Чондэ смотрел озадаченно и хмуро. Ему чудился какой-то подвох. Он отказывался воспринимать слова так, как они звучали, потому что это противоречило его пониманию ситуации. В четкой системе, которую он выстраивал годами, начали появляться дыры непонимания.
Исин вдруг почувствовал, как бьется его сердце. Оно не билось быстрее, возможно, лишь слегка ускорилось, но вибрации от каждого удара вдруг стали еле заметно сотрясать грудную клетку, по которой следом расползалась тяжесть, затрудняя дыхание. Он совершенно ничего не понимал, но чувствовал, что это нечто важное. Что-то, что нужно запомнить, отложить в памяти, даже не пытаясь в этом разобраться, ведь разобраться все равно не получится. Но, может быть, однажды, когда картина предстанет перед ним целиком, этот маленький фрагмент окажется ее важной частью, без которой все остальное будет не важно.
— Так что дело вовсе не в крови, Чондэ, — вкрадчиво, но негромко произнес Бэкхён, глядя прямо в глаза, — и никогда не было. Все это время дело было исключительно в Минсоке и его скрытых мотивах.
Чондэ напряженно и очень медленно расправил плечи и откинулся на спинку стула, удобно устраивая руки на столе. Его инстинктивное желание отодвинуться, оказаться дальше было объяснимо. Меньше всего он хотел слышать о скрытых мотивах Минсока. Он бился об этот камень много долгих лет, но в итоге лишь набил себе шишку. Вывод был такой: у Минсока нет и никогда не было никаких скрытых мотивов. Чондэ всеми правдами и неправдами пытался узнать их, даже спрашивал напрямую, только все тщетно. Результат был нулевым. Их не было. Так для себя рассудил Чондэ, потому что отказывался принимать, что они могли быть. Ведь если бы были, он бы обязательно их нашел. Кто, если не он?
Они ведь с Минсоком всегда поддерживали иллюзию откровенности. Точнее, Минсок с самого начала знал о Чондэ абсолютно все, во всех подробностях. Отслеживал каждый его шаг, слово, вдох. Все. И чтобы поддержать доверительные отношения, а также не дать брату бунтовать против ущемления свободы, очень умело изображал искренность, предельно честно отвечая на заданные вопросы, и иногда делился чем-то «сокровенным». В какой-то момент Чондэ устал вести эту игру и принял все за чистую монету. Поверил, что брат с ним откровенен и искренен, без подтекста, скрытых мотивов и выгоды. Просто потому что они семья. И они были семьей. Семьей остаются и до сих пор.
— Неужели ты не понял? —как-то жалостливо протянул Бэкхён, изгибая брови. — Он что, совсем тебе мозги запудрил? Я надеюсь не настолько, что ты даже не удосужишься поставить под сомнения мои слова, и просто сразу станешь их отрицать…
— О чем ты говоришь? — выдавил Чондэ, стараясь казаться спокойным и безразличным, но таким он совершенно точно не был.
— О чем? — не понял Бэкхён, и голос его стал звучать тише и мягче. — О том, что ты все эти годы делал что-то искренне веря, что этот мир так работает, но правда в том, что Минсок заставил тебя поверить в то, что мир работает именно так, чтобы ты делал все как он хочет. И мне казалось, будто ты давно это понял, потому оспаривал его решения и делал все наперекор, однако сейчас я явственно осознаю, что ничего ты так и не понял, а делал все лишь из своего детского желания противоречить. Это зашло так далеко, что вы даже ввели в заблуждение Исина, лишь бы происходящее подчинялось выдуманной истине.
Бэкхён перевел взгляд на Исина. Жалостливый взгляд, будто полный сострадания и боли, но при этом мудрый и пронзительный, от которого внутри у Чжана все сжалось, а как реагировать он не знал. Сидел в оцепенении и будто бы земля из-под ног уходила, хотя он даже не стоял. Непонятно откуда ком вдруг подступил к горлу, а на глаза стали слезы наворачиваться. Бэкхён ведь даже ничего не сказал, просто смотрел, но и этого было достаточно, чтобы почувствовать, будто весь тот пережитый раньше ужас, который Исин хотел бы оставить в прошлом и никогда больше не вспоминать, пережит зря. А может быть это было предзнаменованием тому, что грядет что-то еще ужаснее, но об этом старательно умалчивалось. И будет это «что-то» фатальным, неотвратимым, безмерно болезненным и до смерти пугающим. В отличие от пережитого, это нельзя будет оставить позади и забыть, потому что забывать будет незачем и некому. Настанет конец, и он отнюдь не будет счастливым.
