первый взгляд, это было почти невозможным достижением, но у него была хорошая мотивация и старательность раба…
Айнон был ему больше, чем благодарен. Разве можно быть всего лишь благодарным тому, кто подари тебе жизнь? Он бы убил за Дариса. И умер бы за него. Долгое время он боролся со всем миром, доказывая, что Дарис не ошибся, выбрав его. И его свобода теперь принадлежала Дарису и Старику Игнису.
Но пустота внутри него никуда не делась, она ворочалась внутри него уродливым голодным монстром. Он выслеживал магистров из тех тринадцати, растрачивая все заработанное и убивая их по одному. Он верил, когда они умрут, он сможет притвориться, что ничего не было. Что он свободен. Но очень скоро он понял, что их смерть хорошо заполняет пустоту, она с жадным довольным урчанием принимала их жизни. Теперь он убивал их, чтобы заполнить голодного уродливого монстра внутри себя, заткнуть его несмолкаемый голос, и он насыщал его их теплой кровью и последним вдохом.
Он смотрел на их искаженные лица и отсчитывал последние удары сердца, а пустота внутри ликовала, сыто урча. И уже было не важно, знали они его или нет. Смерть каждого магистра возвращала ему те, первые мгновения эйфории, что он испытал, убив Ашварахти. Он шел по их следу, чтобы насытить кровью пустоту, а свой разум - эйфорией, месть не имела больше значения. Он наслаждался смертью на своих руках, как изысканной пищей. Смакуя каждое мгновение. Убийство стало его наркотиком. Когда магистров и охоты на них не было, он был пуст и голоден. Почти безумен.
У него не было великой идеи, как у храмовников или церковников, не было цели, как у оставленного им эльфа или принцев Антивы, мечтающих о большей власти, он не умел жить обычной жизнью, как все люди мира. Он существовал, чтобы исполнять приказы и кормить пустоту внутри. Он существовал существованием големов и рабов. Пустым и безликим. Не было никакого события, ради которого стоило бы бороться, и после которого наступило бы “долго и счастливо” или “радостно и свободно”.
А потом на его ладони затрепетал огонь.
Пламя, вспыхнувшее в его руке, зажгло его жизнь новым смыслом. Теперь он не просто послушно исполнял волю Главы, варил яды и притворялся нормальным, не просто охотился на магистров ради их последних мгновений, теперь он охотился за правдой, что они хранили в своем разуме. Теперь он знал, что спрашивать. Все свои сбережения он тратил на наемников, что выслеживали для него магов, иначе не было никакой возможности найти всех магистров, слишком уж хорошо они умели избегать опасностей и убирать препятствия чужой рукой. Золото уходило и на получение редких книг, что могли бы приоткрыть тайну, проведенного над ним эксперимента. Теперь он знал, как собой распорядиться.
С этого времени, заказы в Гильдии перестали быть единственным его времяпрепровождением. Он стал чаще пропадать в лаборатории и архиве Гильдии. Чаще общался с людьми, собирая слухи в единую картину. Он будто бы сбросил оцепенение. С одной стороны Пересмешник высказал одобрение, а с другой было видно, что он беспокоился. Подобная смена приоритетов казалась ему тревожной. Впрочем, он не знал всей правды. До смерти испуганный Айнон решил умолчать о неожиданном подарке из прошлого, страшась того, во что могли его превратить магистры. Слишком уж много разной мерзости он видел за белыми стенами Башни магов Круга.
Будто гончая, он шел по их следу. Охотился за ними, по одному загоняя в сети. Теперь наемники приходили и за ним. Пять мертвых магистров за три года были хорошо доступным посланием для всех. Вскоре активность его привлекла и внимание Старика Игниса; не то чтобы бывший раб со способностями алхимика, за пять лет сумевший прийти в достойную форму, не привлекал его внимание раньше, просто теперь Игнис решил посмотреть на него “вблизи”.
Кто бы что ни говорил, Айнон никогда не считал Игниса чудовищем. Старик был хорошим человеком, просто его представление о воспитании рекрутов было несколько специфическим. Впрочем, после “воспитания” Ашварахти Айнона было сложно удивить или шокировать. Старик был тверд и управлял своими “птицами” железной рукой, но такова была его забота. И Айнон принимал ее, не слишком хорошо понимая, где лежит грань дозволенного.
А затем стали приходить сообщения из Гильдии воров. Так Айнон узнал, что книга, которую он ищет - бесценный манускрипт Тевинтерского Магистрата, к тому же существующая лишь в десяти рукописных копиях, половина которых куда-то задевалась. Лишь о месторасположении трех было известно, и лишь две были доступны, обе принадлежали тевинтерским магистрам. Охота продолжилась.
Маги из тех тринадцати, что были в ту ночь, лишь безумно хохотали ему в лицо, не произнося ни слова. Быть может, существовало какое-то заклятие, удерживающее их тайны в сохранности? Айнон не знал точно, но был уверен, что истину скорее всего знают трое: магистр Данариус, что чертил на нем узоры, Баазра, что владел одной из двух копий книг и Децимус, руководивший этим балаганом. Остальные магистры лишь замыкали круг, участвуя в ритуале в качестве стабилизатора.
На пять лет вся его жизнь стала состоять из бесконечных работ в Гильдии, охоты на магистров, нескончаемого обучения и тренировок. И все же иными вечерами он садился у камина и закрывал глаза, сосредотачиваясь на тепле и тонкой золотой нити, уходящей в никуда. Где-то там, на другом ее конце, жил эльф.
В тот миг, когда злая пелена спала с его глаз, змеящийся по коже лириумный узор будто выжегся на обратно стороне его век. Сила и слабость, сплавленные в одно, боль и терпение, сплетенные воедино. Сила, что покорилась, подставила горло под его зубы, но не сдалась. Совершенство…
Как он там? Айнон никогда не упускал его из виду. Найти его всегда было легче магистров. Иногда он вмешивался, останавливая охотников до того, как они находили эльфа, но не всех, позволяя эльфу расти и развиваться. Безопасность не сделала бы этого. Беглому рабу нужна была цель, смысл его свободы, и Айнон позволял ей быть. Айнон следил, как он борется, меняется, живет. Он смотрел на бесконечные отряды охотников, на смену городов. Постепенно эльф занимал все больше места в его мыслях. Захватывал и отвоевывал, врастая внутрь.
Время не уменьшило ни его тревог, ни количество вопросов. Да, он менялся, рос, учился, он изменялся под действием событий, людей, принятых им решений. Но не он один. Сила, которой он был заражен, тоже росла в нем. Теперь смутные видения терзали его. Очень скоро он понял: неясные образы были неровными осколками будущего. Кусочки судьбы проникали в его разум раскаленными иглами. Раздирая его и причиняя боль. Он не знал, истиннорожденные пророки тоже испытывали боль? Испытывала ли ее Андрасте или супруга архонта Валерия - Эленай Зиновиа? Видения не были ясными, они были размытыми картинками - бесконечный, бессмысленный набор разрозненных образов и пятен, оставляющий после себя лишь смутное ощущение тревоги.