— Иронично, не правда ли, Исин, — доверительно, негромко произнес Бэкхён, наклоняясь вперед, чтобы осторожно опустить свою горячую руку на похолодевшие пальцы юноши, — осознавать, что многого, если не все, через что тебе пришлось пройти, можно бы было избежать, если бы два брата были откровенны друг с другом.
Исин прерывисто вдохнул. Он совершенно не понимал, какого черта происходит, но складывалось ощущение, будто это не более чем акт психологического давления, который косвенно был направлен на Чондэ. Это было подло. Подло давить на Исина, чтобы заставить другого человека что-то для себя осознать или согласиться с тем, с чем он не согласен. Не менее подло было говорить такие вещи после того, как все осталось позади.
Сейчас Исину было не легче. И даже осознание, что все мучения в прошлом, не дарили ему желаемого облегчения. Порой казалось, что тот логический конец, который он себе обозначил, на самом деле эфемерен. Его попросту нет. Ничего еще не кончено. Иногда становилось настолько невыносимо, что хотелось послать все к чертям, но останавливало лишь то, что ради вот этого они проделали огромный путь. Казалось глупым после всего прекращать, опускать руки и расходиться. Это обесценивало все пережитое. Может быть, только нежелание бросать все после того, как к этому было приложено огромное количество усилий, и останавливало Исина. Удерживало его рядом с Чондэ.
Случалось, что руки опускались, и было чувство, будто они в тупике. Нет будущего, как ни старайся. И то, что по их мнению должно быть наградой, было лишь бесконечным ожиданием счастья и гармонии, которые в их отношениях, возможно, не наступят никогда.
Исин сомневался во всем. В себе, в Чондэ, в своих и его чувствах. В том, что эти отношения хоть чего-то стоят и они им вообще нужны. Ведь их это выматывало. Какой смысл в отношениях, которые не дарят успокоения, а наоборот уничтожают нервные клетки постоянными переживаниями. Это была пассивная война, которая не вела ни к чему. Закончить ее можно было, казалось, только с этими отношениями.
Так что было очень подло говорить такое Исину. Было подло говорить, что в пережитом нет никакого смысла, и случилось это из-за недоразумения, по чьей-то прихоти. Просто потому, что кто-то не желал говорить правду, а кто-то не хотел ее признавать. И тогда в происходящем тоже бы не было смысла. В их отношениях бы не было ни капельки смысла. Без всего случившегося раньше, они бы без угрызений совести могли разойтись, признав, что нет у них двоих перспективы, нет будущего. И все, что их держит вместе, вовсе не любовь, а чувство ответственности перед другим за тот путь, который пришлось пройти. Они же просто не могли броситься в жерло вулкана, а потом разойтись как ни в чем не бывало.
Что же выходит? Все зря? И тогда, и сейчас? Нет в этом абсолютно никакого смысла? Им стоит разойтись и забыть об этом как о страшном сне? Жить дальше, как будто ничего не было, но уже порознь?
А что, если это и есть чувство вины? То, о котором говорил Бэкхён. Чондэ просто чувствовал вину за случившееся, потому что знал – этого можно было избежать. И потому он тогда пришел и снова пытался, до сих пор пытается искупить вину. Сделать так, чтобы все это было не зря, но ни ему, ни Исину это на самом деле нахрен не нужно.
— Что, — еле выдавил он охрипшим голосом, глядя остекленевшими, подернутой тонкой пеленой слез, глазами на Бэкхёна, — что можно было избежать?
— Син, — еле слышно позвал Чондэ и потянулся, чтобы опустить руку Чжану на плечо, но тот дернулся.
— Нет, — категорично заявил юноша, — пусть скажет! Пусть, нахрен, скажет, что можно было избежать!
— Все это можно было избежать, — пожал плечами Бэкхён, — просто превратить в увлекательную прогулку, в… не знаю, свидания на свежем воздухе.
